Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

• Название: Во сне и наяву, или Игра в бирюльки
• Автор: Евгений Кутузов
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-00924-8

Роман Евгения Кутузова во многом автобиографичен. Но все-таки это не воспоминания и не собственно жизнеописание. Это скорее биография поколения, к которому принадлежит автор, поколения, чьё детство и отрочество совпали с великими и трагическими потрясениями в истории нашего Отечества.

В определенном смысле можно говорить и о «потерянном поколении», однако герои романа заняты не поиском истины, а поиском путей к выживанию, которые приводят — увы! — как раз к обратному — к гибели физической и духовной.

---

XVI

ГОЛОВЫ, головы, головы…

Белобрысые, рыжие, черные, сивые и даже пегие, круглые головы с оттопыренными ушами склоняются над длинными столами, поставленными так, чтобы свет из окон падал на рабочие места. Бригада, в которую попал Андрей, трудится в цехе РТИ — резиновых технических изделий. Изделия эти — втулки, прокладки, вкладыши — привозят в колонию с завода, их нужно обработать, то есть обрезать облой, заусенцы после горячей штамповки. Однако чаше всего привозят каблуки. А бывает, и вовсе ничего не привезут и тогда дают другую работу. Вязать сети, например, шить брезентовые рукавицы либо рвать на узкие полоски парашютные шелковые полотнища и сматывать эти полоски в клубки. Зачем это делается, никто не знает. А рукавицы, между прочим, заставляют шить вручную из готового кроя, хотя в другой половине барака — швейный цех, там шьют мешки. Кто посноровистее и понахальнее, проникает к швейникам и за полпайки хлеба или за щепоть махорки (если есть, разумеется) умудряется в несколько минут выполнить сменную норму — четыре пары рукавиц. На машине что: вжик — и готово. Правда, если выловят, отберут готовые рукавицы, а пайка или махорочка уже тю-тю…

Вообще-то, можно сказать, что работенка не пыльная и в теплом помещении. Однако утомительная и вовсе не легкая. За смену — это одиннадцать часов — по норме нужно обрезать 550 пар каблуков, то есть 1100 штук. Вроде и не так много… Всего и дел-то: взял каблук, одним круговым движением ножниц обрезал облой по неполной окружности, а потом спереди — и готово. Бери следующий. Ловко, быстро. Раз-два, раз-два… Но если посчитать, то получается, что каждую минуту надо обрезать почти два каблука — это без перекуров. А каблуки предварительно нужно отделить друг от друга, потому что с завода их привозят листами, штук по двадцать в каждом. Можно, конечно, обрезать каблуки и не разрывая листы, но это очень неудобно и получается гораздо дольше.

Руки с непривычки к концу смены болят, в особенности пальцы. Их лучше обматывать тряпкой, иначе моментально набьешь кровавые мозоли, а освобождение от работы в санчасти ни за что не дадут, хоть волком вой от боли. В колонии есть вольнонаемный доктор (может, и не вольнонаемный, но форму не носит), а у него разговор короткий: «Знаешь, что бывает солдату за мозоль?.. Марш на работу, саботажник!» Слово это — саботажник — едва ли не самое страшное для зека, в том числе и для подростка, так что в санчасть с мозолями бегали разве что новички. Впрочем, и мозоли набивали новички. В нехитром деле обрезания каблуков тоже есть свои маленькие хитрости.

Прежде всего нужно достать хорошие ножницы. Потом заполучить каблуки, с которыми меньше возни. Лучше всего — для солдатских сапог. Когда листы сваливают в общую кучу посреди цеха, зевать нельзя — иначе достанутся плохо проштампованные, и обрезать такой облой сплошное мучение. При дележе листов частенько доходит до драки. Первыми отбирают Шерхан и Андрей. Покуда они не выберут для себя, никто не смеет и близко подойти. Это — их привилегия, их право, потому что они хоть и не в законе — малолетки, как и все в бригаде, но пользуются кое-какими привилегиями. Их уважают взрослые блатные, с ними считается «бугор», а этого вполне достаточно, чтобы быть первыми среди равных, но еще мало, чтобы не работать вовсе.

Настоящее имя Шерхана — Славка. У него удивительно чистое, какое-то даже светлое лицо, как у детей на немецких открытках, и ясные голубые глаза, которые, кажется, смотрят на окружающих доверчиво и наивно. Но впечатление это обманчивое. На самом деле Шерхан злобен и мстителен. Он уже дважды побывал в колониях, повидал всякого и способен на все. Он щипач, сгорел с поличным и имеет три года сроку. Он знает многих блатных, и его знают блатные. С Андреем они покорешились сразу. Дело, разумеется, не в Андрее, вернее, не только в нем. Дело в том, что он «бегал» с Князем, а это — как визитная карточка или как рекомендательное письмо.

