Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

• Название: Стихотворения и поэмы (основное собрание)
• Автор: Иосиф Бродский
• Жанр: Поэзия

---

последовал чуть позже за тобою

в уборную, где пробыл до отбоя.

"Февраль всегда идет за январем,

а дальше -- март". -- Обрывки разговора,

сверканье кафеля, фарфора;

вода звенела хрусталем.

Мицкевич лег, в оранжевый волчок

уставив свой невидящий зрачок.

А может, там судьба ему видна...

Бабанов в коридор медбрата вызвал.

Я замер возле темного окна,

и за спиною грохал телевизор.

"Смотри-ка, Горбунов, какой там хвост!"

"А глаз какой!" -- "А видишь тот нарост

над плавником?" -- "Похоже на нарыв".

Так в феврале мы, рты раскрыв,

таращились в окно на звездных Рыб,

сдвигая лысоватые затылки,

в том месте, где мокрота на полу.

Где рыбу подают порой к столу,

но к рыбе не дают ножа и вилки.

16 июня 1964

-----------------

x x x

Дни бегут надо мной,

словно тучи над лесом,

у него за спиной

сбившись стадом белесым.

И, застыв над ручьем,

без мычанья и звона,

налегают плечом

на ограду загона.

Горизонт на бугре

не проронит о бегстве ни слова.

И порой на заре -

ни клочка от былого.

Предъявляя транзит,

только вечер вчерашний

торопливо скользит

над скворешней, над пашней.

июнь 1964

-----------------

x x x

Дом тучами придавлен до земли,

охлестнут, как удавкою, дорогой,

сливающейся с облаком вдали,

пустой, без червоточины двуногой.

И ветер, ухватившись за концы,

бушует в наступлении весеннем,

испуганному блеянью овцы

внимая с нескрываемым весельем.

И во'роны кричат, как упыри,

сочувствуя и радуясь невзгоде

двуногого, но все-таки внутри

никто не говорит о непогоде.

Уж в том у обитателя залог

с упреком не обрушиться на Бога,

что некому вступать тут в диалог

и спятить не успел для монолога.

Стихи его то глуше, то звончей,

то с карканьем сливаются вороньим.

Так рощу разрезающий ручей

бормочет все сильней о постороннем.

июнь 1964

-----------------

x x x

Не знает небесный снаряд,

пронзающий сферы подряд

(как пуля пронзает грудь),

куда устремляет путь:

спешит ли он в Эмпирей

иль это бездна, скорей.

К чему здесь расчет угла,

поскольку земля кругла.

Вот так же посмертный напев,

в пространствах земных преуспев,

меж туч гудит на лету,

пронзая свою слепоту.

июнь 1964

-----------------

Сонетик

Маленькая моя, я грущу

(а ты в песке скок-поскок).

Как звездочку тебя ищу:

разлука как телескоп.

Быть может, с того конца

заглянешь (как Левенгук),

не разглядишь лица,

но услышишь: стук-стук.

Это в медвежьем углу

по воздуху (по стеклу)

царапаются кусты,

и постукивает во тьму

сердце, где проживаешь ты,

помимо жизни в Крыму.

июнь 1964

-----------------

x x x

М. Б.

Как тюремный засов

разрешается звоном от бремени,

от калмыцких усов

над улыбкой прошедшего времени,

так в ночной темноте,

обнажая надежды беззубие,

по версте, по версте

отступает любовь от безумия.

И разинутый рот

до ушей раздвигая беспамятством,

как садок для щедрот

временным и пространственным пьяницам,

что в горящем дому

ухитряясь дрожать под заплатами

и уставясь во тьму,

заедают версту циферблатами, -

боль разлуки с тобой

вытесняет действительность равную

не печальной судьбой,

а простой Архимедовой правдою.

Через гордый язык,

хоронясь от законности с тщанием,

от сердечных музык

пробираются память с молчанием

в мой последний пенат

-- то ль слезинка, то ль веточка вербная, -

и тебе не понять,

да и мне не расслышать, наверное,

то ли вправду звенит тишина,

как на Стиксе уключина.

То ли песня навзрыд сложена

и посмертно заучена.

июнь -- июль 1964

-----------------

x x x

Отскакивает мгла

от окон школы,

звонят из-за угла

колокола Николы.

И дом мой маскарадный

(двуличья признак!)

под козырек парадной

берет мой призрак.

