Николай Стуриков - Сотый шанс

• Название: Сотый шанс
• Автор: Николай Стуриков
• Издательство: Чувашское книжное издательство
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1979

О беспримерном подвиге Героя Советского Союза Михаила Девятаева, о его товарищах, бежавших на Родину из фашистского концлагеря на вражеском самолете, рассказывает эта документальная повесть.

Это рассказ о мужестве и несгибаемой воле советских людей, которых не сломили никакие невзгоды.

Летчик Девятаев стал первым в стране капитаном речного корабля на подводных крыльях.

Книга рассчитана на широкий круг читателя.

---

— Эх, гнида! — возмущался Девятаев.— Надо было его сразу под ноготь!..

— И ведь не копал, ссылался на чахотку… У Пацулы свое предложение:

— Если завтра поведут на работу, выходить всем, даже больным. В карьере поднять бунт. А из карьера до аэродрома совсем близко, только лесок перебежать.

Его поддерживали Кравцов, Китаев, Вандышев…

Утром Девятаев тоже встал в колонну. При пересчете, проверке номеров в лагерных воротах его вытолкнули из колонны. Подбежали два солдата — били сапогами по ногам, в живот. Надели наручники. Привели к помощнику коменданта.

На допросе отвечал, что о подкопе ничего не знает, а если он и был, то, наверное, старый, сделали его те, кто жил в бараке раньше.

— Когда копали? — вспылил помощник.

— Мы ничего не делали.

Заходил по лицу, по спине, по рукам ременной кнут. Девятаева бросили в карцер. Стены каменного мешка обиты жестью, пол цементный. Посредине раскаленная железная печка. Ни нар, ни табуретки. Прислонился к стене. Раскаленная, она ударила словно электрический ток. Присел на цементный пол. Жар обжигает лицо, руки, ноги. Страшнейшая жажда, во рту пересохло, язык распух. Хотя бы глоток воды, хотя бы каплю!.. Наконец, уголь в печке прогорел. Появилась надежда на лучшее. Но вошел часовой и подбросил в железку еще антрацита.

Всю ночь узник пролежал на полу, впиваясь потрескавшимися губами в цемент: казалось, что пьет воду.

Утром привели к коменданту. В кабинете было прохладно, окна раскрыты. На стене картины с обнаженными девицами, пейзажи с видом на голубое море. На столе — коньяк, лимоны, паюсная икра, красные, зрелые помидоры, тонко нарезанный душистый сыр, бутылки с пивом… И графин с водой.

Как ни был голоден Михаил, но взглядом прежде всего впился в графин с водой. Хоть бы глоток, хоть бы каплю…

— Друг мой, ты это видишь? — улыбнулся лагерь-фюрер.

— Не слепой,— буркнул Михаил.— Только прошу меня другом не называть.

— Все это для тебя. Поставь свою подпись,— подал исписанный листок бумаги,— и мы с тобой славно откушаем. Как равный с равным.

«Друзья-соотечественники! — говорилось в той листовке.— Ваше сопротивление бесполезно. Германская армия скоро на всех фронтах начнет новое гигантское наступление, у нее появилось такое оружие, перед которым никому не устоять.

Переходите линию фронта. Будьте вместе с нами. Этим вы сохраните свою жизнь.»

Дальше читать не стал.

— Это ложь! Вас бьют и побьют! — бросил с гневом.

— Рекомендую не забывать,— строже сказал комендант.— Ты пришел к нам не гостем. Мы можем в любой миг,— и выразительно провел ребром ладони под подбородком.

— Я предпочитаю смерть предательству.

— Ты коммунист?

— Кандидат в члены ВКП(б). Это все равно что коммунист.

— Мы знаем: подкоп — твоя работа. Побег готовил ты. На тебя показывают.

— Неправда!

— Кто же?

— Если б знал, и то не сказал.

Офицер налил две стопки коньяку. Одну выпил, закусил.

— У этой,— он показал на вторую рюмку,— две судьбы. Или ее выпьешь ты, или я. Если я, то за удачное вознесение твоей души туда,— поднял палец,— в небесный рай.

Девятаев ухмыльнулся уголками потрескавшихся губ:

— А там тоже есть лагеря?

