Юрий Нестеренко - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

испытывала особой любви к Филиппу. А уж тем паче к Женевьеве, о которой

я и сейчас скажу, что она — дура, у которой на уме были одни платья и

кавалеры. Хоть и считается, что о покойниках нельзя говорить плохо…

— Что, между прочим, весьма глупо, — заметил я. — У живого еще есть

шанс исправиться, но покойник лучше точно не станет. И даже обидеться он

не в состоянии…

— Хм, дельная мысль, — оценила Эвьет. — Так вот, как бы я ни

относилась к старшему брату и сестре, но убить — это в голове не

укладывается!

— Ну, на самом деле нет никакой разницы между убийством брата и

убийством, скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я

не хочу сказать, разумеется, что можно оправдать убийство из-за денег.

Но если некто — мерзавец, заслуживающий смерти, он заслуживает ее вне

зависимости от того, с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще

не имеет никакого значения…

— Ну, тут уж ты хватил лишнего, — не согласилась Эвьет.

— Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно

возводит родство в абсолют, определяя им и положение на социальной

лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого

смысла. Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно

только собственными заслугами, а не поколениями своих предков. Я

понимаю, тебе это трудно принять — ты сама родовитая дворянка, и тебе

кажется оскорбительной сама мысль, что какой-нибудь простолюдин может

быть ничем не хуже тебя…

— Ну почему же. Ты ведь не дворянин, а мы с тобой нормально

общаемся. Но все-таки, Дольф… ты не совсем прав. Я согласна, что дурак

не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот — напыщенный

осел еще хуже, чем просто осел. Но в то же время — дворянину важно не

опозорить свой род. Это дополнительная причина, удерживающая его от

дурных поступков. А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не

значило…

— Что-то незаметно, чтобы страх за честь своего рода удерживал от

убийств, предательств, лжесвидетельств и всего прочего, — усмехнулся я.

— Карл Лангедарг — один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И

все его главные приспешники тоже не последнего рода, — разумеется, все

то же самое относилось и к Йорлингам, но я не стал заострять на этом

внимание. — Скорее уж наоборот, желание возвысить свой род, зависть к

более знатным и презрение к менее родовитым толкают на преступления там,

где у человека, свободного от кровных предрассудков, не возникло бы и

мысли о злодействе. Да и вообще, добродетель, основанная на страхе,

стоит недорого. Страх не хранит от злодеяний, а лишь побуждает совершать

их в тайне. По мне, так уж лучше, когда зло творится в открытую — так

ему хотя бы легче противостоять. Есть лишь один страх, который

действительно имеет значение…

— Страх перед божьим судом?

— Не-ет, — рассмеялся я. — Судя по тому, сколько грехов на душе у

священников, этот страх — наименее действенный из всех. Люди, даже если

на словах они утверждают обратное, вообще куда более склонны верить

конкретным и зримым угрозам, нежели страшным сказкам, не имеющим никаких

доказательств. И, между нами говоря, в чем-в чем, а этом они правы.

Опять же церковники, не желая распугать свою паству, оставили лазейку в

виде возможности искупить почти любой грех покаянием — что

обессмысливает всю затею. Нет, страх, о котором я говорил — это страх

потерять самоуважение.

— Ты имеешь в виду совесть?

— Нет. Совесть, мораль и все такое прочее опять-таки навязываются

человеку обществом. Ему с малолетства вдалбливают "делай так и не делай

этак", причем не только не объясняя "а почему, собственно?", но и очень

лихо меняя местами эти "так" и "этак" в зависимости от ситуации. В

результате противоречивая и очень часто нелепая система догм и правил

либо вовсе отвергается, либо принимается некритически и в итоге все

равно не работает. Уважение не может строиться на догмах, уважение -

всегда результат размышления… Совесть — это всегда "что обо мне

подумают другие?" Даже если человек уверен, что другие не узнают о его

поступке — оценка идет именно с этой позиции. Самоуважение — это "что о

себе подумаю я сам". И нет суда более строгого и справедливого…

— Мне кажется, — возразила Эвьет, — для большинства людей это вовсе

не суд, а большой толстый адвокат, который всегда будет на стороне

клиента, что бы тот ни натворил.

