В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

• Название: Отец Иакинф
• Автор: В. Н. Кривцов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Введите сюда краткую аннотацию

---

На первом таком приеме присутствовали, — кроме бигхеши и бошко, также маймайченский заргучей — китайский пограничный начальник — и самое главное — владетельный монгольский князь, прибывший из Урги ы связи с благополучным разрешением пограничного инцидента, взволновавшего и Маймайчен, и Кяхту, и передачей друг другу перебежчиков. В его-то честь, а также в честь прибывших из Пекина чиновников, пограничный начальник и давал сегодня обед в два часа пополудни.

Иакинфу это было не в новинку, а Шиллинг и Соломирский присутствовали на приеме китайских гостей впервые, и их все занимало. Соломирский даже решил описать этот кяхтинский пир, и Иакинф обещал послать его статью в "Литературную газету".

Ровно в полдень в Маймайчене была пущена ракета, и тотчас один за другим раздались три пушечных выстрела, возвестившие о выезде князя и китайских чиновников. Для встречи гостей из дружественной соседней страны у пограничных ворот был выстроен почетный караул из пеших и конных казаков. Иакинф и Шиллинг наблюдали за этими приготовлениями из окна. Вскоре показался княжеский эскорт — десятка три монгольских всадников; они ловко гарцевали на своих низкорослых, мохнатых лошадках. У пояса кривые сабли, на головах отороченные лисьим мехом островерхие шапки с развевающимися сзади лентами, за спиной колчаны со стрелами, в руках пики.

— Совсем, как во времена Чингиса, — пошутил Шиллинг.

— Ох, не поздоровилось бы нам, я думаю, от Чингисовой конницы, — усмехнулся Иакинф. — А нынче, нынче мы на них запросто из окошка любуемся.

За всадниками следовали памятные Иакинфу одноколки, в затянутых китайкой коробах которых восседали по одному в позе будды князь, заргучей и пекинские чиновники.

Миновав пограничные ворота и почетный караул, княжеский кортеж направился не к пограничному правлению, а к дому Баснина, чтобы сперва нанести визит вежливости барону Шиллингу, важному сановнику, прибывшему на границу из далекой столицы дружественной Российской империи.

Как только одноколка князя поравнялась с крыльцом баснинского дома, к ней опрометью бросился слуга, схватил с передка повозки скамеечку и поставил на землю. Тучный князь, согнувшись, не без труда вылез из короба и, поддерживаемый с двух сторон спешившимися служителями, опустил ногу на скамейку и уже затем сошел на землю.

Шиллинг и Иакинф вышли навстречу.

С приятным удивлением наблюдал Иакинф за своим приятелем. Павел Львович обладал, оказывается, даром прирожденного дипломата. Весь он как-то преобразился. Обычно он держался очень просто, а тут у него тотчас появилась наряду с радушием та сановная важность, которая так импонирует китайским чиновникам. Это-то уж Иакинфу хорошо было известно. Даже дородность Шиллинга пришлась как нельзя более кстати. Присущая ему подвижность, при которой тучность вроде бы и не ощущалась вовсе, куда-то исчезла и сменилась важной неторопливостью движений. Шиллинг держался так, словно всю жизнь только и занимался тем, что принимал важных китайских мандаринов. Зато те сразу убедились — перед ними действительно птица высокого полета и с первых же минут преисполнились к барону глубокого почтения.

Широким жестом Шиллинг пригласил гостей к столу. У пограничного начальника предстоял обед, и потому был подан только чай с печеньем, фрукты и ликеры.

Шиллинг был величаво-радушен, просил гостей чувствовать себя как дома и снять шляпы. Шляпы у всех были парадные, с чиновными шариками на макушке, а у князя от шарика назад торчало еще и павлинье перо длиною по меньшей мере с фут, оно было сложено, наверно, из доброго десятка перьев, отметил про себя Иакинф. Князь, вежливо поклонясь, отозвался, что глубокое почтение к столь высокому сановнику и новость знакомства не позволяют им отступить от правил учтивости и обнажить головы.

Вместе с князем и заргучеем вошли в гостиную и их служители и все время визита стояли позади своих господ, подавая то веер, то раскуренную трубку.

Иакинф исподтишка разглядывал гостей. В князе было что-то смутно знакомое. Оказалось, что это сын того монгольского князя Юндун Дорджи, который принимал в свое время Иакинфа и его свиту в Урге на пути в Пекин. Он был очень похож на своего покойного отца — то же смуглое, скуластое лицо с выпирающими надбровными дугами, тот же длинный и плоский у переносья нос с широкими крыльями. И держался он с тою же горделивою азиатскою осанкою, да и было ему, по-видимому, столько же лет, сколько тогда отцу — под сорок или немногим более. Только вот ростом он не вышел и не производил, как отец, впечатления могучего степного великана.

