Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив

• Название: Современный Румынский детектив
• Автор: Хараламб Зинкэ
• Издательство: ПРОГРЕСС
• Жанр: Детектив
• Год: 1981

В книгу включены произведения известных румынских писателей, работающих в детективном жанре: X. Зинкэ «Дорогой мой Шерлок Холмс»— психологический детектив, в котором поднимаются морально-этические проблемы, возникающие в среде творческой интеллигенции, П. Сэлкудяну «Дед и Анна Драга» — повесть о трагической смерти молодого агротехника, расследование причин которой вскрывает социальный конфликт и жизни одного из румынских сел, и Н. Штефэнеску «Долгое лето…» — повесть о научно-техническом шпионаже.

Хараламб Зинкэ.

Мой дорогой Шерлок Холмс.

Перевод с румынского Ю. Филиппова

Петре Сэлкудяну.

Дед и Анна Драга.

Перевод с румынского К. Ковалъджи

Николае Штефэнеску.

Долгое лето.

Перевод с румынского Ю. Кожевникова

---

— Вижу… Коробка.

— Что за коробка?

— Металлическая… Шприц! — догадывается прокурор, не сводя глаз с водостока. — Невероятно!

Лукреция Будеску внезапно издает громкий стон.

— Что с вами? Вам худо?

— Меня сейчас вырвет!.. — едва успевает произнести она и бросается к выходу.

Прокурор сошел с табурета, и оба мы, не сговариваясь, смотрим в сторону двери. Впрочем, это скорее из чувства вины — уж слишком непосильную ношу мы взвалили на плечи этой больной женщины…

— Странное существо! — бормочет ей вслед Бериндей, удивленный неожиданной ее реакцией.

— Ну а теперь что вы скажете?

— Никаких сомнений — коробка была выброшена из окна мансарды!

Я смеюсь, довольный своей находкой.

— Никаких сомнений также, что неизвестный, проникший на чердак, сделал это для того, чтобы забрать отсюда коробку, но кто-то ему помешал это сделать, и тогда он выбросил ее второпях туда, где бы мы, по его мнению, не мог ли ее обнаружить.

— Но в обоих случаях, — высказываю я предположение, — это был не чужой, а человек, хорошо знакомый с мансардой Лукача.

Я снова взбираюсь на табурет, охватываю глазами ширину окошка и сообщаю прокурору свое намерение:

— Собственно, при моей комплекции я вполне могу в него пролезть…

Прокурора это приводит в ужас:

— Вы что, в своем уме?!

Я только усмехаюсь в ответ. У меня есть все основания веселиться: внутренний голос внушает мне безо всяких колебаний, что именно в этой металлической коробке и находится ключ к разгадке всего дела.

— Меня разбирает любопытство… Можете вы себе это представить, товарищ прокурор? Я убежден, что мы нашли именно тот самый шприц, над исчезновением которого ломали себе голову. Да и вообще — отчего бы мне не полезть на крышу?!

Но прокурора мое желание шокирует, и он прибегает к самому, на его взгляд, неотразимому контраргументу:

— Вас увидят с улицы, из соседних дворов!

Впрочем, я уже раздумал лезть на крышу. Тут не обойтись без Григораша — на коробке наверняка остались от-печатки чьих-то пальцев. Я делюсь этим соображением с прокурором.

— Я сбегаю к автомату и позвоню Григорашу, — заключаю я.

— Возвращайтесь поскорее. Мне тут одному как-то очень уж неуютно на этом чердаке… — не то в шутку, не то всерьез признается прокурор.

Я спускаюсь бегом по лестнице. Останавливаюсь на миг у двери комнаты Лукреции Будеску, слышу оттуда ее плач — она всхлипывает совсем как ребенок… Я не нахожу в этом ничего удивительного. «Странное существо», — сказал о ней прокурор. Но отчего?.. Только лишь по той причине, что она — старая дева, безнадежно влюбленная в покойного Кристиана Лукача?.. Впрочем, эти слезы просто-напросто естественное следствие страха и недавнего обморока.

Напротив ворот я замечаю маленькое кафе с телефоном-автоматом. Прежде чем уступить мне, телефон нагло заглатывает три монеты. Григораш, по счастью, оказывается на месте и без долгих слов соглашается прибыть через десять минут на «место происшествия».

Я знаю, что ему можно довериться абсолютно во всем. Особенно его профессиональной тщательности. Впрочем, и сам великий Шерлок Холмс не мог бы довести до конца ни одного из своих расследований, не будь у него под рукой лаборатории и, главное, верного и преданного друга, доктора Ватсона.

У меня тоже в этом смысле серое вещество вполне на уровне, не будем прибедняться, но без помощи Григораша мне никак не обойтись. Это как в футболе — для того, чтобы забить гол, я должен получить точный пас от своего партнера. Забиваю мяч в ворота я, это мне аплодируют трибуны, но заслуга тут не только моя, а в равной степени и того, кто вывел меня на ударную позицию. Впрочем, это сравнение — как, собственно, и всякое другое — весьма относительно. Во-первых, у нас в угрозыске никому и в голову не придет тебе аплодировать, в нашей конторе это такая же редкость, как снег в июле. В этом смысле у нашего полковника даже принцип выработан: «За что тебя, старина, хвалить? За то, что ты вывел на чистую воду преступника? Так ведь это твое ремесло! За это тебе и платят деньги. Ведь никто же не аплодирует токарю высшего разряда за то, что он обработал деталь с величайшей точностью?!»

