Дмитрий Панин - Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки

• Название: Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки
• Автор: Дмитрий Панин
• Издательство: Издательства: Скифы, Обновление.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990

Дмитрий Михайлович Панин — прототип одного из главных персонажей романа Солженицына «В круге первом» Дмитрия Сологдина — находился в лагерях вместе с Солженицыным с 1947 по 1952 гг. и в каторжном лагере, описанном в «Одном дне Ивана Денисовича».

«Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки» — автобиографическая проза христианского философа и ученого Димитрия Михайловича Панина, в которой он повествует о своем заключении в сталинских лагерях, размышляет о гибели Святой Руси, о трагедии русского народа, о противлении личности Злу.

---

Смех не далёк от слез. На следующий день разразилась беда. Хоть мы всё тщательно скрывали, но слухи просочились, кто-то стукнул, и машина лагерного режима захватила нас своими зубьями. Утром я пошел на лагпункт, чтобы показаться и принести хлеб. Вернулся в пустой дом: печь погасла, светлоокий ангел улетел. От соседки узнал что два солдата увели её с собой. Я бросился на завод, к друзьям. Хорошо, что нас не застали вдвоём: теперь меня могли забрать на работе, а не в недозволенном месте. Мишу и Петю я послал в мой отдел управления, просил их обо всём там доложить и быть в распоряжении пленницы. Минут через тридцать-сорок пришли два оперативника и повели меня в штаб вооруженной охраны лагеря.

Туда попадали только за крупные провинности, и нарушителя отсылали на шесть месяцев на известковый завод — штрафной лагпункт. Это была не дача капитана Борисова, срок был реальный, вынести его было можно, люди возвращались, правда, до крайности измотанные. В штабе меня сразу к начальству не провели, что было хорошим признаком, конвоир даже предложил закурить: значит, из отдела уже позвонили, объяснили, уговорили. Я решил, что, так как штабу главное — не уронить престиж, у меня отберут пропуск и этим ограничатся. Поэтому я спокойно объяснил, что всё делалось официально, разрешение дано Москвой. Но оказалось, что я виноват, так как не предупредил штаб. «Образованные, а не знаете! Сдать пропуск.». Сказано это было без крика, видно, для проформы. «Отправить на лагпункт!» От сердца отлегло, душа ликовала: если бы я совершил такую глупость и действительно заявил о приезде жены, то они разрешили бы двухчасовое свидание в присутствии оперативника. Ведь только сейчас они мне втолковывали, что всё в их руках. Мы вырвали у судьбы восемь суток, игра стоила свеч. Люди мы были закаленные, привыкшие к невзгодам. Жена не потеряла присутствия духа, разговаривала спокойно и, имея разрешение, требовала, чтобы её соединили с отделом управления по телефону. Ей приказали немедленно уехать. Ребята пошли за билетом, но поезд был только через два дня, и ей пришлось остаться в обществе моих друзей. В день отъезда мы решили попрощаться на заводе. В десять утра её привел Генрих, пропуск он выписал через своих зэков. Атмосфера была тревожная. Мы встретились в отделении помещения лаборатории при литейном цехе, нервничали, быстро попрощались, и Генрих увел её обратно. Я шел за ними до заводской вахты, взгрустнулось. Задумавшись, я тихонечко пошел к кузнечному цеху. Мимо меня пробежали рысью к правлению завода трое оперативников. Я понял причину беспокойства. Видимо, когда Генрих предъявил пропуск на её имя, предупрежденный вахтер тотчас позвонил в штаб. Там решили нас наказать по-настоящему за явное и наглое, по их понятиям, нарушение. Слава Богу, все обошлось благополучно. Мои ребятки вскоре посадили путешественницу в поезд. Пропуск недели через две мне вернули, правда, сильно ограничив радиус хождения. Я частенько проходил мимо домика, где мы провели восемь дней, и сердце сжималось от грусти.

Робингуды

Среди прибывших в два послевоенных года заключенных были партизаны — бандеровцы и литовцы, — боровшиеся у себя на родине с оккупантами-коммунистами. Они любили рассказывать о своей лесной жизни, лихих нападениях, облавах, стычках, актах террора против чекистов. Лишившись пропуска, я проводил вечера в одиночестве и думал о методах такой борьбы. В оценках помогали мне разобраться ранние воспоминания.

Детьми, мы с удовольствием слушали, не больно-то вникая в тонкости, рассказы очевидцев о партизанской войне батьки Махно на Украине, об Антоновском восстании тамбовских крестьян, о мужицких «зеленых» дружинах, уходивших в леса. Наши детские души были целиком на стороне бедных людей, вынужденных отстаивать жизнь близких от непрерывных насилий, надругательств над религией, бандитских выходок, хорошо нам известных и по городской жизни.

