Шолом Алейхем - С ярмарки

• Название: С ярмарки
• Автор: Шолом Алейхем
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1957

«С ярмарки» может называться повесть о жизни, которая подобна ярмарке. Каждый склонен по-своему с чем-либо сравнивать человеческую жизнь. Столяр сказал: «Человек что столяр – столяр живет, живет, пока не умрет – так же и человек». От сапожника я слышал, что жизнь человеческая подобна паре сапог. Извозчик, естественно, может сравнить человека с лошадью, не в обиду будь сказано. Поэтому нет ничего удивительного, что такому человеку, как я, который провел полсотни лет в сутолоке жизни, пришло в голову сравнить свое прошлое с ярмаркой.

Когда говорят «с ярмарки», подразумевают возвращение, или итог большой ярмарки. Человек, направляясь на ярмарку, полон надежд, он еще не знает, какие его ждут удачи, чего он добьется. Когда же он возвращается с ярмарки, он уже знает, что приобрел, чего добился. Он может отдать себе отчет во всем, ему точно известно, что дала ему ярмарка, и у него есть возможность ознакомить мир с ее результатами, рассказать спокойно, не спеша, с кем он встретился там, что видел и что слышал.

---

Из всех предметов, которые проходили в училище, отцу Шолома нравилась одна география, потому что география делает человека просвещенным. Счет тоже неплохая вещь, математика изощряет ум, но не более. Взять, например, Иосю Фрухштейна – человек он необразованный, нигде не учился, но дайте ему самую трудную задачу, и он моментально решит ее в уме. Или возьмите, к примеру, «Коллектора». Где он учился? В каком-то ешиботе. Так он, думаете, не знает алгебры? О Лейзере-Иосле и говорить нечего, об Арнольде из Подворок и подавно! Арнольд хоть сейчас готов экзамен сдать. Нет, говорите что хотите, но география это не математика. Географию нужно изучать. Географию нужно знать. А Шолом географию знает. Отец любит говорить с ним о географии и счастлив, если при этом бывает еще кто-нибудь.

Забавно, когда при таком разговоре присутствует дядя Пиня. Поглаживая бороду и улыбаясь, он подтрунивает над маленьким философом, который носится со своей географией. Мальчишка желторотый, и имеет дерзость утверждать, прямо в глаза своему дяде, старшему, что вертится не солнце, а земля. Ну, а если в писании сказано буква в букву: «Солнце, остановись в Гебеоне!» – что ты на это ответишь?!

– Или вот, например, ты говоришь, что раньше гром, а потом молния. А если мы видим сначала молнию, а только после нее слышим гром, – поддразнивая Шолома, спрашивает дядя Пиня и покатывается со смеху. – Или вот, ты утверждаешь, что земля – шар, то есть, что она круглая, как яблоко. Чем ты мне это докажешь?

Шолом отвечает ему:

– Если вы, дядя, хотите убедиться, потрудитесь завтра встать пораньше и посмотреть на монастырскую колокольню, когда всходит солнце – тогда вы увидите, что раньше всего освещается верхушка колокольни…

– Мне, конечно, больше делать нечего, как вставать на рассвете и смотреть на верхушку колокольни ради твоей географии, – ха-ха-ха!..

Нет, дядя Пиня не доволен ни географией, ни училищем, ни тем, что сын Нохума Рабиновича дружит с сынком писаря. Тот его черт знает по какому пути поведет. Дядя Пиня уже и теперь слышал о мальчишках не столь приятные вещи. Он слышал, что они по субботам ходят гулять в Подворки и носят с собой носовые платки, и разговаривают они не по-еврейски, а по-русски.

Увы, все это была чистая правда, святая истина. Больше того. Мальчики действительно каждую субботу ходят в Подворки, правда не гулять, как мы это дальше увидим… Они носят с собой в субботу не только носовые платки, но и мелочь, чтобы покупать груши. А говорят они между собой о таких вещах… Ах, если б дядя Пиня только знал, о чем они говорят, и как говорят! Если б Дядя Пиня знал, что оба паренька катаются на лодке и забираются вдвоем далеко-далеко, на противоположный берег. Там, лежа на зеленой травке, они читают книжки (русские), распевают песни (русские), грезят наяву, строят воздушные замки насчет будущего, когда оба окончат «уездное». Куда они поедут, каким наукам будут обучаться, кем они станут! И нужно правду сказать, настроение у них преобладало не еврейское, и еврейского содержания в этих сладких грезах тоже было мало, потому что Эля рос в доме, который был далек от всего еврейского, хотя – одно другого не касается – оплеух за нежелание молиться Эля получал от своего отца не меньше, чем все прочие мальчишки от своих отцов. Боюсь, все отцы таковы. Вы и теперь можете встретить отцов, которые сами делают что угодно, но от детей требуют, чтобы они были набожны и благонравны, не похожи на них самих.

Нежелание молиться было у ребят застарелой болезнью, еще со времен хедера. Пропускать слова в молитве было обычным делом, а с тех пор как мальчики поступили в училище – они и совсем пренебрегали молитвой. Отец знал это, но делал вид, будто ничего не замечает. Находились, однако, люди, которые следили за ними и считали своей обязанностью открывать отцу глаза, чтобы он видел, что его дети постепенно сходят с пути истинного. Слежка приводила к тому, что мальчики еще больше пренебрегали молитвой и находили в этом некое душевное удовлетворение. Недаром старый учитель, разъясняя ученикам, этим маленьким грешникам, сущность греха, говорил: не так страшен грех, как стремление совершить его… Шолом до сих пор помнит вкус первого греха – нарушения субботы. Произошло это вот как.

