Филипп Капуто - Военный слух

• Название: Военный слух
• Автор: Филипп Капуто
• Жанр: О войне

Эта книга не претендует на историческое исследование. В ней нет ничего о политике, власти, стратегии, влиянии, национальных интересах или внешней политике. Она не предъявляет обвинений тем видным деятелям, что привели нас в Индокитай, и чьи ошибки были оплачены кровью самых обычных людей. В общих словах, это просто книга о войне, о том, что люди делают на войне, и о том, что война делает с ними. В более узком смысле это рассказ солдата о самом продолжительном военном конфликте с нашим участием, единственном, что мы проиграли, и в первую очередь — мои воспоминания о том длительном и порой неприятном периоде моей жизни.

---

Рассердившись, я спрыгнул с крыши блиндажа.

— Кроу, какого чёрта тех двоих не взял и не привёл?

— Ну, не знаю, сэр. Их ведь мистер Макклой отпустил. Раньше ведь сказал, что с ними всё нормально.

— Чёрт! Мы ж этого тогда не знали. Кроу, в нашей роте за последний месяц тридцать пять человек убитых. И все из-за мин, а ты нашёл человека, который показал тебе двух «сапёров», и ты оставил их на свободе.

— Виноват, сэр. Их же отпустили. Чёрт! Тут ведь никогда не знаешь, кто партизан, а кто нет.

— Ясный хрен. А информация-то хорошая. Молодец. Ладно, ступай отдыхать.

— Есть, сэр.

Я спустился в блиндаж. Джоунз сидел там и чистил винтовку. В блиндаже было душно, спёртый воздух был пропитан запахами пота, ружейного масла, матерчатых рюкзаков, развешанных по колышкам, вбитым в земляные стены. Покрутив ручку полевого телефона, я связался со штабом роты, намереваясь передать доклад Кроу, и со страхом ожидая нотаций от капитана Нила: «А почему он их не арестовал? Что у вас во взводе творится, лейтенант? Вы что, думать разучились?»

Потеряв почти тридцать процентов подчинённых только за последний месяц, Нил стал несносен до крайности. Я догадывался, что командование батальона очень сильно на него давит, ведь со времени завершения операции «Лонг лэнс» бойцы роты убили всего троих партизан и ещё двоих взяли в плен, понеся в то же время в шесть раз больше потерь. Соотношение убитых в роте «С» было неудовлетворительным. Убитых. Убитых. Убитых. Командование батальона требовало убитых. Нил требовал убитых. Он читал офицерам нотации о важном значении агрессивности и делал угрожающие намёки, когда ему казалось, что этого качества нам недостаёт. «Твои люди недостаточно агрессивны», — заявил он мне, когда однажды ночью одно из моих отделений не стало преследовать двоих обстрелявших его вьетконговцев. Я ответил, что командир отделения поступил разумно: располагая всего восемью бойцами, ночью, в миле от своих, он никак не знал, действовали те двое партизан сами по себе или же представляли собой головной дозор целого батальона.

Если бы он стал их преследовать, его отделение могло попасть в западню. «Мистер Капуто, когда мы входим в соприкосновение с противником, мы в нём находимся, а не выходим из него, — сказал Нил. — Рекомендую привести своих людишек в чувство». Кротко, настолько кротко, что я ощутил к самому себе не меньшее презрение, чем к нему, я ответил: «Есть, сэр. Приведу их в чувство». Несколько дней спустя Нил сообщил мне и другим офицерам, что устанавливает новые правила: отныне любому морпеху в роте, убившему вьетнамца, в отношении которого будет подтверждено, что он вьетконговец, будет выдаваться дополнительная норма пива и предоставляться время для его употребления. Наши люди были настолько измотаны, что мы понимали, что обещание предоставить время для отдыха значит не меньше, чем стимул в виде дополнительной нормы пива. Поэтому мы поддержали инициативу капитана не размышляя о её моральной стороне. Вот до чего мы опустились, и это после того возвышенного идеализма годичной давности. Мы были готовы убивать людей за несколько банок пива и время для его употребления.

