В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

• Название: Отец Иакинф
• Автор: В. Н. Кривцов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Введите сюда краткую аннотацию

---

Далее в реестре Иакинфа следовал ряд исторических сочинений, переведенных и извлеченных им из разных китайских историй, — "История народа монгольского от двадцать третьего столетия до Рождества Христова по настоящее время" в трех томах, "История первых четырех ханов из Дома Чингисова", "История династии Мин", "История Тангута и Тибета от двадцать третьего столетия до Рождества Христова по тринадцатый век нашего летоисчисления", "Описание Чжунгарии и Восточного Туркистана в древние времена и в настоящем состоянии", "Описание Тибета", над которым Иакинф теперь трудится… Далее следовало "Четверокнижие" в двух обширных томах.

— Четверокнижие? — спросил Шиллинг. — Это что же, те четыре книги, которые составляют основу китайской мудрости?

— Именно так, Павел Львович. Четыре канонические книги школы китайского мудреца Кун-цзы или Кун-фу-цзы, коего римско-католические миссионеры переиначили на свой лад в Конфуция… Первая из этих книг "Лунь Юй" — "Суждения и беседы". Она содержит в себе изречения и деяния самого Кун-цзы, его ответы и изъяснения, записанные его учениками.

— И давно она составлена?

— Да кто его точно-то знает, но, наверно, не позже, как в третьем или даже в четвертом столетии до Рождества Христова. Это едва ли не самое раннее из того, что осталось об этом прославленном мудреце китайском. И уж во всяком случае, на мой взгляд, самое замечательное. Перевел я и другие книги из того же канона "Да-сюе", или "Высшее учение, служащее ключом к добродетели", и "Чжун Юн", излагающее учение Кун-цзы о том, как Дао… Слово сие буквально-то значит путь, но путь всего сущего. Это, надо вам сказать, высший принцип Кунцзовой мудрости. Так вот, книга сия и трактует, как это Дао воплощается в совершенно мудром человеке и он становится частью мирового единства Небо — Земля — Человек. И последняя из книг этого канона "Мын-цзы". Она названа так по имени другого древнего китайского мудреца, последователя Конфуция. Мын-цзы был, доложу я вам, Павел Львович, мудрец первостатейнейший. Я его ставлю не ниже самого Кун-цзы. Он много странствовал, переходя из одного удела в другой, и излагал свои взгляды в беседах со своими учениками и правителями тех уделов, где бывал. По ясности и отточенности слога эта книга превосходит, на мой взгляд, все остальные книги канона. Я окончил сей перевод буквально накануне отъезда из Пекина.

От всего этого Шиллинг пришел в совершеннейший восторг.

— Да вы, батюшка, я думаю, и не подозреваете, что вы сделали! — воскликнул он.

— Как знать, может быть, и подозреваю, — улыбнулся Иакинф. — Должен сказать, барон, что я включил в сей перечень только наиболее крупные и, в основном, законченные работы. Множество же переводов отрывками, сделанных начерно, и вовсе не включил в сие число.

— Уверяю вас, батюшка, вся наша Академия наук за все сто лет ее существования не сделала и половины того, что успели вы один! — воскликнул Шиллинг, вскакивая с места и вспугивая птиц, слетевшихся к кормушке, устроенной Иакинфом на подоконнике. — Нет, нет! После того, что вами сделано и подготовлено, — сидеть на Валааме! Это чудовищная несправедливость! Я сделаю все, чтобы вырвать вас отсюда!

Шиллинг уехал, а Иакинф остался, окрыленный новой надеждой.

В августе пришел на остров "Валаамский Галиот". Шиллинг прислал с ним письмо, в котором очень коротко рассказывал о своих хлопотах, сообщал, что три статьи Иакинфа приняты журналом "Северный архив", а одна из них — "Указы, относящиеся до Английского посольства, бывшего в Пекине в 1816 году" — уже напечатана в только что вышедшем последнем нумере журнала, который он присылал вместе с этим письмом. Иакинф нетерпеливо раскрыл журнал. Еще бы — ведь это была первая его печатная работа! В разделе "История" после любопытного исторического очерка об Иркутске публиковались его "Указы". Перевод сопровождался примечанием издателей: "К числу важнейших покушений Англии проникнуть на Восточную Азию принадлежат два посольства, отправленные ею в Китай: первое лорда Макартнея в 1793, а последнее лорда Амгерста в 1816 году. Получив с китайской границы перевод изданных по сему случаю в Китае постановлений, считаем обязанностию представить оный нашим читателям". Никакого упоминания об имени переводчика, представившего эти указы, не было. Господь с ним, разве дело в имени! Да и как же иначе? Не напишешь же, что перевод получен от епитимийного монаха, содержащегося в монастырской тюрьме на Валааме.

