Михаил Чулаки - Мамин сибиряк

• Название: Мамин сибиряк
• Автор: Михаил Чулаки
• Издательство: «Наука и религия» 1988 г., №№ 8-11
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

«...В ту ночь я впервые подумал, что мамин сибиряк — просто жулик. Как сказала Кутя с самого начала — шарлатан. Нашел дураков, которые только и ждали, во что бы уверовать, которым скучно и тошно без мокошей, волосов, дедушек чуров. А я тоже хорош, тоже развесил уши — а ведь собираюсь в следователи.

Интересно узнать, откуда он взялся здесь в Ленинграде, на Гражданской улице, бывшей когда-то Мещанской. Матушка его привела — это понятно. Но где она его подцепила? В Сибирь в командировку он не ездила, значит, сам заявился сюда? А дальше? Пришел прямо с вокзала на экскурсию в Эрмитаж? Я почему-то никогда об этом не расспрашивал, а ни матушка, ни ее сибиряк сами не рассказывали — взялся откуда-то, ну и взялся… Может быть, потому я и не расспрашивал, что инстинктивно боялся, как бы мой родственный интерес не переродился в следовательский? Неприятно же быть сыщиком в собственном доме...»

---

Но не только в личные шоферы набивался Липатый. Он и по прямой языческой части уже помогал, уже «после самого» давал страждущим какие-то наставления о порядке пользования Хорсом и Дажбогом, уже во время случившегося снова сеанса силового волхования вскрикивал вслед за маминым сибиряком: «Истряси! Истряси!» Словом, завелся наконец и ученик чародея. Я уклонился от этой роли — и свято место пусто не осталось. Но, между прочим, замечались и кое-какие нюансы: Липатый произносил не «Дажбог», как мамин сибиряк, а отчетливо с ленинградским интеллигентным выговором: «Даждьбог» — волхв во втором поколении, уже тронутый цивилизацией.

А тайна появления у нас Липатого раскрылась вскоре. Мы с Кутей возвращались как всегда вместе после уроков, и она заметила поданный для мамина сибиряка экипаж у подъезда.

— Ой, «Победа» в точности как у моего Ипочки!

— Какого «твоего Ипочки»?!

— Я у него занимаюсь по физике и математике. Ты ж знаешь, от мамочки никак не отвязаться.

— Натаскун! — безжалостно определил я.

— Он ничего — хороший. Знает так много. Даже интересно, а не только дрессировка к экзаменам.

— Натаскун. А зовут его, стало быть, Ипполитом, да?

— Ну да, Ипочка.

— Он и есть. Он теперь язычник номер два в Ленинграде, твой Ипочка. Скоро наденет рогатую шапку и будет волховать не хуже мамина сибиряка! А откуда ты знаешь про «Победу»? Каталась?

— Ты прямо так допрашиваешь! Я ему рассказала про твоего волхва, он и пристал сразу: «Покажи-покажи!» Он меня подвез, я и показала ему вашу квартиру. А чего? Ведь все к вам ходят толпами.

— Можешь сказать мамочке, чтобы искала другого натаскуна. Твой Ипочка скоро совсем переключится в ассистенты к мамину сибиряку. Он так изящно выражается, не хуже Вероники: «Наш языческий Ренессанс!»

— Ты так говоришь, будто я в чем-то виновата!

— Ни в чем ты не виновата, нормально!

Такой интересный Ипочка будет теперь крутиться в нашем дворе со своей тачкой! Увидит Кутю, зазовет в свою «Победу» покататься и поговорить про физику. Про законы трения и еще про что-нибудь. Проклятый натаскун!

— Все нормально, ни в чем ты не виновата. Очень здорово, что у вас разговоры на такие широкие темы, а не только про трение.

— Никаких особенных разговоров. Просто я ему наузу твою показала — ну и пошло.

— Вот и хорошо, что просто показала.

«Показала». Интересно, как показала? Когда науза у Кути между грудей греется?!

У Кутиного подъезда сидела Тигришка, и я чуть не пнул ее ногой, потому что все женщины вроде кошек: только ждут, чтобы кто-нибудь погладил! Тем более, Кутя похожа на Тигришку, такая же рыжая… Но мне стало стыдно, что я способен на такое, оказывается — хотя бы в мыслях способен. Да и не всех же ждет Тигришка — только Кутю, ну и меня. Я наклонился и погладил Тигришку, мысленно прося у нее прощения.

— Матушка очень довольна, что Липатый ей гречку достает. Значит, и тебе от нее спасибо, раз с тебя началось.

— Липатый?

— Так я его прозвал, еще когда не знал, что он — твой Ипочка. Потому что липнет.

— Вовсе он не мой!

Кутя не заступилась за Липатого, не сказала, что вовсе тот не липнет — и я отчасти утешился. Все-таки тревожно, что он будет здесь крутиться на глазах у Кути, тем более — с тачкой.

Когда я подходил к себе, они как раз усаживались — мамин сибиряк с Липатым. Липатый помахал мне рукой, а мамин сибиряк просипел:

— Ить снежок, Мишь, выпавши нежный. В Середе у нас знашь как говорят? «Пуховичок пал».

Не полюбил же я мамина сибиряка — ну притерпелся, привык, но не полюбил же! А вот обидно сделалось, что он отныне обходится без меня.

Впрочем, еще один раз не обошелся.