Трубку поднял Макклой. Нил отсутствовал, и это спасло меня от разноса. Я зачитал доклад Кроу Макклою, который, разумеется, задал вопрос: «А почему их с собой не привели?» Я объяснил. Мэрф сказал, что передаст эти сведения офицеру по разведке. Ну да, подумал я, кладя трубку в обтянутое материей гнездо, а оттуда их передадут офицеру по разведке полка, который передаст их в разведку дивизии, где их погребут в шкафу, а «сапёры» всё так же будут ставить мины, на которых будут подрываться бойцы роты «Чарли». Меня охватила безмерная усталость. До чего же всё достало: бесплодные патрули, операции, не завершавшиеся разгромом противника, мины, грязь, болезни. Всего месяц оставался до конца моего вьетнамского срока, и я питал одну-единственную надежду: покинуть эту страну на собственных ногах, а не на носилках и не в гробу. Всего лишь месяц. А что такое месяц? Месяц во Вьетнаме — вечность. Пейджу и Наварро оставалось всего по четыре дня. Я никак не мог избавиться от мыслей об их гибели.

Джоунз сидел прислонившись к стенке блиндажа и продолжал чистить винтовку. Его лицо лоснилось от пота. Шомпол, который он гонял взад-вперёд по каналу ствола, издавал монотонный скрежет. Я улёгся на пончо, разостланное на полу. Спать. Мне надо было немного поспать. Сняв с колышка рюкзак, я опёр его о каску, чтобы получилось нечто вроде подушки, и повернулся на бок, скривившись, когда мои брюки, прилипшие к гнойным язвам, оторвались от них, отдирая кусочки тела. Сном забыться. Уснуть[71]. И лучше бы без снов. Меня снова начали мучить дикие кошмары.

* * *

Месяц, прошедший со времени наступления в долине Вугиа, сам по себе был кошмаром. От того периода в памяти сохранились лишь отрывочные фрагменты, в голове мелькают отдельные эпизоды, как отрывки из фильма: вот рота идёт мимо леса, спалённого напалмом во время наступления. Я разглядываю в бинокль свиней, которые роются в каких-то предметах, похожих на чёрные поленья — это обугленные трупы. Щёлк! Следующий эпизод. Безумная схватка в последний день операции, все бегут, вьетконговцы, стреляя на бегу, несутся по одному берегу широкой реки, а мой взвод, отстреливаясь, бежит по дамбе на другом берегу. Пули пляшут по рисовому чеку между рекой и дамбой, приближаясь ко мне и Джоунзу. Когда пули начинают бить в землю у нас под ногами, мы оба валимся спиной в кучу буйволиного навоза, потом с бешеным смехом вскакиваем на ноги, и грязь капает с наших лиц. Затем ротные миномётчики начинают бить по противнику из 60-миллиметровых миномётов, а мой взвод отчаянно палит из винтовок в пелену дыма от разрывов мин. Наблюдатель, пролетающий над нами в самолёте-корректировщике, выходит на связь и сообщает, что видит семь вражеских трупов, лежащих на прибрежной тропе.

