Филипп Капуто - Военный слух

• Название: Военный слух
• Автор: Филипп Капуто
• Жанр: О войне

Эта книга не претендует на историческое исследование. В ней нет ничего о политике, власти, стратегии, влиянии, национальных интересах или внешней политике. Она не предъявляет обвинений тем видным деятелям, что привели нас в Индокитай, и чьи ошибки были оплачены кровью самых обычных людей. В общих словах, это просто книга о войне, о том, что люди делают на войне, и о том, что война делает с ними. В более узком смысле это рассказ солдата о самом продолжительном военном конфликте с нашим участием, единственном, что мы проиграли, и в первую очередь — мои воспоминания о том длительном и порой неприятном периоде моей жизни.

---

Нам кажется — мы снова вместе,

Остришь, поёшь — ну как же так?..

Твой смех — оборванная песня,

Погиб наш добрый весельчак.

Зигфрид Сассун «Элегия»

Я вернулся из Японии 15 июня, в аэропорту меня встретил младший капрал Казмарак, водитель офицера по личному составу. Было влажно и пасмурно. Рано утром прошёл дождь, и пыль на дорогах превратилась в грязь. Палатки в расположении штабов полка и батальона — оба штаба обосновались в одном лагере — выглядели непривычно чисто. Сверху на палатках вода собралась в лужицы, и морпехи сливали её, тыкая палками в провисший под тяжестью воды брезент. Вода с приятным плещущим звуком спадала на землю серебристыми потоками. Казмарак свернул с дороги, заставив джип поёрзать по грязи, и проехал через проход в ограждении из колючей проволоки. Двое морпехов сидели в ячейке, обложенной мешками с песком, в гладко поблёскивающих пончо, не успевших просохнуть после дождя. Я вздрогнул, когда восьмидюймовая гаубица с батареи, стоявшей по ту сторону дороги, выпустила снаряд. Надо хоть раз услышать, как стреляет восьмидюймовка, чтобы понять, насколько это впечатляет. Казмарак сказал с улыбкой: «Не волнуйтесь, сэр, это наши бьют».

— Знаю, что наши бьют, — ответил я, досадуя сам на себя за то, что вздрогнул, и на водителя за то, что тот заметил. — Всё равно, гремит чёрт знает как.

— То ли ещё вечером начнётся, лейтенант. Вот эти дуры и стопятьдесятпятки всю ночь будут громыхать. Можно подумать, там Красная Армия Китая, а не кучка партизан.

Он остановился у палатки офицера по личному составу и вылез из машины, чтобы забрать с заднего сиденья мой вещмешок. «Приехали, сэр. Дома. Добро пожаловать в милый старый добрый Дангданг на морском берегу. Как там в Японии по сравнению с этим всем?»

Я вспомнил о выходных, проведённых в Токио после окончания курсов.

— Казмарак, а как, по твоему, в Японии по сравнению с этим всем?

— По сравнению с этой дырой, я прикидываю, в Японии всё было номер раз, сэр[54].

— Ну вот, сам понимаешь.

На самом деле по поводу возвращения сюда я не очень-то и расстраивался. Все десять дней в Японии мне было одиноко, а сейчас, шлёпая по лагерной грязи, я понял почему. Во Вьетнаме мои друзья, моё подразделение. Тут я как дома. Полк, собственно, и был мне как дом родной.

Я представился своему новому начальнику, капитану Андерсону. Он грузно восседал на брезентовом стульчике за столом, сооружённом из деревянных брусков, старой доски для карт и ящиков из-под патронов. Напротив него стоял другой самодельный стол — мой. Роль шкафов для документации выполняли несколько снарядных ящиков с надписями «155-мм гауб». Секция личного состава, она же S-1, занимала половину палатки, S-4 (тыл) — другую половину.

Я вручил Андерсону свои бумаги, все тринадцать экземпляров. Он взял их пухленькой рукой и расписался в получении. После того как я более пяти месяцев прослужил под началом поджарого, мускулистого Питерсона, меня поразил огромный живот офицера по личному составу, который распирал его пропитанную потом нижнюю рубашку и внушительно свисал поверх ремня. У него была здоровенная голова. Лицо его, с мягким подбородком, с глазками, близко сидящими в складках обгоревшей на солнце кожи, выглядело поросячьим.

— Добро пожаловать на борт, — прохрюкал он. — Даю остаток дня на обустройство. На службу — завтра, в семь тридцать.

Лейтенант Шварц, на замену которому я прибыл, проводил меня до места, где жили младшие офицеры. Шварц был настолько же рад тому, что меня перевели в штаб, насколько я был тому не рад; ему предстояло принять стрелковую роту во 2-м батальоне.

Он указал на койку, над которой висела зелёная противомоскитная сетка, похожая на драный кокон. «Твоя. Тут тебе понравится. Недостатки, присущие боевой роте, тут есть, преимуществ — никаких». Я бросил вещмешок на деревянный поддон, уложенный вдоль койки на земле. В палатке было грязно. Она стояла у дороги, и пыль, которую вздымали проходящие колонны и танки, залетала прямо в неё. Дохлые насекомые валялись тут и там на плотно утрамбованном земляном полу. Возле палатки была траншея — укрытие на случай обстрела или боевая позиция на маловероятный случай наземной атаки. Воды в траншее было с фут[55].

