Владимир Дягилев - Вечное дерево

• Название: Вечное дерево
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

---

- А я вчера еще хотела. Подумала и забыла, - сказала бабушка и полезла в свою старую вязаную сумочку с кисточками.-Вот ведь память ужасная стала: что было раньше, отчетливо помню, а о сегодняшнем забываю.

Ж.урка смотрел на ее сморщенные пальцы, перебирающие содержимое сумочки, и не понимал, что она ищет и в какой степени это относится к нему.

- Вчера это было бы более кстати. Но ты уж извини меня, мальчик. Сегодня тоже неплохо. Вот, прими, пожалуйста, от бабушки,-и она протянула ему небольшую квадратную коробочку.

- Что это?

- Это, мальчик, подарок тебе в честь окончания школы, это моя золотая медаль, я получила ее полвека назад, когда окончила гимназию.

- Ну что вы, бабушка!'-Журка даже отодвинулся на дальний конец скамейки.

- Нет, нет, возьми, не обижай старуху.-Бабушка встала и произнесла торжественно:-Я дарю ее тебе от всего сердца, с искренним пожеланием успехов в твоей жизни. Пусть эта медаль будет доброй памятью, которую не надо омрачать.

Журке неловко было брать этот незаслуженный подарок, но бабушка стояла с протянутой рукой, и в глазах у нее были слезы.

- Спасибо, бабушка.

- Дай бог... - она притянула его к себе и поцеловала в лоб.

Журка быстро спрятал коробочку в карман и покосился на приближающихся к ним парней. Он обратил внимание на смолянисто-черного, как цыган, юношу, что играл мячом, не замедляя хода.

Парни скрылись в пролазе решетки. Снова стало тихо.

Только птаха в ветвях каштана время от времени подавала голос, точно боялась заснуть от жары и одиночества.

- А теперь расскажи, что у тебя с мамой произошло? - спросила бабушка после паузы.

- Ничего. Я не знаю, чего она жалуется.

- Она не жалуется. Она плачет. Зачем же ты доводишь ее до слез? Ты защищать ее должен, а не обижать.

- Я и защищаю...-Журка хотел рассказать о стычке с отцом, но запнулся, почувствовав неловкость.

- Так в чем же дело?-переспросила бабушка.

У Журки уже не было желания спорить, доказывать свое право на самостоятельность, и он сказал доверительно:

- Да так... Ничего... Просто я не хочу в Текстильный и вообще не выбрал еще, куда поступать.

- Это плохо, мальчик.

Журка молчал, не зная, что сказать.

- Конечно, знать свой путь-большое дело,-продолжала бабушка таким уверенным и спокойным тоном, будто ей известны были все пути и все человеческие дороги. - Очень важно начать его правильно, не ошибиться, потому что ошибки-это разочарования.

- Так же и папа говорит, - прервал ее Журка, обрадованный совпадением взглядов отца и бабушки.

- Твой отец неглупый человек. Я это всегда говорила. Только ум и образование-разные вещи.

Бабушка наклонилась и прочертила зонтиком две черты на земле, будто хотела обозначить графически ум и образование, а потом посмотрела на него пристально.

Журке неловко было под ее взглядом, и он поспешно согласился:

- Понимаю, бабушка.

- А раз так, то почему же колеблешься? Почему в тебе нет твердости и уверенности?

- Так я ж не знаю, куда пойти. - Он вспомнил слова отца. - Так лучше никуда. Еще есть время...

- Неверно, неправильно,-возразила бабушка.- Год пропустишь, а там в армию. И что? - Щеки у нее задрожали.-Чего ты напугался? Трудности? Так где легко? Везде и всюду непросто. Вы, молодые, думаете, что жизнь - это игрушка, а она сложная штука. В ней, может быть, один процент радости. Ты небось читал о Циолковском. Разве старику легко было? Ну?

Журка молчал.

- Прадед у тебя механиком парохода был,-продолжала бабушка более спокойно. - Он стремился к знаниям, но не сумел получить их. Такая в то время жизнь была. Дед в капитаны вышел, и тоже без высшего образования. Гражданская война была его университетом.

Отец твой... Ты сам знаешь. Так что же ты? Тебе дается наконец возможность. За тобой фамилия стоит, а ты?

Журке сделалось стыдно, будто он и в самом деле совершил что-то такое, за что нужно краснеть. Он отвел глаза, полез за платком и нащупал коробочку с медалью.

- Возьмите,-сказал он, протягивая бабушке эту коробочку.

- И не выдумывай, - гневно произнесла бабушка и, опираясь на зонтик, поднялась.- И не распускайся.

Ты ж мужчина, продолжатель фамилии. В наше время это многое означало. А в ваше уж и пе знаю, и не знаю. - И она пошла, пришаркивая войлочными туфлями.

Подрезанные акации скрыли ее из виду, и только белый гребень долго еще плыл над кустами. Журка тяжело вздохнул и взялся за книгу.