Щёлк! Следующие эпизоды разворачиваются в зоне боевых действий роты в окрестностях Дананга. Все они похожи один на другой, эти эпизоды с патрулями, которые возвращаются, сократившись на двух, трёх, шестерых человек. Звуковая дорожка неизменна: глухие разрывы мин, торопливая трескотня стрелкового оружия, топот морпехов, преследующих убегающие из засад группы противника, и почти никогда их не находящих, крики «Санитара!» и «вап-вап-вап» медэваков. Щёлк! Вот покадровая съемка с интервалами, только на экране не распускающиеся цветы, а наша тающая рота. С каждым кадром шеренги становятся всё короче и короче, на лицах написано, что эти люди знают, что дни их сочтены, и каждый просто ждёт, когда придёт его очередь подорваться на мине. Щёлк! На экране — мой взвод в ночном патруле, он пробирается вперёд в такой густой тьме, что каждому бойцу приходится держаться за рукоятку лопатки, висящей на ремне идущего впереди человека. Мы, слепо спотыкаясь, пробираемся сквозь эту темень под неистово хлещущим нас дождём. Одной рукой я держусь за лопатку, в другой компас. Я не вижу морпеха, который идёт впереди на расстоянии вытянутой руки, видна лишь бледная светящаяся шкала компаса. Щёлк! Эпизод с рядовым первого класса Арнеттом, который подорвался на мине. Он лежит на спине под дождём, обвитый алыми ленточками — струями его собственной крови. Он глядит на меня с мечтательным, отстранённым выражением, как святой на картине эпохи Возрождения, и говорит: «Это моё третье «Пурпурное сердце», и теперь уж им не отвертеться. Домой поеду».

Из других эпизодов видно, что сделала с нами война. Капрал гонится за вьетконговцем, раненным во время перестрелки. Он идёт по кровавым следам, и наконец обнаруживает его, тот ползёт ко входу в тоннель. Вражеский солдат оборачивается лицом к своему преследователю — может, сдаться хочет, может, о пощаде попросить. Капрал подходит к нему и спокойно стреляет в голову. Щёлк! Сержант Хоум стоит передо мной с нервной улыбкой на лице. Он говорит: «Сэр, мистер Маккенна с ума сошёл». Я спрашиваю его, на каком основании он поставил этот диагноз. «Мы сидели днём в засаде у деревни Хойвук, — отвечает Хоум. — Подошла старуха и нас заметила, и мы её задержали, чтобы она не предупредила вьетконговцев о нашем присутствии. Она жевала бетель и совершенно случайно попала плевком Маккенне в лицо. Он тут же вытащил пистолет и выстрелил ей в грудь. А потом сказал одному из санитаров, чтобы тот её перевязал, словно не понял, что убил её». Тут же — смена кадра, вечер того же дня, офицерская палатка. В мягком свете керосиновой лампы мы с Маккенной беседуем об этом убийстве. Он говорит: «Фил, пистолёт сам собой выстрелил. Но знаешь, волнует-то меня не это». Я отвечаю, что так и должно быть. «Нет, я не о том, — говорит Маккенна. — Я её убил, и меня волнует то, что меня это не волнует».

* * *

Спал я в том блиндаже недолго, беспокойно, и проснулся в возбуждённом состоянии. Мне никогда ещё не было так плохо в психологическом плане. Со времени моего пробуждения прошло всего несколько секунд, и тут меня захлестнули те же чувства, что и после того кошмарного сна, в котором я видел изувеченных бойцов моего прежнего взвода: мне было страшно без каких бы то ни было причин. И этот беспричинный страх тут же вызвал ощущение, которое нередко возникало у меня в бою: я словно видел себя в кино. С тех пор прошёл десяток лет, и времени для размышлений у меня было достаточно, но я до сих пор не могу объяснить, почему я проснулся тогда в таком состоянии. Пока я спал, снов никаких не видел. День был тихий, один из тех дней, когда не верилось, что мы на войне. И всё же я чувствовал себя как человек под настоящим огнём. Может, это была запоздалая реакция на какие-то прежние события. Может — психологическая травма как последствие участия в боях. К тому времени я почти год провёл во Вьетнаме, и, наверное, был измотан больше, чем тогда понимал. Напряжение, накопленное за многие месяцы, могло прорваться именно в тот момент, неожиданно и без каких-либо явных причин. Но что бы ни было тому причиной, со стороны я выглядел нормальным человеком, хотя, возможно, и нервничал чуть больше, чем обычно, но изнутри меня переполняли бурлящие эмоции и сбивчивые мысли, и я никак не мог избавиться от диковатого ощущения расколотости на две половины.