* * *

После обеда я съездил на высоту 268 за кое-чем из оставленных там вещей.

Пожив какое-то время в тесном мирке пехотной роты, познаёшь людей, которые делят его с тобою, не хуже чем членов собственной семьи. Едва успев войти в расположение роты «С», я сразу же понял — что-то случилось. Нет, мне никто ничего не сказал, не посмотрел на меня как-то странно. И всё же я почувствовал, что что-то не так — совсем как когда человек заходит в свой дом после длительной отлучки, знакомые люди произносят знакомые слова, привычные вещи стоят на привычных местах, а он инстинктивно понимает, что всё не так, как было тогда, когда он покидал этот дом.

В лагере всё было совсем как раньше. Камбуз, штаб, палатки для офицеров и взводных сержантов всё так же стояли сплошной линией на узком выступе склона с обратной стороны высоты. Ниже по склону тянулся широкий красный разрез — посадочная площадка, с палатками для рядового и сержантского состава ниже по склону. Оборонительные позиции на переднем склоне были такими же, как раньше. Я глядел на обнесённую насыпями старую линию траншей, которая врезалась в склон чередой острых углов; на окопы с брустверами из потрёпанных мешков с песком; на часовых в бронежилетах, сидевших в некоторых окопах; на землянку, где я провёл столько ночей, на блиндаж передового наблюдателя из толстых брёвен, где радиоантенны колыхались на ветру как стальные тростинки.

Я прошёл мимо камбуза. Несколько морпехов возле него чистили винтовки под брезентовым навесом. Оттуда доносились знакомые запахи смазки и раствора, металлический скрежет шомполов и щёток, протягиваемых через винтовочные стволы. Из транзисторного приёмника звучала программа музыки «кантри», которую каждый день после полудня передавала радиостанция Вооружённых Сил из Сайгона. Меня заметили несколько солдат из моего прежнего взвода. Помахали руками, спросили, как оно там, «в тылу». Я ответил, что пока не знаю, только что туда прибыл.

Я пошёл за своими вещами, и меня всё сильнее преследовало ощущение, что всё не так. Солдаты вели себя как-то странно; казалось, они стали немного холоднее и отстранённее, и я думал — не из-за того ли, что я для них теперь чужак. В сержантской палатке Кэмпбелл и Грин, взводный сержант Леммона, играли в криббидж — как всегда, когда рота находилась в лагере. Леммон, Тестер и Макклой сидели в соседней, офицерской палатке. Тестер что-то рассказывал о своём добре, под которым он подразумевал магнитофон «Тик», что купил в Гонконге, до того как батальон отправили во Вьетнам. Ему пришлось сдать его на хранение на Окинаве, и он сильно переживал по этому поводу. «Остаётся только надеяться, что эти клоуны моё добро не запортят», — говорил он Леммону, когда я вошёл. Глен, с ястребиного лица которого ещё не сошли следы гранатных осколков, сидел молча. Макклой читал роман-сагу о Второй мировой войне под названием «Командир танкистов». «За это добро в Штатах мне пришлось бы тысячу двести баксов отдать. А я взял его за шестьсот… Э, Пи-Джей вернулся, — сказал Тестер, прервав свой собственный рассказ. — Капуто, пшёл отсюда. Тут боевая рота. Тыловым крысам вход сюда воспрещён».

— Брюс, мне там и без тебя хреново.

— Ага, Капуто осерчал. Сейчас Капуто отмудохает меня до усрачки.

«Ну, не знаю, с чего уж там тебе хреново, — сказал Леммон. — Радоваться должен, что в полк попал». Он не поднимал на меня глаз. Усевшись на пустой ящик, низко сдвинув на лоб полевую панаму, он сдавал карты себе и воображаемому сопернику. «Вообще-то, я не понимаю, с чего ради ты так спешил обратно во Вьетнам. Чёрт возьми — Уолш из роты «Альфа» и Майк Репп из «Дельты» в прошлом месяце отправились на Окинаву на лётную медкомиссию, и не думаю, чтоб они уже вернулись. Надо было тебе потянуть это дело».

— Уолша и Реппа я видел, — ответил я. — Всё равно, тянул я сколько мог.

— Да ну, Фил, ты всё такой же — летёха желторотый. Ну, скажем, припозднился бы ты на несколько дней. Что б с тобою сделали? Грантом[56] во Вьетнам послали?

Техасский акцент Леммона был от природы резким, но в его голосе звучали новые нотки, горечь, которой раньше в нём не было. И, подобно тем солдатам, что я повстречал до этого, он выглядел как-то неуловимо отстранённо.

— Ладно, расскажи-ка про Японию, — сказал Тестер, который более-менее был похож на себя прежнего. — Меня вот что интересует — натрахался там до упада? Какая-нибудь милашка-азиатка тебя до упада затрахала? Вот что меня интересует.

И я рассказал ему о выходных в Токио и той наполовину русской японке, с который мы жили в «Палас-отеле». Звали её Аяко, работала она барменшей в Йокосуке, и перед самой посадкой на поезд до Токио она обернулась ко мне и сказала: «Фил-сан, я проведу с тобой два дня, а ты мне платить не будешь. Я буду тебя любить два дня, а потом я не буду тебя любить».