Нет, молодец барон! Везет мне на добрых людей, — подумал Иакинф. — Тимковский, Бестужев и вот — Шиллинг. Самое главное, что опубликованы наконец эти любопытнейшие указы китайского правительства. Они проливают такой яркий свет на характер отношений пекинского двора к иностранцам. Иакинф в который раз прочитал хорошо ему известный, но теперь уже не рукописный, а печатный текст своего перевода. В первом же указе маньчжурского императора сообщалось, что "Английское правительство прислало посланника с данию". По прибытии сего посольства в Пекин предписывалось назначить ему местопребывание в подворье иностранцев и откомандировать к нему двух шефов гвардии с десятью капитанами. Имея при себе сто человек императорской гвардии, они должны были денно и нощно нести караул и на дворе, вокруг подворья посольского, воспрещая англичанам самовольно выходить и не дозволяя здешним жителям иметь сообщение с ними, а "нарушителей сего брать на цепь и с доклада Нам предавать Уголовной Палаты Суду".

Последующими указами определялся каждый шаг посланника на китайской земле. Ему предписывалось, в частности, в благодарение за награждение столом "учинить церемонию трех коленопреклонений и девяти земных поклонов". Так как английский посланник и его помощники всячески уклонялись от унизительного сего церемониала, ссылаясь на нездоровье, последовал заключительный императорский Указ: "Срединное государство — Держава, владычествующая всей Поднебесной! Возможно ли было спокойным духом снести презрение и надменность? Почему Мы и указали выгнать Посланников обратно в свое государство".

Насколько он знает, такие документы впервые публикуются в Европе.

Прислал Шиллинг и ящик китайских книг, в том числе и "Си-юй-вэнь-цзянь", или "Описание Западного края", которое особенно было нужно Иакинфу для работы.

V

Прошла осень, наступила зима, установилась санная дорога, а об освобождении ни слуху ни духу.

В монастыре постоянно жило человек полтораста — иеромонахи, иеродиаконы, простые чернецы, рясофорные монахи {Рясофорный монах — послушник, получивший от настоятеля благословение на ношение в монастыре рясы и клобука, но не постриженный в монахи.}, послушники… Иакинф скоро неплохо разбирался в этом пестром на первый взгляд обществе. Да и были эти валаамские затворники чем-то до того похожи друг на друга, своей неприметностью, что ли. Впрочем, чему же тут дивиться: с утра до вечера слушают одни и те же молитвы, читают одни и те же тексты Священного писания.

Но помимо иноков, постоянно приписанных к монастырю, было на Валааме десятка полтора епитимийных монахов, сосланных сюда, как и он, в монашеские труды в наказание за разные прегрешения. За что только не ссылали сюда! Большей частью за пьянство — кажется, самое распространенное преступление в русских монастырях. Высокий, кудрявый красавец, больше похожий на казака-разбойника, нежели на монаха, иеродиакон Юрьева монастыря в Новгороде Варлаам был сослан за "постоянную нетрезвость, сопровождавшуюся соблазном для монастырской братии и для жителей города и за оскорбление архимандрита грубобранными словами". Но исправлению он поддавался трудно, был горд и резок. За крайнюю же нетрезвость был сослан на Валаам и иеромонах Софроний, а также за "нанесение побоев богомольцам в храме, куда он явился, яко неистов, в одной срачице".

Это было беспокойное племя людей вольного духа и буйного нрава. По словам игумена Иннокентия, человека обычно очень сдержанного, закоснелые в зле, поврежденные в вере, они разливали свой яд в сонме братии, нарушали святую тишину монастырской жизни и заставляли его, игумена, претерпевать немало скорбей.

Несмотря на всю строгость монастырского надзора, водились у них денежки, умудрялись они доставать где-то и сладкое вино и горьку водочку, и даже тут, на Валааме, постоянно бражничали.

На первых порах Иакинф сторонился их. Но потом, и не раз и не два, бывал на их шумных сборищах. Видимо, сама натура требовала таких "зигзагов", как он их называл. Время от времени ему надо было быть в таком вот шумном многолюдстве, веселом и бездумном.

Да и общество этих беззаботных бражников, отпетых головушек, было тут, на острове, пожалуй, самое интересное. Среди них попадались характеры своеобычные, каждый готов был порассказать свою историю, мало похожую на историю других. И как резко разнились они от остальной братии!