Едва прочитал несколько строк, услышал знакомый, отрывисто-гулкий звук-удары тугого мяча о землю.

Этот звук заставил его встрепенуться. "Наверное, тот "цыган", те ребята, что скрылись в пролазе, начали игру..."

Вдали, в горах, раздавались нечастые раскатистые взрывы - рвали породу. Неподалеку проходили машины, доносились людские голоса, пела невидимая птаха - все это не трогало Журку. Но этот звук...

Журка читал и про себя и вслух, но ничего не понимал и не слышал, кроме этих гулких ударов, долетающих сверху, будто ударяли мячом не о щит, а об его сердце, и оно усиленно билось, не давая покоя.

"А что, если и я? .. Нет, нет..."

Журка встал и поплелся домой. Закладку на всякий случай он переложил дальше того места, до которого дочитал на самом деле.

Потянулись скучные дни, как один бесконечный урок.

Журка поднимался в семь, завтракал, шел в парк и там занимался.

Вечером мать спрашивала:

- Сколько успел сегодня?

- Вот смотри, я не считал.

- Не очень, - всякий раз говорила Нина Владимировна, хотя Журка непременно по дороге к дому перекладывал закладку дальше прочитанной страницы.

Так были повторены литература и физика. Тем же манером он приступил к математике. За эти же дни Журка успел прочитать и "Тигра снегов", и "Запзабуку", и "С палаткой по Африке". Перерывы для чтения удлинялись, время для занятий сокращалось.

Иногда он просто сидел с раскрытой книгой у окна, разглядывая город и море. Город казался огромным театром с партером и бельэтажем, с ярусами и галеркой, а море-огромной сценой. На сцене происходили действия: уходили и приходили белые пароходы, скользил"

красные катера на подводных крыльях, появлялись буксиры и танкеры, менялось освещение, менялся цвет моря, доносились грубоватые гудки пароходов н веселая музыка, двигались хоботы подъемных кранов- все это было интересно н хорошо просматривалось. Журка готов был часами сидеть и смотреть на море.

В городе_"щла своя жизнь, которая нередко удивляла Журку своими деталями. Местные жители по вечерам выходили на улицу с ведрами и корзинами, полными мусора, и ждали специальной машины, которая появлялась всегда в одно и то же время. Раз в неделю на угол, в тень акаций, привозили зеленую бочку с керосином. Жители выходили с бидонами и становились в очередь к ней.

А потом Журка слышал, как шумели примуса и воздух наполнялся запахом борщей и котлет.

- А у вас что-газа нет?-спросил он в один из первых дней бабушку.

- Мы по старинке, на керосиночке.

- Вот смехотура!

- Смехотура, говоришь? На этой "смехотуре" ты вырос.

После памятного разговора в парке бабушка стала суше и строже, и если разговаривала с Журкой, то резко и определенно.

Зато мать как-то вдруг присмирела, не очень нажимала на Журку, позволяла "ему располагать своим временем, как он хочет, и только в конце каждого дня требовала отчета. Журка догадывался: бабушкина работа.

Об отце мама тоже разговоров не заводила, во всяком случае в присутствии Журки. А он все чаще, неизвестно почему, вспоминал отца, особенно его руки, все в шрамах,как в наклейках.

При одном воспоминании об этих руках Журке становилось горько и стыдно, будто он бросил отца в тяжелую минуту. Однажды ему сон приснился: ничего нет, только руки отца, напряженные, с надувшимися венами.

Опи что-то поднимают, не видно, что, но понятно-им трудно, этим рукам. Журка хочет помочь, им-не может, пальцы как замороженные.

Ои проснулся от собственного крика. Наутро спросил у матери:-

- От папы писем нет?

- А что ему писать? Как норму выполняет?!

- Оставь, Нина,-вмешалась бабушка.-Нормавеликое дело. Норма-это значит нормальный, в отличие от ненормального. - И она покосилась на Журку так, что он поторопился собрать книги и уйти в парк, на свою полусломанную скамейку.

Здесь он как бы отдалялся от всего остального мира, оставался наедине с собой.

Здесь у Журки была своя жизнь, и все, что его окружало, казалось близким, только ему предназначенным.

Шумела листва. В ветвях каштана пела все та же птаха. И хотя он еще ни разу не видел ее, лишь слышал ежедневно, она была родной, своей, совершенно необходимой ему. И если птаха не пела, он беспокоился, не начинал заниматься до тех пор, пока не раздавалось привычного пения.

Но более всего его беспокоили знакомые звуки-тугие удары мяча о землю. Все те же парни, во главе с Цыганом, каждый раз проходили по аллейке мимо него, скрывались в пролазе, а через несколько минут звенел мяч. Парни, очевидно, привыкли к Журке и не замечали его присутствия, как не замечают в комнате старых вещей, и проходили мимо, словно он и не сидел на скамейке.