Николай Федь - Литература мятежного века

• Название: Литература мятежного века
• Автор: Николай Федь
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

IV

Продолжение рассказа о заслуживающих внимания вещах, равно как и об остроумном словопрении, имевшем место между Эрудитом и Господином Главнокомандующим.

- Люди, подобно Луне, к одним повернуты освещенной стороной, а к другим напротив - затемненной. Далеко не ко всем одинаково относится и сочинитель Попцов. Скажем, на инакомыслящих он смотрит волком, наделяя их самыми позорными и отвратительными качествами, прибегая к передержкам и откровенной клевете. Его можно понять, но никак не простить. Речь идет не только о его непринятии людей определенных убеждений, но и исторического прошлого России, её государственного и культурного наследия, национального самоопределения и самосознания.

В таких случаях он начисто теряет чувство меры и самообладание, впадает в истерику и становится донельзя груб. Руководитель Союза офицеров подполковник Терехов производит на него "впечатление маниакальной личности", глаза генерала Стерлигова "излучают болезнь и непримиримость". На Зюганова он набрасывается с пеной у рта, не объясняя причины своей ненависти, которая, впрочем, легко просматривается: страх потерять все и, в частности, доходное место председателя Российского радио и телевидения, ибо никогда и никаких твердых идейных убеждений у Попцова не было и быть не могло по причине большого интеллектуального и морального недобора, а равно и крайнего индивидуализма. Зюганова же изображает эдаким неотесанным мужланом, догматиком и циником: "На крупном, мясистом, раскрасневшемся лице, скорее напоминавшем немецкого бюргера, никак не лидера российских коммунистов..." Далее: у него "тяжелое, налившееся кровью лицо", "говорит зло, вымучивает из себя ораторство, самовзвинчивается", "интеллектуальная бедность - факт, как говорится, очевидный" и т.д.

В Москве среди здравомыслящих людей, кои встречаются все реже, можно услышать: "Дрянь и болван этот Попцов, посмотрите только, во что он превратил радио и телевидение - пакость одна". "А я не согласен, - сказал помедлив Эрудит. - Мне жаль его - он несчастный человек, заблудившийся в лабиринтах кривых политических зеркал ... Право, жаль!"

- Понимаю, многим эта жалость может показаться моей слабостью, неким проявлением комплекса непротивления (ударят по левой щеке, подставь правую). Не спорю, возможно, все так и есть: но мне уже поздно менять свои взгляды. Хотя жестокость и ложь сильно бьют по человеческому достоинству людей самых разных воззрений.

Не будем лукавить, в книге "царского" хроникера иногда встречаются весьма любопытные вещи, толкающие на размышления. Правда, то, о чем он сообщает, хорошо известно московской публике. И все же, случается он говорит о предметах и событиях, вполне правдоподобных при всех их видимой нелепости. Таков рассказ об одной чуть не оборвавшейся карьере.

Но послушаем "царского" хроникера: "Феликс Кузнецов, в то время возглавлявший писательскую организацию Москвы, делал очередной политический вираж, сверяя свой курс с новым политическим руководством. Он хорошо ладил с предшественником Ельцины, Гришиным. Настолько хорошо, что, когда после смерти Сергея Наровчатова ему предложили возглавить журнал "Новый мир", Гришин его не отпустил, сказав, что-то партийно-пафосное сначала о значимости Москвы в общесоюзной жизни, затем о значимости Кузнецова в жизни общественной и литературной, умеющего сохранить зыбкое согласие в непростом писательском мире".

Но тут произошла осечка, вспоминает Попцов. "На двух партийных пленумах Кузнецов выступил с прямо противоположными взглядами. Это дало повод Ельцину при встрече с Кузнецовым обвинить его в двурушничестве и политической корысти. Кузнецов, дипломат и хитрец, двурушничество отрицал. Расстались, по его словам, почти дружелюбно, однако на будущее каких-либо уважительных отношений не получилось, не сложились.

- Мы с Кузнецовым в ту пору были дружны, и я переживал эту его неудачу. Честно говоря, ему было непросто: пик его авторитета в организации уже прошел, он искал возможности почетно, без скандала уйти на новое значимое дело. Эту услугу ему оказал Александр Яковлев, в то время член Политбюро, сделав его членом-корреспондентом Академии наук и директором Института мировой литературы".

Экая невидаль в наше время, когда предательство и двуличие возведены чуть ли не в ранг государственной политики и нравственной нормы. Ну был достопочтенный Феликс Феодосиевич на коротком поводке у Яковлева, а теперь еще и у Солженицына и Черномырдина. Ведь это так естественно.

- Бают, ваш ученый коллега планирует выпустить в свет бессмертные изречения Черномырдина о "Тихом Доне".

- Опять Кальсонкин шалит, - определил по голосу Председатель автора реплики.

- Влияние магнитных бурь, - спокойно отреагировал Эрудит и продолжал:

- Еще Платон утверждал, что подобное льнет к подобному... Понимает ли Попцов, что для масштабно воспринимающей мир, а равно и крупно мыслящей фигуры, главное - это творческие открытия, обогащающие человечество?

Отпив глоток чаю, Эрудит продолжал свою речь.