июнь -- август 1964

-----------------

x x x

Осенью из гнезда

уводит на юг звезда

певчих птиц поезда.

С позабытым яйцом

висит гнездо над крыльцом

с искаженным лицом.

И как мстительный дух,

в котором весь гнев потух,

на заборе петух

кричит, пока не охрип.

И дом, издавая скрип,

стоит, как поганый гриб.

июнь -- август 1964

-----------------

x x x

Колесник умер, бондарь

уехал в Архангельск к жене.

И, как бык, бушует январь

им вослед на гумне.

А спаситель бадей

стоит меж чужих людей

и слышит вокруг

только шуршанье брюк.

Тут от взглядов косых

горяча, как укол,

сбивается русский язык,

бормоча в протокол.

А безвестный Гефест

глядит, как прошил окрест

снежную гладь канвой

вологодский конвой.

По выходе из тюрьмы,

он в деревне лесной

в арьергарде зимы

чинит бочки весной

и в овале бадьи

видит лицо судьи

Савельевой и тайком

в лоб стучит молотком.

июль 1964

-----------------

Настеньке Томашевской в Крым

Пусть август -- месяц ласточек и крыш,

подверженный привычке стародавней,

разбрасывает в Пулкове камыш

и грохает распахнутою ставней.

Придет пора, и все мои следы

исчезнут, как развалины Атланты.

И сколько ни взрослей и ни гляди

на толпы, на холмы, на фолианты,

но чувства наши прячутся не там

(как будто мы работали в перчатках),

и сыщикам, бегущим по пятам,

они не оставляют отпечатков,

Поэтому для сердца твоего,

собравшего разрозненные звенья,

по-моему, на свете ничего

не будет извинительней забвенья.

Но раз в году ты вспомнишь обо мне,

березой, а не вереском согрета,

на Севере родном, когда в окне

бушует ветер на исходе лета.

август 1964

-----------------

x x x

Смотритель лесов, болот,

новый инспектор туч

(без права смотреть вперед)

инспектирует луч

солнца в вечерний час,

не закрывая глаз.

Тает последний сноп

выше крыш набекрень.

Стрелочник сонных троп,

бакенщик деревень

стоит на пыльной реке

с коромыслом в руке.

август 1964

-----------------

Псковский реестр

для М. Б.

Не спутать бы азарт

и страсть (не дай нам,

Господь). Припомни март,

семейство Найман.

Припомни Псков, гусей

и, вполнакала,

фонарики, музей,

"Мытье" Шагала.

Уколы на бегу

(не шпилькой -- пикой!).

Сто маковок в снегу,

на льду Великой

катанье, говоря

по правде, сдуру,

сугробы, снегири,

температуру.

Еще -- объятий плен,

от жара смелый,

и вязаный твой шлем

из шерсти белой.

И черного коня,

и взгляд, печалью

сокрытый -- от меня -

как плечи -- шалью.

Кусты и пустыри,

деревья, кроны,

холмы, монастыри,

кресты, вороны.

И фрески те (в пыли),

где, молвить строго,

от Бога, от земли

равно немного.

Мгновенье -- и прерву,

еще лишь горстка:

припомни синеву

снегов Изборска,

где разум мой парил,

как некий облак,

и времени дарил

мой "Фэд"1 наш облик.

О синева бойниц

(глазниц)! Домашний

барраж крикливых птиц

над каждой башней,

и дальше (оборви!)

простор с разбега.

И колыбель любви

-- белее снега!

Припоминай и впредь

(хотя в разлуке

уже не разглядеть:

а кто там в люльке)

те кручи и поля,

такси в равнине,

бифштексы, шницеля,

долги поныне.

Умей же по полям,

по стрелкам, верстам

и даже по рублям

(почти по звездам!),

по формам без души

со всем искусством

Колумба (о спеши!)

вернуться к чувствам.

Ведь в том и суть примет

(хотя бы в призме

разлук): любой предмет

-- свидетель жизни.

Пространство и года

(мгновений груда),

ответы на "когда",

"куда", "откуда".

Впустив тебя в музей

(зеркальных зальцев),

пусть отпечаток сей

и вправду пальцев,

чуть отрезвит тебя -

придет на помощь

отдавшей вдруг себя

на миг, на полночь

сомнениям во власть

и укоризне,

когда печется страсть

о долгой жизни

на некой высоте,

как звук в концерте,

забыв о долготе,