С ним можно согласиться, с полковником, а можно и не соглашаться. Доброе слово, как известно, и кошке приятно. Особенно сказанное к месту и ко времени, от него и на сердце веселее становится.

Возвращаясь, я снова прохожу мимо комнаты Лукреции Будеску. Плача уже не слышно. То ли успокоилась, то ли ушла куда-нибудь.

Прокурор ходит в ожидании взад-вперед по комнате и курит одну сигарету за другой.

— Где вы пропадаете? Я тут чуть не загнулся от скуки! Ну что, дозвонились?

Я пересказываю ему свой разговор с Григорашем, не упускаю и того, что слышал, как плакала за дверью Лукреция Будеску. И все время невольно кошусь на слуховое окно — прямоугольник скучного, серого неба.

— Я еще раз пролистал рисунки Кристиана Лукача, — сообщает мне Бериндей.

Только сейчас я замечаю на постели папку с эскизами студента. Она раскрыта на портрете Петронелы Ставру.

— Он был очень талантлив! — заключает со вздохом прокурор.

Я подхожу к постели и тоже долго рассматриваю портрет. Бериндей делится со мной мыслью, которая и мне тоже приходила уже на ум:

— Вы думаете, это — она?.. Ведь она учится на медицинском…

И хотя эта гипотеза очень соблазнительна, я ее пока отвергаю:

— Это было бы слишком просто… Нет, не думаю. Прокурора не убеждает моя ни на чем, собственно, не основанная категоричность. Он требует доказательств. Что ж, они у меня, кажется, есть.

— Вы забываете об ударе, нанесенном кем-то Лукреции Будеску. Это был сильный удар, его нанес, несомненно, мужчина.

Но и это его не убеждает. Он приводит достаточно основательное возражение:

— Мы ведь ее еще не видели, эту Петронелу. Очень может быть, что она девушка рослая, спортивная, сильная. К тому же вполне возможно, что она приходила сюда не одна, а с новым своим любовником, ради которого и бросила Кристиана Лукача.

Прокурор умом не обделен. Как и воображением, впрочем… Его гипотеза вполне логична, выводы похожи на правду, они подводят меня вплотную к версии о несчастном случае: Кристиан Лукач, страдая от почечного приступа, попросил свою бывшую возлюбленную сделать ему обезболивающий укол, она ошиблась дозой, испугалась, позвала на помощь своего нового дружка. Ну и так далее… Да, вариант начинает обретать более или менее четкие контуры.

— Но есть еще кое-что, — продолжает прокурор, — что мы упустили из виду. Тот, кто вскрыл опечатанную дверь и проник сюда, воспользовался ключом, а ключ мог быть только у…

— С таким же успехом он мог открыть дверь отмычкой, — опровергаю я его без особой убежденности. — К тому же я уверен, что и у Лукреции Будеску есть ключ от мансарды. Выходит, по-вашему, мы и ее должны подозревать?

Прокурор по отвечает, молча курит. Но это ею замечание насчет ключа уже пускает во мне корни.

— Я непременно спрошу Лукрецию Будеску, нет ли у нее ключа от чердака. А также, не было ли ключа у Петронелы Ставру.

Он соглашается со мной. Я закрываю папку с рисунками как раз в тот момент, когда в дверях появляется Григораш.

— Приветствую вас, господа! И десяти минут не прошло — а я уже тут как тут!

Он снимает пальто — он так спешил, что запарился, — ставит на пол свою походную сумку с профессиональной аппаратурой и с ожиданием смотрит на меня.

— Ну-с, что я на этот раз должен фотографировать? Я беру его за руку, веду, как ребенка, к окошку и прошу влезть на табурет. Его это, кажется, забавляет.

— Ты хочешь, чтобы я выпрыгнул в окошко?

— Лезь, — подталкиваю я его, — прыгать пока не придется, но… Что тебе видно за окном, ну?!

Григораш послушно глядит во все глаза в окно и через несколько секунд вскрикивает:

— Черт! Металлическая коробка! Шприц! — Он смотрит на меня сверху вниз и, кажется, запляшет сейчас от радости. — Сфотографировать-то я ее сфотографирую, но как ее достать оттуда?!

— А тебе все подавай на блюдечке? — И, не долго думая, я снимаю с себя пиджак.

— Капитан! — пытается меня остановить прокурор. — Не делайте глупостей!

Григораш придерживается противоположной точки зрения. Он ограничивается лишь тем, что тактично указывает мне на опасность предприятия. Пока я расшнуровываю ботинки, он принимается за дело: упершись локтями в подоконник, щелкает фотокамерой.

— Вы не в своем уме, капитан! — Прокурор вполне искренно боится за мою жизнь, и это меня трогает почти до слез. Я пытаюсь привлечь его на свою сторону:

— А что прикажете делать? Вызвать пожарных? Но Бериндею не до шуток.

— Это, во всяком случае, было бы разумнее. Закон предоставляет мне право призвать на помощь, кого бы я ни счел необходимым, в том числе и пожарных.