У них всегда есть норма и нет никаких проблем. А выполняющим норму положена дополнительная порция каши и двести граммов хлеба. Ни Шерхан, ни Андрей не остались бы голодными и без дополнительной пайки, однако выполнивший сменную норму имеет право больше не работать. А впрочем, они и так почти не работают. Обрежут пар по сто каблуков — и начинается игра в «чет-нечет». Игра совсем не хитрая, и вроде бы у каждого участника равные шансы — тут как повезет, — но вот Шерхану везет постоянно, он всегда выигрывает…

Загребается руками куча обрезанных каблуков, и партнер должен угадать — чет или нечет в куче. Угадал— куча твоя, не угадал — отдай столько же.

— Чет или нечет? — Шерхан смотрит на партнера своими светлыми, ясными глазами, часто моргает, хлопая белесыми ресницами, и этот его невинный взгляд может обмануть кого угодно.

— Чет! — выкрикивает Цыпленок, тот самый, с которым Андрей сидел в одной камере. Их и в колонию привезли вместе. Цыпленку постоянно и во всем не везет, вечно он попадает в какие-нибудь истории. То пайку проиграет в карты на несколько дней вперед, то попадется на глаза дежурному надзирателю в неположенное время и в неположенном месте. Такой уж он невезучий, и, чтобы не «врезать дуба», он «шестерит». А бывает, что и миски в столовой вылизывает с другими доходягами. Одна у него мечта — выиграть две нормы каблуков и получить двойную дополнительную порцию, а вот понять ему не дано, что у Шерхана выиграть невозможно.

У Шерхана в рукаве спрятан один каблук, который он и подбрасывает в кучу, когда нужно. Все понимают, что он каким-то образом надувает их, но как именно, никто не может понять. А не пойман — не вор. Но если бы его и засекли, когда он подбрасывает каблук, все равно не решились бы сказать об этом, потому что он даст в морду и еще заставит кукарекать. Очень он жестокий, Шерхан, и Андрей в глубине души недолюбливает его, но все-таки они корешат — выбора нет, а «марку держать» надо, положено, ведь за ними авторитет взрослых блатных.

В колонии трое воров в законе — Штырь, Цыган и Борода, который прибыл в зону вскоре после Андрея и Цыпленка и знакомство с которым, так же как и дружба с Князем, возвышало Андрея в глазах обыкновенных зеков.

Колония эта не совсем обычная. Здесь отбывают срок подростки от шестнадцати до восемнадцати лег, инвалиды и престарелые, то есть те, кого не положено выводить на работу за зону, на общие работы.

Штырь и Цыган — старые воры, старше Бороды. Они успели похлебать баланды еще при «Николашке» — Так они называли царя Николая, помнили нэпмановскую вольницу, знали знаменитых рецидивистов, о которых написаны книги, да и сами были когда-то знаменитостями среди урок, а Цыган однажды был приговорен к «вышке», но в последний момент получил помилование от дедушки Калинина и поэтому уважал его, считал своим крестным отцом, а когда Калинин умер, Цыган даже плакал и в знак траура три дня ничего не ел. Оба они, Штырь и Цыган, отбывали десятилетний срок, просидели всю войну, и оба готовились к смерти, не рассчитывая уже выйти на свободу. Борода тоже имел «червонец», но у него были шансы дотянуть «до звонка»[34]. В эту колонию он попал не по возрасту, а по болезни.

Все трое привечали Шерхана с Андреем.

С Шерханом все было ясно — он свой в этом мире и наверняка со временем также станет вором в законе, а вот Андрей не чувствовал себя среди блатных своим. Ему бы только протянуть два года, получить после освобождения документы и тогда можно будет спокойно вернуться в Ленинград, где он начнет новую жизнь и навсегда забудет и Машку, и Князя, и Шерхана — всех забудет, с кем свела его судьба после побега. Он втайне даже совестился, понимая, что пользуется привилегиями не по праву, подкармливал Цыпленка, жалея его, однако отказаться от привилегий и сравняться с тем же Цыпленком не мог, зная, что будет трудно, а скорее и невозможно сохранить достоинство. А стать доходягой было страшно…

Сдав готовые каблуки, Шерхан с Андреем забираются за печку. Там можно спокойно поспать на пахнущих мочалкой рогожных мешках, в которых привозят разные детали и каблуки. Или можно болтать и втихую курить, чтобы не засек Енот, приемщик и кладовщик. Он живет в цехе, в крохотной отгороженной каморке, сидит «за политику», и конца его сроку не видать. Сюда, в колонию, он попал, как и Борода, по болезни, а раньше отбывал где-то на Севере. У Енота совершенно белая голова и густая, тоже белая, борода. Сам он не курит и потому не переносит табачного дыма. К тому же в цехе курить запрещается Когда бригада работает в ночную смену, жить проще. Часов в двенадцать Енот уходит в свою каморку, а «бугор» слова не скажет ни Шерхану, ни Андрею. Он уважает их, а они уважают его. К нему хорошо относятся и блатные старики, потому что он не какая-нибудь там сука, а человек. Его «приземлили» за то, что он в запарке проиграл свою, кровную, пайку, а блатной не имеет на это права.

Шерхан любит поговорить о вольной жизни, привирает, конечно, но Андрей делает вид, что всему верит. Верить тоже как бы положено, ибо привирают все. Без этого прошлая вольная жизнь оказалась бы скучной, да и не было в той жизни ничего такого замечательного, чем можно было бы похвалиться.