Моше Бела - Мир Жаботинского

• Название: Мир Жаботинского
• Автор: Моше Бела
• Издательство: Восточная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 1992

Десятки лет прошли с тех пор, как Жаботинский высказал мысли, приведенные в этой книге. С тех пор, как он покинул мир, нашу планету потрясли революции и перевороты, войны и восстания, и все это свершилось с такой силой и такой стремительностью, что никакой смертный не мог их предвидеть. В Восточной и Центральной Европе была уничтожена мощная еврейская община; возникло государство Израиль, героически выстоявшее в борьбе за свое существование, победившее во всех войнах против него, освободившее Иерусалим и землю предков. Мир изменился до неузнаваемости. Но каждый, кто возьмет в руки эту книгу, не сможет не увидеть, что почти все злободневные проблемы нашего времени, служащие предметом дискуссий общественности, занимали и Жаботинского, трактовались им в его трудах и доводились до ведома читателя со всей присущей ему чуткостью, пониманием и убежденностью. Многие его мысли настолько актуальны, что кажется, что они написаны в наше время.

---

Руководствуясь вышеизложенным, Жаботинский высказывает серьезное обвинение своим ашкеназским братьям, укоряя их в вопиющем непонимании и заносчивости:

Кто виноват? На этот вопрос я готов ответить без малейшего колебания: ашкеназ. Только ашкеназ. Я слышал все оправдания и все привычные жалобы, все эти «невозможно» и «они не хотят» и даже «ты не можешь судить»... Болтовня. Когда пятьдесят лет назад основатели Альянса[*] прибыли в Измир и Стамбул, они нашли там куда более «чужое» окружение, чем мы имеем здесь сегодня. Несмотря на это, они смогли проникнуть в это окружение, повлиять на него, раскрыть ему глаза, вложить в его руку современные орудия труда, новые средства борьбы за существование. Цели Альянса отличаются от наших целей, но жаль, что мы не сумели пойти его путем. И мне понятна причина того, почему основатели Альянса добились успеха там, где мы оказались несостоятельными. Причина этого в том, что они были истинными европейцами, в то время как мы в своем большинстве — выходцы из стран Восточной Европы, которая только наполовину Европа. Полуобразованность, полукультура представляют опасность в любом месте; северный левантизм немногим превосходит своего южного собрата. Французские евреи в свое время прибыли на Восток, воодушевленные тем же духом, который привел британских миссионеров к племенам, населяющим нетронутые земли: они не чванились своим культурным превосходством, а настойчиво стремились к сближению, чтобы работать и учить. Мы, со своими черными косоворотками и ненавистью к галуту, привезли с собой из России, из Галиции нечто подобное извращенному самомнению нувориша, преувеличенный страх, не сочтут ли и нас дикарями,— характерный признак недостатка культуры, отсутствия настоящей уверенности в себе.

Там же.

Жаботинский возражал тем, кто заявлял, что школы, в которых будут совместно обучаться дети из разных общин, решат проблему равенства. Это выглядело так, как если бы сказать: «Вы еще не достойны социального равноправия с нами, но вот ваши дети, следующее поколение — может быть...» Жаботинский предостерегал:

На этом фундаменте не построить здоровых взаимоотношений. Ни одна община, ни одна группа не смирится с мировоззрением, заключенным в подобных словах. Останутся подавленное раздражение, зерна ненависти и обиды, трещина, которая однажды, в час испытаний, может расшириться и образовать брешь в крепостной стене. Но и помимо сказанного, совместное обучение само по себе не способно выполнить тех задач, которые перед ним ставят. Школа — это еще не все воспитание, а только один из его факторов. В Тунисе и Алжире, Баку и Ташкенте еще десятилетие назад обыденным явлением стал тип молодого мусульманина из богатой семьи, обучавшегося в гимназии, колледже или даже в университете. Окончив учебу, он возвращался в свой город, в привычную среду, по прошествии двух лет снимал западную одежду, облачался в халат и войлочные туфли и наконец восседал на ковер, по-турецки скрестив ноги. Так делали его отцы и деды, и вместе с внешними обычаями он возвращался к привычкам и склонностям старшего поколения. Школа возводит и насаждает, но ее власть коротка, юноша вырос и покинул ее. В то же время власть окружающей среды постоянна и продолжительна, и она способна разрушить возведенное и искоренить насаженное школой. Общее окружение, общая среда — это не менее важно, чем общая школа.

Там же.

Однако то, к чему Жаботинский обращает свои помыслы,— не уравниловка, а подлинное равенство. Тот, кто хочет видеть в саду человечества наибольшее разнообразие плодов — наций, должен, естественно, уметь ценить каждую традиционную особенность, специфический эмоциональный строй, присущий различным частям нации, должен противиться любой попытке затушевать это разнообразие, произвольно смешать цвета и оттенки:

Те, кто знают, что я требовал взаимного сближения между сефардами и ашкеназами, возможно, будут удивлены, когда я скажу им, что я не стремлюсь — разве только в самом отдаленном будущем — к созданию некоего обобщенного еврейского типа. В каждой великой нации существует многообразие оттенков, у каждой из ее частей есть особые, только ей присущие достоинства, и их, по моему мнению, необходимо развивать, не смешивая сотворенное «по роду своему» в общем котле. Я не хочу сейчас углубляться в психологические различия между общинами, однако я вижу и чувствую, что есть в сефардской лире звуки, которых лишен ашкеназский рояль, и наоборот. Может быть, между нами существует небольшое расовое различие, или это только следствие того, что множество поколений жили в разном историческом окружении, и кровь здесь ни при чем — но ашкеназ вышел из северного гетто вооруженный большей энергией, остротой и настойчивостью, чем его братья из других общин, в то время как сефарду из Салоник присущи физическое и духовное здоровье, спокойствие и внутренняя уверенность, взгляд, способный отчетливо различать цель,— все то, чего так не хватает выходцам из России и Галиции, торопливым, раздражительным, без конца разбрасывающимся. Мы надеемся, что с течением времени ашкеназы сумеют освободиться от этих недостатков, так же, как и сефарды — от своих. Но я не вижу смысла в искусственном смешении, от которого обе общины не получат никакого преимущества, а наоборот, пострадают. Более того, в самой ашкеназской среде тоже имеются непохожие друг на друга оттенки национального характера: остроумный и резкий литвак, склонный к анализу скептик; южанин, более оживленный, естественный, чуточку «гоишер коп», фантазер, деятель и строитель, не любящий вдаваться в казуистику; «поляк», более рафинированный в своих чувствах, богатый душевным лиризмом и честолюбием — источником всех стремлений. Мне кажется, что и эти типы не надо смешивать. Напротив, мы только выиграем, если будет взаимно дополнять друг друга. Это же относится к йеменскому еврейству, новому, еще не изученному явлению, обещающему быть очень интересным и, может быть,— кто знает — богато одаренным. Мы еще не знаем, что из нас выйдет — может быть, гениальный народ, а может быть — раса глупцов. На что похожа нация? Это большой оркестр, где есть своя партия для флейты и своя — для арфы.

Опубликовано Всемирным объединением восточных евреев, «Херут», 25.10.1932.

Жаботинский побуждал сефардов к внутренней организации и настаивал, чтобы они не отказывались от объединения даже перед лицом обвинения в сепаратизме, боролись за свою роль и влияние в еврейском общества. Однако —

...Однако есть два аспекта, о которых восточное еврейство не должно забывать в своей борьбе. Первое — что это братская борьба, а не борьба между братьями. И второе — во всякой общественной борьбе самое главное, необходимое и способствующее успеху оружие — это самоусовершенствование, внутренняя подготовка, предшествующая восхождению. Было бы хорошо, если бы и ашкеназы не забывали об этих двух принципах.

Там же.

Иврит

«Иврит, иврит и еще раз иврит».

Жаботинский с самого начала осознал историческую необходимость возрождения иврита как разговорного и литературного языка всего народа. В 1903 году он писал:

Нас упрекают в мечтательстве и романтизме, нам говорят, будто мы ведем свою национальную проповедь из какой-то эстетической прихоти — потому, что нам нравится еврейская культура и еврейский язык. Да, не спорю, нравится, но не в том дело. Если бы еврейская культура была еще ниже клевет Лютостанского[*], если бы еврейский язык был хуже скрипа немазанной телеги, то и тогда возвращение к этой культуре через посредство этого языка было бы для нас совершенно непреодолимой реальной потребностью, от неудовлетворения которой мы реально страдаем,— было бы властной исторической необходимостью. Нас национализирует сама история, и тех, кто ей противится, она тоже рано или поздно повлечет за собою. Но они поплетутся тогда за нею в хвосте, как связанные пленники за колесницей покорителя. Благо тому, кто вовремя поймет ее дух и пойдет в первых рядах ее победоносного течения.

«О национальном воспитании», «Фельетоны», 1913.

Жаботинский был среди первых пропагандистов иврита в России, где жили миллионы евреев. Он считал, что недостаточно просто изучать язык, он настаивал на необходимости учреждения школ, в которых иврит был бы языком преподавания. Он изъездил с лекциями на эту тему всю Россию вдоль и поперек. Вот конспект одной из таких лекций — «Иврит — язык просвещения»:

Как я уже говорил, нынешнее поколение национально мыслящих евреев настроено «еретически» по отношению ко многим святыням своих отцов. Ибо многие и многие из моих сверстников выросли в ассимилированном окружении. Родители учили их ощущать себя русскими, учитель прививал им любовь к «нашему» Пушкину, к «нашей» русской речи. Но настал душевный кризис, они пришли к осознанию правды, поняли, кто они, и с великим трудом и великими муками вырвали они из сердца чужое национальное самосознание, растоптали ростки, посаженные их родителями и учителями. Некоторые даже прониклись отвращением к чужой культуре, в которой они были воспитаны с детства... Как бы там ни было, мои сверстники осознали: они связаны крепко-накрепко со своим народом — они стали евреями-националистами. Но при этом железными цепями прикованы они к чужой культуре. Сам строй их мыслей сформирован под ее влиянием, и по сей день пьют они из ее источников. Когда запросит их душа той неизъяснимой радости, которую приносит ей чтение, рука их непроизвольно тянется к полке, на которой стоят книги на чужом языке, и проникает в их души этот язык снова и снова, и мысли на этом языке, и сам дух этого языка... Ибо взгляды изменились, пришла новая вера, кто-то из поклонника превратился в хулителя, сменилась вся шкала ценностей, но язык, язык, которым отравили меня мои учителя,— он всемогущ и всепроникающ!