Китайские чиновники, преисполненные несколько преувеличенного сознания собственного достоинства, сидели за столом чопорно, с бесстрастно-постными лицами и говорили мало, а вот князь, видимо, унаследовал от отца его сообщительность и держался почти с такою же непринужденностью, что и Шиллинг. Иакинф усмехнулся: несмотря на различие черт, они были чем-то неуловимо похожи.

Заметив, что его толмач, видимо, не все понимает из того, что говорится за столом, а Иакинф превосходно говорит по-китайски, князь и сам перешел на китайский и попросил Иакинфа взять на себя труд переводчика. Это немало способствовало оживлению беседы. Даже чопорных пекинских чиновников Иакинфу удалось в нее втянуть. Со стороны можно было даже подумать, что за столом собрались старые знакомцы. Иакинф не раз убеждался, как важно совершенное знание языка, всех его тонкостей, чтобы растопить лед отчуждения и создать атмосферу непринужденности и доверительности.

Они и за обедом у Петухова сидели рядом — князь в центре стола напротив хозяина, справа от князя барон Шиллинг, Иакинф и Ладыженский, а дальше уже члены миссии. Заргучей, битхеши и бошко сидели по другую сторону стола, слева от князя.

Шиллинг был рад, что Иакинф сидел рядом. С его помощью разговор на их стороне стола не прерывался, а на противоположном конце русские члены миссии и даже чиновники, постоянно живущие в Кяхте, говорили между собой по-русски, а сидевшие напротив китайцы — по-китайски, друг с другом же объяснялись междометиями и жестами да обменивались церемонными улыбками через стол.

Желая позабавить гостей, Шиллинг сказал князю (разумеется, через посредство Иакинфа), что он может претворить воду в вино, и, взяв два стакана воды (в одном был разведен содовый порошок), он слил их в один. Вода в стакане зашипела и запенилась, как игривое шампанское.

Князь улыбнулся в ответ и, взяв со стола бокал, сказал:

— Это не велика хитрость претворить воду в вино, а я вот умею вино претворить в ничто, — и с этими словами осушил бокал до дна.

Все засмеялись.

III

За всеми этими занятиями — обучением китайскому языку отъезжающих миссионеров, посещениями ламаистских дацанов (пока в окрестностях Кяхты), выверкой с китайцами правил китайской грамматики, зваными обедами у кяхтинских купцов и дипломатическими приемами у местных чиновников и маймайченских мандаринов — незаметно пролетел месяц. Иакинф, правда, успел еще написать несколько пространных писем и статей в Петербург — для "Литературной газеты" и в Москву — для "Московского телеграфа".

Тридцатого августа миссия покидала Кяхту.

Из окон наквасинского дома Иакинф видел, что уже к восьми часам утра на обширной площади у пограничных ворот расположился приготовленный для миссии обоз. Он состоял из нескольких десятков крытых одноколок, точно таких, в каких он сам со своею свитою выезжал из Кяхты четверть века назад. В десять часов в новой кяхтинской церкви при огромном стечении народа была совершена торжественная прощальная литургия. Соборную службу отправляли и местное духовенство, и иеромонахи миссии. После обедни священники, выйдя в сверкающих на солнце ризах на площадь, окропили обоз святою водою, и, в сопровождении конных казаков, он тронулся за границу. Членов же миссии пригласили к напутственному столу, устроенному кяхтинским обществом. Обед был дан в доме главы кяхтинского купечества купца первой гильдии Котельникова.

Огромная обеденная зала — ее не стыдно было б перенести и в столицу — едва вместила тех, кто был приглашен проводить отъезжающих. Иакинф словно перенесся на четверть века назад. Сегодня он, правда, не уезжал на долгий срок в чужую, неведомую страну, а лишь провожал других, и все-таки не мог отчего-то подавить охватившей сердце печали. И не он один. То и дело взлетали в потолок пробки, но веселого, беззаботного оживления за столом недоставало. Мысль о десятилетней разлуке как бы витала над праздничным застольем. Иные из отъезжающих не в силах были скрыть слез, другие старались казаться спокойными; и только прикомандированные к миссии, кто меньше чем через год должен был вернуться, не скрывали радости и даже проявляли нетерпение — они были готовы немедля пуститься в путь.