— Вот именно поэтому мы и имеем в этом мире то, что имеем, -

вздохнул я. — Но ведь для тебя это не так?

Эвелина подумала несколько секунд, прежде чем серьезно ответить: -

Не так.

— Ну вот. И для меня тоже, — я тоже помолчал, а затем добавил: -

Несмотря на то, что между нами нет кровного родства. А с той же

Женевьевой оно у тебя было, но она, подозреваю…

— Да, уж это точно, — согласилась Эвьет. — Там этих адвокатов была

целая коллегия… Но, если ты говоришь, что кровное родство не важно,

тогда получается, что и мстить за родственников не нужно? — по ее тону

чувствовалось, что она отнюдь не намерена соглашаться с таким тезисом.

— Во всяком случае, то, что они родственники, само по себе — не

причина для мести. Важно, насколько они были близки тебе по духу, а не

по крови. Если этой близости не было, то они заслуживают отмщения не в

большей степени, чем любые другие невинно убитые. Прости, если мои слова

кажутся тебе жестокими, — запоздало вспомнил я о деликатности, — но я

привык называть вещи своими именами.

— Я тоже, — заверила меня баронесса. — Нет, папу и маму я любила. И

Эрика. Хотя… вот сейчас я задумалась, и уже не знаю, нашла ли бы я

общий язык с мамой теперь. Мне кажется, что она, дай ей волю, сделала бы

из меня вторую Женевьеву… но теперь бы я уже ей точно этого не

позволила. Я, вообще-то, и тогда не очень поддавалась… Многие,

наверное, ужаснулись бы, что я говорю такие вещи после того, что с ними

случилось? Но ты ведь меня понимаешь, правда, Дольф?

— Конечно. Мы ведь только что согласились, что вещи надо называть,

как они есть.

— Это здорово… Но мстить я все равно буду. За них за всех. И за

других невинно убитых тоже. Пусть Лангедарг заплатит за все!

— Ты уже начала. Кстати, что ты чувствуешь после своего первого?

— Ты про того солдата на пристани? Знаешь, в первый момент была

такая гордость: я попала, я смогла! В лесу на охоте я все-таки редко

стреляла с такой дистанции, там ветки мешают… А потом — как-то все

быстро притупилось. Ну да, первый убитый своими руками враг. Здорово,

конечно… но ведь мелкая сошка, и даже не из тех, кто ворвался тогда в

мой замок.

— Ты что, их всех запомнила?

— Некоторых. Всех я из своего убежища разглядеть не могла… Ну, я

не могу поклясться, что он не был среди тех, кого я не видела. Но скорее

всего все-таки нет. Это кавалерия, а те пешком пришли…

— И ты не чувствовала никакого… ну, смущения, что ли, от того,

что стреляешь в человека?

— Нет. С какой стати? Враг есть враг, и значит, он должен умереть.

А человек он или животное — не имеет никакого значения. Животных даже

более жалко. Они-то чаще всего ни в чем не виноваты. Того волка мне было

жалко. Он красивый был… Я даже мысленно прощения у него просила.

Глупо, да? А что чувствовал ты, когда убил своего первого человека? Как

это у тебя было?

— Ну, там не было ничего интересного. Банальные грабители,

попытавшиеся обчистить меня на пустынной дороге… Пришлось убить всех

троих. Но мне тогда, конечно, было не двенадцать, а вдвое больше. По

нынешним временам, я начал поздно — сейчас что в солдаты, что в

разбойники сплошь и рядом идут пятнадцатилетние… Ни малейшего

сожаления я, разумеется, не испытывал. Но, наверное, чувствовал примерно

то же, что и ты: хорошо, конечно, что я избавил мир от кое-каких

мерзавцев, но уж больно ничтожными, а главное — обыденными они были.

Место убитых немедленно займут им подобные, такими темпами мир не

сделаешь чище — это все равно, что сдувать пылинки с большой кучи

навоза…

— А позже тебе доводилось убивать кого-нибудь посущественней?

— Нет.

— Не хотел или не мог?

— Не мог, — ответил я, не вдаваясь в подробности.

— Надеюсь, мне повезет больше, — подвела итог Эвелина, и у меня

как-то не было настроения ее отговаривать. Да и толку бы это явно не

принесло.

Мы начали подниматься по склону лысого холма, с вершины которого я