- Самая яркая личность в "Хронике", разумеется, после Попцова и Ельцина - это Михаил Полторанин ("страшный человек" - И. Силаев). Если верить автору, Полторанин интеллектуал первой пробы, блюститель высокой нравственности и, конечно же, если не отец, то уж точно - флагман нынешней либеральной интеллигенции. Словом, гигант демократии, - заключил Эрудит. Не буду обсуждать сей предмет. Замечу только, что его парафраза: "Умри, Олег, лучше не напишешь!", после прочтения "Хроники", изобличает в нем недюжинный талант мыслителя.

То там, то здесь разумеется, вопреки его воле, - Эрудит указал на лежащий перед ним толстый фолиант, - проскальзывают весьма ценные факты, свидетельства и признания, характеризующие антирусскую сущность нынешнего режима, а равно тщеславие, корыстолюбие, властолюбие и безмыслие обслуживающего этот режим персонала. Словом, шахрай (на украинском языке это слово означает - мошенник, жулик, плут) сидит на шахрае и шахраем погоняет. "Их воззрения, - пытается автор доказать историческую закономерность появления "новых русских", - сформировались в период застоя, когда чистота помыслов уже не числилась как достоинство, скорее анахронизмом. Они грамотны, холодны, рациональны и циничны". Именно такие люди, по мнению Попцова, достойны быть хозяевами жизни.

- Критиковать может и дурак, - глубокомысленно изрек Господин Главнокомандующий, прервав выступление Эрудита. Он входил в роль, но как-то вяло, скучно. - А ты сделай, а потом сядь и напиши. Слабо! Вот, к примеру, - я устаю при исполнении до чертиков, пальцем не пошевельну. Думаю, все, баста! А тут Бурбулис (я убрал его к чертовой матери, признаться, давно испытывал дискомфорт из-за его постной физиономии, с новым указом или документом, мол, подпиши, наложи резолюцию - и смотрит своим холодным немигающим взглядом, как у Змея Горыныча. Шта?! Собираю всю свою волю в кулак (крутит кулаком, явно любуясь им) и накладываю... Этот ушел, вкатывается Шахрай со своими, как пишет ваш Попцов, усами, эмоциональной предвзятостью и карьерным мышлением, и тоже - подпиши, наложи... Накладываю, понимаешь, в сотый, тысячный раз. Так стервецы и Указ 1400 подсунули, а сами в кусты... Но не об этом хочу сказать. Дома расслабишься, стакан-другой нарзанчика приголубишь и начинаешь чувствовать эдакое шевеление творческой мысли. А тут еще внутренний шопот: надо бы, дескать, оставить что-нибудь и для вечности, книжонку какую тиснуть... Я понимаю Попцова... Не успеешь подумать, а акулы пера тут как тут, глядишь, вскорости красуется фамилия на пухлом томе о каковом до этого я слухом и духом не знал. Шустрые ребята... Потом, правда, начинается потеха: критика, придирки, обвинения... Один даже в суд подал на меня - вот уже как год... А почему не трогают этого краснобая и горе-сочинителя, ну, этого, как его (а, черт, забыл!)... Горбача меченого, да Горбачева?.. А мне, понимаешь, повестку в суд. Несправедливо...

- Тоже мне, "инженер человеческих душ" объявился, - с нескрываемой иронией произнес Эрудит. - Наложил, наложил... А когда будешь выгребать?

Господин Главнокомандующий пропустил поначалу мимо ушей реплику. Казалось, его мозг был поглощен проблемой опохмелки, и он уже ни на что не реагировал. Вдруг он приподнялся на своем верстаке - бронетехники и, сверкнув глазами, прорычал:

- Выгребать!.. Я вам такого человечка в президенты готовлю, что вы будете за раба божьего Ельцина, как за благодетеля, ставить свечи в церквах. Шта?!

Эрудит пристально посмотрел в его сторону и грустно усмехнулся

- Мне осталось вкратце остановиться на фигуре "царя Бориса" - как он изображен в "Хронике". Надо сказать, здесь талант Попцова проявился во всем своем блеске, то есть двойственности и изощренном (не хочу говорить иезуитском) лицемерии. С одной стороны - и это для него естественно, он горячо поддерживает и оправдывает все разрушительные и кровавые действия "главного демократа", а с другой - настойчиво подчеркивает, что "Ельцин очень русский" (крупные черты лица, сумрачное выражение, невоздержанность, хитрость, подозрительность, скандальные истории личного свойства и т.д. все, мол, как у русских). Подобная двойственность к обожаемому герою, разумеется, выражает двойственность натуры сочинителя, мешкотность мышления, раздвоенность обыденного сознания, которыми руководствуется Попцов в своей жизни. Однако не это главное. Тут просматривается более широкий замысел: поставить знак равенства между частным лицом и народом и таким образом навязать недостатки и пороки данной конкретной личности всем русским. Улавливаете? Полторанин по достоинству оценил сей хитроумный замысел, когда, размахивая рукой, как лопатой, возопил: "Умри, Олег, лучше не напишешь!" Между тем автор умеет кое-что получше делать, чем это представляется многим и тому же, в общем, простодушному Полторанину. Вот ведь что он пишет: "Нельзя от демократии отгородиться национальными традициями, хотя бы уже потому, что состояние демократии внетерриториальное. Это всегда отношение целого к части, когда внепредельным является все-таки демократия".