В школе у нас уже несколько ребят хвастались своими наузами — в каком-то смысле эти амулетики выглядели престижнее, чем даже адидасовские кроссовки: купит всякий дурак, если готов выложить купон за пару туфель, а наузу достать пока что трудно. Но выходило, что и не слишком трудно: мамин сибиряк им наузы не продавал, я знал точно — неужели их папаши побывали у нас и никто мне не сообщил?! У Захаревича появилась науза — а уж его-то папашу я знаю, видел два раза.

Два дня я думал, как мне выйти на след, а на третий застал торг в уборной: Витька Полухин разложил товар, как коробейник на ярмарке. Я раз видел, как около обычного универсама в Купчино играли в ярмарку — с коробейниками, со скоморохами — и мне не понравилось: выглядело очень фальшиво. А Витькина торговля мне не понравилась еще больше: значит, он организовал собственное производство, так? Как его назвать? Фальшивоязычником? Фальшивобожником?

Это было подло, потому что Витька обманывал покупателей. Я не был твердо уверен, что изделия мамина сибиряка наделены особенными свойствами, но все-таки в нем есть какая-то сила, в это я временами верил. Но уж в Витьке точно никакой силы нет, одна пронырливость. Да и что получится, если каждый дурак начнет стругать Чуров и Волосов?!

Я подошел к Витьке:

— Отшагни на пару слов, разобраться надо.

Мы отошли, прочие присутствовавшие тоже попятились: это священный ритуал мужской уборной — каждый имеет право «разобраться». Правда, Кутя говорила, теперь уже в ходу и женские «разборы».

— Ты этот бизнес брось: на фальшивых наузах.

— А кто сказал, что фальшивые? Которые настоящие? Твои, что ль? На них что — водяные знаки? Печать госбанка? Фирменный лейбл?

— Потому что те делает настоящий язычник, волхв.

— Иди-ка ты! «Волхвы не боятся могучих владык». Почитай Веронике, получишь пять баллов. Видали таких волхвов. Ты в это дело не лезь, а то уроню нечаянно — понял? Тут тебе не фантики, тут полный серьез. На первый раз прощаю как основоположнику, но больше не лезь, понял? Тут деловые маракуют!

За фантики, биты и тому подобное детство и то бывали стычки, а во всякие джинсовые дела вообще лучше не соваться, если бережешь здоровье. В соседней школе одного десятиклассника инвалидом сделали за джинсы.

С Витькой дальше говорить было бесполезно. А мамину сибиряку я рассказал. Думал, рассказывать или нет: ведь правда, если деловые маракуют, соваться страшно. И все-таки рассказал. Может быть, затем, чтобы доказать мамину сибиряку, как я ему нужен?

Он сначала рассмеялся своим несмазанным смехом:

— Вродь как фальшивы бумажки, да? Ишь ты! Нищак, купцов на нас хватит.

Но подумал-подумал и приказал на другой день:

— Покджь мне свово Витька.

Страшиться поздно, задний ход уже не дашь! Одна надежда, что мамин сибиряк сильней всех тех деловых, которые маракуют, что он их обратит в бегство, как тогда карамазых цыганок на Владимирском.

Живет Витька рядом, в том самом угловом доме Раскольникова. Но мамин сибиряк, наверняка, ни о каком Раскольникове не читал и не слышал, и о самом Достоевском тоже, я не стал ему объяснять, в какой дом мы идем. Лестница в Витькином подъезде узкая, а квартиры находятся не на площадках, а как бы в аппендиксах, отходящих от каждой площадки — и чудятся в аппендиксах засады.

До этого я был у Витьки один раз случайно, и если бы не мамин сибиряк, никогда бы не зашел во второй — мало ли с кем учишься в классе и треплешься на переменах как с приятелем, а встретишься случайно через год после школы — и не о чем будет двух слов сказать. Витьке я тоже не нужен, потому он удивился, увидев меня в дверях. А как разглядел рядом мамина сибиряка, похоже, и оробел. Но тут же нарочно расшумелся:

— Заходь! Давай! А это твой папахен? Здорово! Заходьте оба! Заваливайте!

Я бы не отважился так незнакомому взрослому: «Заваливайте»

Из прихожей вел короткий коридор. Проходя мимо ближней ко входу двери, Витька пнул по ней ногой. Из-за двери тотчас раздался очень высокий истеричный лай — так лают маленькие собачки.

— Во, житья нет от суки: лает и лает. Квартира на одних, да? На нас — как раз. А нам старуху сюда подселили. Ничего, сбежит. Сама сбежит. Или лопнет от злости. Жизни ей здесь не будет. Если от лая ейного никакого житья людям, так и по суду выселим.

Я представил себе осажденную в собственной комнате старуху, страх и ненависть в ее душе, постоянное ожидание пинка в дверь — а может, и не только в дверь — и ее маленькую собачку, заходящуюся в истерике. Что за страшное и даже какое-то фантастическое существование!.. И это все в доме Раскольникова.

Обладай я такими силами, как мамин сибиряк — или по крайней мере, его умением заставить всех вокруг поверить в свои сверхъестественные силы — навел бы сейчас порчу на Витьку, ей-богу! За то что безнаказанно издевается. Жил бы здесь в комнате вместо старухи какойнибудь алкоголик — вот пусть бы и попробовал, потягался.

Но мамин сибиряк шагал за Витькой будто все так и надо. У них в Середе слабонервных нет.

Витькина комната не заставлена по стенам книгами, это я знал, но все равно в бескнижной комнате мне всегда неприятно. Неестественный вид! За столом посреди комнаты сидел Витькин папаша, тот самый, что работает со сменщиком. И так толстый, он что-то жевал. Интересно было бы взглянуть и на мамашу — ту самую, что установила систему сменщиков, но мамаша так и не появилась.