Субботний день. Обыватели, пообедав, предаются сладкому сну. Ни собаки на дворе. Тихо и спокойно, хоть кувыркайся посреди улицы. Солнце печет, как в пустыне. Побеленные стены домов и деревянные заборы так и просятся, чтобы на них что-нибудь нарисовали или написали. Шолом держит руки в карманах. Там лежит у него кусочек мела, того мела, которым пишут в классе. Он оглядывается по сторонам – ни живой души. Ставни закрыты. И бес нашептывает ему: «Рисуй!» Что бы ему такое нарисовать? И он наскоро рисует человечка, которого рисуют все ребята, напевая при этом:

Точка, точка, запятая,
Минус, рожица кривая,
Ручка, ручка и кружок,
Ножка, вожка и пупок…

И готов человечек, с круглым лицом, с ручками, ножками и смеющимся ртом… Художник весьма доволен своим произведением. Не хватает только подписи. Шолом озирается по сторонам – никого. Ставни закрыты. И бес снова нашептывает ему: «Пиши!» Что бы ему такое написать? И он красивым круглым почерком выводит под картинкой:

Кто писал, не знаю,
А я, дурак, читаю.

Не успел он прочитать написанное, как чьи-то пальцы схватили его за левое ухо, и довольно крепко.

Я уверен, что никто из читателей не догадается, кому могла принадлежать рука, поймавшая героя этой биографии при совершении столь тяжкого греха, как открытое нарушение субботы. Разумеется, это был не кто иной, как дядя Пиня. Нужно же было именно ему проснуться раньше всех и раньше всех отправиться с визитом, чтобы пожелать кому-то доброй субботы. О дальнейшем рассказывать излишне. Нетрудно себе представить, что тут не помогли ни мольбы, ни слезы – дядя Пиня отвел измазанного мелом Шолома домой и сдал его прямо на руки отцу. Но это ничто в сравнении с тем, что было позже, когда весь город узнал о случившейся истории и когда она дошла до начальства уездного училища. Дело приняло такой оборот, что парнишку едва не исключили. Отец чуть не плакал и вынужден был, несчастный, отправиться к «господину директору» просить пощады для сына. Только благодаря тому, что Шолом был одним из лучших учеников, стипендиатом, его пощадили и, уступив просьбам отца, не исключили из училища, зато учителя наградили Шолома новым именем. Вызывая к доске, они не обращались к нему, как до сих пор, по имени, а называли его либо «художник», либо «писатель», растягивая это слово насколько возможно:

– Писа-а-а-а-тель!

Это звание так уж за ним и осталось навсегда.

53. Среди канторов и музыкантов

История с еврейской книжкой, вызывающей смех. – Канторы с «коловратурой». – Музыкант Иошуа-Гешл и его орава. Страсть к скрипке.

Склонность к писательству герой этой биографии проявлял с давних пор. Его мечтой было стать писателем, пишущим не мелом на стене, но взаправду писателем, автором настоящей книги. Еще старый приятель «Коллектор» предсказывал Шолому, что он когда-нибудь сделается писателем и будет писать по-древнееврейски, как Цедербаум, Готлобер, Иегалел[51] и другие «великие». Арнольд из Подворок доказывал иное… Если уж этот малый и будет писать, то, конечно, по-русски, а не по-древнееврейски. В «Гамейлице»,[52] говорил он, и без него достаточно дилетантов, невежд, меламедов, пустомель. Не Цедербаума, не Готлобера, не Иегалела, а Тургенева и Гоголя, Пушкина и Лермонтова – вот кого он должен брать в пример.

Одним словом, либо по-древнееврейски, либо по-русски, – что малый будет писать по-еврейски, никому и в голову не приходило. Еврейский – да какой же это язык! Собственно только говорили по-еврейски, но что можно писать по-еврейски – никто не предполагал. «Жаргон», чтиво для женщин, бабья утеха! Мужчина стеснялся и в руки брать еврейскую книгу: люди скажут – невежда.

Однако еще с детства, ясно помнится, как в маленьком заброшенном местечке Воронке одна еврейская книжка, написанная именно на еврейском «жаргоне», пользовалась наибольшим успехом. Какая это была книжка, Шолом сказать не может. Помнится только, что книжка была маленькая, тощая, разодранная, с желтыми засаленными страницами, без обложки и даже без заглавного листа. Однажды в субботу вечером все почтенные местечковые обыватели, по обыкновению, собрались у Нохума Вевикова на проводы субботы. Мать еще занята на кухне «валашским борщом», а собравшиеся тем временем развлекаются. Реб Нохум читает вслух книжку. Отец читает, а сидящие за столом гости покатываются со смеху. Чтеца ежеминутно прерывают громкие выражения восторга и добродушная ругань по адресу сочинителя:

– Вот проклятая душа! Этакий мошенник! Черта б его батьке!

Даже сам чтец не может удержаться и давится от смеха. Дети не хотят идти спать, а Шолом и подавно. Смысла того, что читает отец, он не понимает, но ему очень интересно глядеть, как бородатые люди поминутно прыскают, надрываются со смеху. Шолом сидит в стороне, смотрит на сияющие лица гостей и завидует человеку, который сочинил эту книжечку. И мечтой его становится – сделавшись большим, написать такую же книжечку, чтобы, читая ее, люди покатывались со смеху и, добродушно поругиваясь, сулили бы черта его батьке…