От домашнего воспитания многое зависит. Мне посчастливилось прочесть книги, воспевающие рыцарство, верность, подвиги, доблести. И в дальнейшем это помогало мне правильно ориентироваться и понимать меру своего отступления от образцов. Нам с детства внушали правила честной борьбы, недопустимость пускать в ход запретные приемы и бить лежачего… До 1917 года этому еще учили в нормальных российских семьях.

Действия русских партизан против Наполеона в Отечественную войну 1812 года я воспринимал как личную обиду, и мне больно было от лютой партизанской войны испанцев с французской армией, которая велась в ту же эпоху. Как же так? Ведь сходятся геройские армии, принадлежащие христианским народам, и вдруг, наряду с открытой борьбой регулярных обученных воинских соединений, под покровом ночи, из-за угла, происходит подлый разбой людей, воспитанных не в духе воинской славы и посему способных на любую жестокость и низость.

И вот теперь, в зрелом возрасте жизнь заставила меня понять, что террористические акты и народная партизанская война допустимы только как ответ власти, которая вонзает в население зубья организованного террора и производит его истребление; ниспровергает религию; производит экономическое закабаление: отнимает частную собственность, преследует личную инициативу и предприимчивость; лишает людей мирной борьбы за свои интересы; уничтожает право на гражданские свободы.

Во всех остальных случаях при поражении армий следует подписывать мирный договор, а далее придерживаться европейских традиций: если нужно, накапливать силы, формировать армию и уже открыто вступать в новую войну.

Терроризм и партизанская война против нормального противника-победителя должны не допускаться, подвергаться всемерному осуждению и искоренению, ибо вызывают репрессии ни в чем не повинных людей, обращают жизнь в ад и, не имея истинного оправдания, являются уголовными преступлениями.

В свете этого партизанская война Махно, Антонова, «зеленых» с большевистским режимом полностью обоснована: она была ответом крестьян на террор, невиданное систематическое ограбление, лишение элементарных прав, издевательства над верой…

Вполне оправданы партизанские действия поляков, югославов, французов и др. против гитлеризма; партизанская война и террор украинцев-бандеровцев против гитлеризма и сталинизма; борьба прибалтов с советскими оккупантами за свою независимость.

Но невозможно согласиться с партизанскими войнами в России и Испании против войск Наполеона, хотя среди партизанских отрядов, особенно в Испании, преобладали народные дружины. И уж полного осуждения требуют современные, так называемые партизанские войны, разжигаемые тоталитарными режимами. За малым исключением их ведут отряды, состоящие из простых людей, действующих по приказу власти, коммунисты, выполняющие партийные директивы, и солдаты регулярных частей. Такие «партизаны» не выражают интересы народа, терроризируют его и навязывают ему свою волю.

Заповеди зэка

У нашего дорогого профессора, прекрасного работника, часто возникали конфликты с заключенными. Как начальник технического отдела завода, он был слишком требователен для лагеря; по его мнению, обязанности выполнялись не так быстро, как ему хотелось. Однажды нам с Генрихом на лету удалось предупредить его желание посадить провинившегося зэка на пару суток в изолятор. Сначала мы пригрозили ему полным разрывом, а потом постарались доказать, учитывая, что он молодой лагерник, недопустимость такого поступка. В ходе разговора я понял, что Петрович — частично, под прессом советской действительности — выработал жестокое, бездушное отношение к рядовому человеку. Оно было в резком противоречии с его идеалами, и под конец он вынужден был с нами согласиться.

Это было наше единственное острое столкновение, но я убедился, что мои требования к поведению в условиях заключения, сложившиеся в страшной обстановке военных лет, представляют собой ценность не только для новичков, но полезны и старым лагерникам, поскольку нравы блатного мира и внушения чекистов все время действуют на людей разлагающим образом. Я хорошо обдумал свой опыт и извлек из него правила, которыми давно руководствовался. В краткой форме заповеди зэка звучат так:

1. Смерть стукачам.

2. Удар за удар.

3. Помогай достойному.

4. Не суй нос в котелок соседа.

5. Не задирайся.

6. «Кровный костыль» — тебе одному.

7. Мораль рабов — чекистам.

8. Друзья — твое семейство.

9. Раб снаружи — внутри воин.

10. Спасешь душу — сохранишь тело.

В тех условиях заповеди укрепляли человеческое достоинство. Желание Петровича посадить заключенного разбивалось о некоторые из них:

— седьмую, так как он хотел действовать, исходя не из нашей, зэковской, морали, а с позиций чекистов;