Николай Стуриков - Сотый шанс

• Название: Сотый шанс
• Автор: Николай Стуриков
• Издательство: Чувашское книжное издательство
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1979

О беспримерном подвиге Героя Советского Союза Михаила Девятаева, о его товарищах, бежавших на Родину из фашистского концлагеря на вражеском самолете, рассказывает эта документальная повесть.

Это рассказ о мужестве и несгибаемой воле советских людей, которых не сломили никакие невзгоды.

Летчик Девятаев стал первым в стране капитаном речного корабля на подводных крыльях.

Книга рассчитана на широкий круг читателя.

---

В нашем четырнадцатом блоке старшим был Перунья, польский немец, отъявленный фашист. Во время «физкультуры» он жестоко избивал заключенных и забил насмерть несколько человек. Это был садист высшей марки.

Помню зимний морозный день. Все заключенные сидят за столами, перебирают винтики от разбитой электроаппаратуры. За последним столом наша группа русских офицеров, девять человек.

По комнате ходит Пауль из Бремена, он динстштуба, и время от времени рычит:

— Р-р-у-э!

Это было похоже на рычание большого, но безобидного зверя. Поэтому за столом кое-кто дремал. Так, как могут спать только заключенные,— с открытыми глазами.

Вдруг врывается Перунья. Хватает первую подвернувшуюся табуретку и начинает колотить ею направо и налево, кого попало. Дико орет:

— Все наверх!

Я, новичок, не понял этой команды. Но когда увидел, как заключенные быстро полезли на перекладины барака (помните балки под потолком?), усаживаясь, точно куры на нашесте, то остолбенел от удивления.

Перунья с диким завыванием вскочил на столы и лупил всех не успевших «взлететь». Он приближался к нашему столу. Момент был исключительный. Но мы выдержали характер и даже не встали. Это, видимо, переполнило чашу его раздражения. Он, высоко взметнув табуретку, бросился к нам, но забыл пригнуть голову и так треснулся о перекладину, что выронил табуретку, схватился за свою идиотскую башку. Изрыгая проклятия, скрылся в своей кабине.

Надо было видеть эту картину!..

Как гроздья висят и сидят на перекладинах люди, кто уцепился руками, кто ногами. У всех вытаращены от ужаса глаза. Никто не смеет шелохнуться. Посредине комнаты застыла неуклюжая глыба мяса — Пауль. У всех одна мысль: что теперь сделает Перунья с русскими офицерами?

Но тот, выглянув из кабины, только погрозил нам, велел всем спуститься и работать стоя, а сам выскочил во двор.

Или еще картина из его практики.

Морозным январским утром сорок четвертого года Перунья решил проверить, как мы умываемся. Вооружившись резиновой дубиной, без которой он вообще редко входил в штубу, выгнал всех — 250 человек — во двор, приказал раздеться донага. По четыре человека стал впускать в умывальник. Там под его руководством дипстштубисты мыли тех, кто, по его мнению, плохо мылся сам. В дело были пущены метлы, от них на спине кровоточили раны. На каждого выливали ведро ледяной воды. «Вымытые» выскакивали во двор, одевали полосатую одежду и ждали, когда всех пропустят через «умывальник». После такой процедуры тридцать человек унесли в лазарет, оттуда вернулись не все…

Под стать Перунье был рыжий Эрих, вы его должны помнить. Обезьяноподобный, он был динстштубой в вашем штрафном, тринадцатом блоке. Этому доставляло удовольствие ворваться ночью в барак, раскрыть окна, чтобы был сквозняк, и избивать полусонных заключенных, которые неосторожно укрывались мантелем поверх одеяла.

А вспомните «козлодранье». Каждую субботу все, кто за неделю в чем-либо провинился перед администрацией или на работе и получил за это пять, двадцать пять, а то и сто ударов, собирались к штрафному блоку.

Во двор прикатывали «козла». Приходил лагерный палач с помощником. Очередную жертву раздевали, клали на «козла», ноги сжимали колодками, руки привязывали. Начиналась экзекуция. Унтер-офицер отсчитывал, а палач наносил удары.

Немногие самостоятельно сходили с «козла». Их, как правило, сбрасывали на носилки, в особенности русских.

Палач хвастался, что одним ударом может убить человека, и доказывал это на деле.

Должны вы помнить и «гимнастику». По воскресеньям в наш штрафной блок собирались все, кто совершил незначительные проступки, на урок «физкультуры». Два-три часа идиотских упражнений, вроде «жабы» или «гусиного шага», доводили людей до потери сознания. А это считалось легким наказанием.

Или еще. Помните такую картину? По плацу марширует команда «штрафников». За спиной у них ранцы, наполненные песком и кирпичами. Они ежедневно делали по сорок пять километров. Смертельно усталые, они не имели права войти в блок без песни: «Хай-ли, ай-да. Хай-ли, хай-ли…»

У меня до сих пор звенит в ушах эта песня узников Заксенхаузена…»

Надсмотрщики Заксенхаузена каждый день аккуратно выполняли норму убийства заключенных. Когда пленных выгоняли на работу, никто не знал, вернется ли он вечером в барак.

