Михаил Старицкий - Червоный дьявол

• Название: Червоный дьявол
• Автор: Михаил Старицкий
• Издательство: Днiпро
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

«Червоный дьявол» — историческая повесть, которую классик украинской литературы М. П. Старицкий (1840–1904) написал на русском языке. На историческом фоне жизни Киева XVI века разворачивается романтическая история любви золотых дел мастера Мартына Славуты и дочки городского головы красавицы Гали.

---

«Господи, и как это, и за что полюбила я его?» — говорила себе Галя, подымаясь с белых подушек и убирая с лица в беспорядке рассыпавшиеся волосы, прилипшие к мокрому от слез лицу. Когда это сталося с нею? Когда?

Галя совсем села на постели, спустила ноги и устремила заплаканные глаза в темный угол. Солнце уже скрылось, и серые сумерки наполняли комнату. Да, это случилось на крещенье. Вот уже два года прошло с тех пор. Какой был тогда дивный, морозный день! На Днепре горожане сделали из разноцветного льда прекрасную иордань. Все цехи стояли со своими знаменами вдоль берегов Днепра. Солнце светило и тысячью ярких блесток играло на снегу и на льду; певчие пели, молодые горожане палили из мушкетов, а с Вышнего замка ревели гарматы. Они с Богданой весело болтали, рассматривали горожан, и вдруг взгляд их упал сразу на него. С детства Галя знала Мартына и даже играла с ним, но с тех пор, как он поступил в цеховое ученье, они не виделись совсем. Галя и не узнала сразу в этом статном и видном юноше того мальчишку, с которым играла когда-то.

— Какой красень! — обратилась она к Богдане, а Богдана и так не отводила от Мартына глаз.

Когда окончилось освящение, Мартын подошел к ним.

— Здравствуй, Галя, — произнес он приветливо и весело, не отрывая от нее восхищенных глаз. — Тебя и узнать нельзя.

Так полюбились они, так и отдала она ему свое сердце навек.

— Господи, да за что же я люблю его, за что?! — сжала Галя руки, и глаза ее загорелись, — Поганый, белобрысый! Волосы белые, глаза белые, как у щуки! — повторяла она с ожесточением, а губы ее дрожали все больше и больше, и слезы катились по щекам. — Нет, нет, не поганый, — шептала она, прижимая к груди руки, — такой милый, такой хороший, такой добрый, и глаза совсем не белые: добрые, славные, голубые, а какие черные и большие делались они, когда Мартын глядел на нее! И головка моя коханая! И усы мои золотые!

Галя снова залилась слезами и закрыла руками лицо. А он не любит ее, разлюбил, забыл, с Богданой смеялся все время, издевался над ней. За что, за что разлюбил он ее?! Разве она не так же любит его, как и прежде, разве б она за него и душу свою не отдала?! Тоска охватывала Галю все сильней и сильней. А тем временем Ходыка привезет из Цареграда отцовские товары, а тогда и свадьбу играть… И окрутят ее против воли, завяжут голову белой намиткой, и останется она, бедная, женой Ходыки на всю жизнь, навсегда! «Ух, как смотреть на него, как говорить с ним, как жить с ним всю жизнь?» Галя упала в подушки и зарылася в них с головой. И отчего она такая несчастная, такая бедная, такая одинокая? Если бы матуся жива была, разве б случилось с нею то, что теперь? Не к кому слова молвить, не с кем поговорить! Одна она, одна на свете, как палец, и никому до нее ни жалости, ни сожаленья нет!

Галя заплакала тихо и печально, вздрагивая своими узенькими плечиками. Что делать? Отца просить, плакать, молить? Галя отрицательно покачала головой. Да и зачем просить? Ведь Мартын не любит, не любит ее, так не все ли равно ей, за Ходыку идти или броситься под лед воды пить?! И зачем она передала ему через Богдану, что любит его, что рада за ним на край света пойти? Зачем? Для того, чтобы он смеялся над нею? С Богданой бы над своей Галей глузовал… Не подошел к ней… Боялся отца? Нет, если б любил, не побоялся бы никого! Даже слова через Богдану не переказал! «Ох, Мартын, Мартын! Сокол мой! — заломила Галочка руки. — За что ты разлюбил меня?! Один ты и был у меня на всем широком свете, да и тот…» Галя припала головой к ладоням рук. Долго вздрагивало безутешно ее маленькое тельце, наконец Галочка отняла руки от лица. «А может, и любит? — прошептала она тихо, устремляя взгляд с надеждой на образа. — Может, так только… на батька сердит?»

В комнате между тем совсем потемнело, и слабый свет лампадки едва освещал погруженную в сумрак горничку.

— Нет! Нет! Нет! — вскрикнула она вдруг с приливом горькой, острой обиды, схватываясь с постели и останавливаясь посреди комнаты. — Разве я ему не передавала через Богдану, что на край света уйду за ним, что надо торопиться, что не сегодня-завтра приедет Ходыка, а тогда уже пропаду я навек! А он не подошел даже… С Богданой говорил, Богдане усмехался… А! — вскрикнула она вдруг, замирая в каком-то мучительном подозрении, и вдруг глаза ее вспыхнули ревнивой догадкой; теперь женские мысли помчались уже безудержу, без размышления, как прорвавшие плотину волны. — Так, конечно, что ему во мне? К ней, к ней первой и пришел!.. Богдана первая красуня, Богдана земянка, у Богданы маетки, как у княгини! Только за что ж он дурил мое бедное сердце? Что он сделал со мной? — всплеснула Галочка руками и упала головою на стол. — Нет! Нет, только бы узнать наверное, а там… она уже знает что! — Галя поднялась, поправила лихорадочными движениями выбившиеся из-под повязки волосы, отыскала платок… Грудь ее высоко подымалась, глаза блестели возбужденно.