Это был центральный, политический экспериментальный концентрационный лагерь смерти. В своем изуверстве фашисты не знали предела. Палачи соперничали между собой в способах и методах уничтожения людей. Одни, например, проводили «опыты» по замораживанию живого человека, другие отравляли газами, третьи «изучали» эффективность лечения от ожогов фосфором, четвертые «испытывали» новые лекарства.

В Заксенхаузене, кроме расстрелов, виселиц, крематория, был изобретен гнуснейший «медицинский» способ уничтожения жизней.

Заключенного приводили на осмотр к «врачу», заполняли учетную карточку, «прослушивали» пульс, измеряли грудную клетку. В другой комнате стояли медицинские весы, у стены — ростомер. Человек, взвесившись, по указанию второго «врача», вставал на ростомер. И когда на голову опускалась планка, раздавался выстрел. Спусковой крючок палач нажимал из-за стены через специальную щель. При этом в его комнате магнитофон плескал буйную танцевальную мелодию.

Убитого, но еще не упавшего человека, эсэсовец в белом халате слегка подталкивал в плечо. Перед ним открывалась ниша, и труп глухо падал на другие в окованный железом ларь.

«Медицинским» способом, без «психологической подготовки», в Заксенхаузене расстреляно десять тысяч человек. Изобретатели способа и палачи получили за это гитлеровские награды.

… Михаил не сразу привык к новой одежде. После парикмахерской и бани — кипяток из душа, потом ледяная вода — какой-то мальчуган наделил его широкими рваными брюками, тонкой рубашкой с завязками-тесемками, жилетом с хлястиком. И по всему этому костюму маляр провел щеткой полосы от плеч до низу. Самому надо было нашить на жилет отличительные знаки: свой номер — теперь он был пятизначным 11189, букву «р» — русский и треугольник — принадлежность к команде («возмутитель спокойствия»).

На первом же построении, когда Перунья читал «лекцию», Девятаев взглядом отыскивал Пацулу и Цоуна. Видимо, они попали в команду смертников. Как им объяснить, почему он оказался в «штрафниках»? И где они, друзья по кляйнкенигсбергскому подкопу?

По утрам, после подсчета живых, мертвых, больных, после «кофе», шло распределение рабочих команд. Одних увозили на грузовиках в карьеры, других — по заводам. Новичкам из тринадцатого «штрафного» барака, к немалому их удивлению, выдали новенькую, еще не ношеную обувь разных фасонов и старые рюкзаки.

— Вы зачисляетесь в топтуны,— пояснил офицер.— В этой обуви будете ходить каждый день пятьдесят километров. Испытывать ее на прочность, на другие качества. Но все должно быть в норме.

Он привел пример. Если, допустим, ботинки сорок второго размера, то вес «испытателя» должен быть шестьдесят пять килограммов. Если же он легче, в рюкзак до нужной нормы добавят песку. Кто добросовестно отшагает пятьдесят километров — получит дополнительно пятьдесят граммов хлеба. Его выделяют фирмы, чью продукцию испытывают топтуны. Кто отстанет — тот симулянт, саботажник и оставшиеся километры к добру его не приведут.

Испытывая, ходили строем, по четыре в ряд, на специальном полигоне в лагерном дворе — по асфальту и земле, траве и Грязи, по песку и дощатому настилу, по грудам камня и переправлялись через ров с водой. Девяностый круг был последним. Еще раньше под тяжестью рюкзака люди склонялись все ниже и ниже. На девяностом еле-еле переставляли ноги. Но к тринадцатому бараку нужно было — так повелевало непререкаемое требование — подойти только с глупой, ничего не говорящей «песней»: «Хай-ли, ай-да. Хай-ли, хай-ли…» Музыка сопровождала «топтунов» и все девяносто кругов. Но она лилась из репродукторов не только для них, она скрадывала выстрелы, когда палачи палили по узникам с мишенями, нашитыми на груди.

После ужина время до отбоя отводилось заключенным. Они разбредались по двору, могли собираться группами, говорить о своем.

У Михаила знакомств еще не было, и он одиноко стоял возле барака, надеясь все-таки встретить Пацулу или Цоуна. К нему подошел худой, остроносый мальчишка в форме «штрафника».

— Закурить, дядя, хотите? — и протянул какую-то иностранную сигарету.

Михаил взял.

— Откуда у тебя она?

— Я здесь уже второй раз, все порядки знаю. Штрафникам по закону надо пробыть два месяца. Если дуба не дашь, отправят на другие работы. Только не соблюдают этот порядок, держат месяца по три, а то и больше. Вот и надо приспособиться. Я при бане устроился. Одежду, снятую с новых, переношу. В карманах и табак, и сигареты бывают.