— К ворожке, к ворожке! — шептала она прерывисто. — Я знаю… Богдана говорила мне… Там, под Замковою горою за доминиканским монастырем… Она все знает… Она всю правду скажет… Отец узнает? Гневаться будет? Ничего, ничего… Ей все равно… Пусть даже и убьет!

Галя осторожно притворила двери и, заметивши, что вблизи нет никого, юркнула со двора.

На улицах темнело. Почти закрыв свое личико большим платком, торопливо пробиралась Галя по уличкам, стараясь идти ближе к домам с Боричева тока на Житний торг. Однако, несмотря на все эти предосторожности, зоркий взгляд пани цехмейстровой не пропустил ее. Праздная и любопытная пани цехмейстрова, строгая блюстительница нравов киевских горожаночек, еще сидела на своем посту у резных ворот своего маленького дома.

— Ге… посмотрите-ка, пани майстрова, — обратилась она к своей соседке, — кто это улицею бежит? Ей-богу, если меня не дурачат мои старые очи, то войтова дочка.

— Так, так! Она, она! — захлебнулась от любопытства соседка.

— А куда бы это она такой поздней порой? — вытянула свою сухую шею пани цехмейстрова, следя за удаляющейся Галей.

— Куда? — усмехнулась пани майстрова. — Да разве я вам не говорила, голубко, что нынешние дивчата любую бабу проведут?

— Ну, уж я ее прослежу, — решила пани цехмейстрова, — другой дороги, как мимо моих ворот, нет к войтову дому.

Но Галя не слыхала шепота кумушек. Скорым шагом спустилась она с Боричева тока и, минувши несколько уличек и переулков, вышла на Житний торг. Прямо перед ней в конце Житнего торга выступал на высокой снежной горе Вышний замок. Казалось, он давил своей огромной массой весь разметавшийся город. Стены и башни его высоко поднимались к небу и темными своими очертаниями заслоняли последний вечерний свет. Влево от Замковой горы выдвигалась небольшая площадка, словно нарочито срезанная в горе. Два высокие столба с перекладиной возвышались на ней; посреди перекладины болталось что-то темное и длинное. Галя взглянула в ту сторону, и жуткое чувство охватило ее; своими зоркими глазами она ясно различила повисшие, как петли, руки и голову, склоненную на грудь… С ужасом отвернулась Галя, проходя быстро вперед. На площади было уже совсем безлюдно. Торговые лавки, словно мертвецы с закрытыми веками, безжизненно и мрачно стояли. В нише, проделанной в церковной ограде, теплилась перед иконой лампадка слабым красным огоньком. Раз, два, три… пробило на Вышней веже девятнадцать гулких и медленных ударов. «Девятнадцать!»— всплеснула Галя руками. Однако возвращаться домой было уже поздно. Сжавши руками свое замирающее от страха сердце, Галя быстро побежала вперед. «Вартуй!»— раздалось протяжно с замковой стены. «Вартуй!»— ответил также протяжно глухой голос с воеводской стороны. «Вартуй!»— донеслося уныло с нижних Мийских ворот. Вот и доминиканский монастырь. Ух, какой он мрачный и страшный!.. Серый, поросший мхом, оперся на свои тяжелые колонны, словно седой старик на суковатую палку. Страшно… В нем гнездятся черные бритые монахи, словно совы в ущельях скал… Галя зашептала бессвязные слова молитвы и, обогнувши монастырь, пошла по узенькой и неровной уличке, ютившейся с той стороны горы между ее подножьем и городским валом. С этой стороны замок глядел еще грознее. Над воеводским подъемным мостом подымалась самая высокая шестиугольная башня; амбразуры темнели в ней, словно пустые орбиты глаз черепов. Высокие стены и башни, казалось, заступали полнеба. Галя уже не шла, а бежала. Тысячи самых ужасных мыслей гналися за ней. Там, на берегу Днепра, подле шинка Лейзара, площадь, где слетаются ведьмы… А что, как они будут лететь мимо нее?.. Или встретится по дороге червоный дьявол?.. Ведь недаром же он к ним позавчера вечером в окно стучал… Словно ледяной водой окатило Галю с ног до головы. «Господи, боже!»— поспешно закрестилась она под платком. Да если б она только вспомнила об этом, ни за что б из дому не пошла. Однако желание узнать истину превозмогало и страх. Галя все бежала и бежала вперед. Наконец у самой горки она заметила совсем покосившуюся и прилепившуюся к ней хатку. Все сходилось с описанием Богданы. Галя толкнула калитку и вошла во двор. В маленьких оконцах избушки светился красноватый огонек. Галя подошла и робко стукнула в окно. В одно мгновенье свет в окнах погас. Галя повторила свой стук второй и третий раз. В хате послышался шорох, и через несколько минут низенькая дверь отворилась, и на пороге появилась ветхая-ветхая старушка в каком-то странном, красном платье, широко расходящемся на груди, с головой, завернутой в какой-то ярко-желтый грязный платок.