— Какие? — не понял офицер.

— Построенные вашими собратьями. Ведь их много туда,— приподнял наручники,— вознеслось. Из-под Москвы, из-под Ленинграда, из Крыма, с Кавказа. Раньше меня успели.

— А ты не только дерзок, но и… Но я тебя понимаю и искренне хочу облегчить твое положение.

— Это как же? — и взглянул на брошенную бумажку.

— Назови первого, кто начал подкоп, каков был план побега. Воззвание можешь не подписывать. Напишешь записку тем, кто жил с тобой в одном блоке.

Девятаев понял: товарищи держатся стойко.

— А как же я буду писать в наручниках? — мелькнула дерзость: снимут замок с одной руки, второй с железной цепью махнуть по явствам на столе.

— … И ты будешь жить на берегу Адриатического моря,— продолжал комендант,— из твоей виллы будет такой же прекрасный вид,— и показал на стену, где висели картины,— у тебя будут такие же девочки и такой же стол. Мы умеем благодарить тех, кто нам помогает.

— Мне надоел этот разговор. Что станете делать дальше, начинайте.

На этот раз не ударил. Лагерьфюрер сказал:

— Подумай. Завтра встретимся. В это же время. Двое конвойных препроводили Девятаева в тот же карцер.

Комендант был пунктуален: назавтра вызвал в тот же час.

На столе были те же закуски. Принесли пахучий борщ, жареного гуся.

Разговор в принципе был прежний, так же он и закончился.

Нет, не так.

— Чего вы хотите? — крикнул, не выдержав, Девятаев. И сам ответил: — Ваша карта бита. Придут наши — за все расквитаются. Вон на той виселице,— кивнул за окно,— первым замотается комендант. После суда, конечно.

Фашист схватился за браунинг, истошно завопил:

— Ахтунг!

Вбежали трое солдат.

…Когда русский летчик падал, его обливали холодной водой. Заметили: хватил глоток в рот. Тогда кололи раскаленными иглами. Кололи в грудь, под ногти, в спину.

Часовой, накалив печь, захлопнул дверь на железный засов, повесил замок.

Скрючившись, Девятаев лежал в полыхающем каменном мешке. Ожоги и ссадины не давали повернуться.

Из-под потолка тихо позвали:

— Миша!.. Ты жив? — глухо донеслось из-за стены.— Смотри, чтоб камень не упал.

Под потолком задвигалась, выползая наружу, половина кирпича. Девятаев осторожно принял ее. В проеме показалась рука, в ней два куска хлеба.

— Подкрепись малость. Все стоят твердо. Наша возьмет. Держись!

— Кто ты?

— Иль не узнал? Лешка-стрелок.

Он узнал его, голос стрелка-радиста с «ильюшина», жилистого парня, балагура. Лешка жил в соседнем бараке, иногда оставался на ночь в санблоке — копать тоннель. Он ходил на разведку в комендатуру, вызнал, где стоят пирамиды с оружием.

Лешка исчез, как и появился, незаметно. Кирпич Михаил вставил на место. То ли от хлеба, то ли от поддержки друзей ему стало легче.

На очередном допросе комендант криво улыбнулся:

— Ну, твоя карта бита. Веревочка вейся — конец будет. Не хотел делать хорошо, будет плохо. Очень плохо. Мы нашли всех, кто копал. Кравцов, Китаев, Цоун — все сказали, честно раскаялись. Мы их помилуем. А один уже помилован. Сейчас узнаешь.

«Кто? — подумал Девятаев.— Что за птица? Таких в блоке, кажется, не было. А, может, тот самый предатель?»

— Отвернись к стене, не шевелись, только слушай,— двое солдат встали рядом.

Кого-то ввели. Переводчик повторял вопросы коменданта. Китаев — Михаил узнал его по голосу — все отрицал.

— Но вчера же вы говорили правду…

— Переведи этому лагерьфюреру: пусть провокацией не занимается. Это не делает чести даже фашисту.

Была такай же «очная ставка» с Кравцовым.

— Вы что, белены объелись? — коротко отрезал Сергей.— Я только один раз ошибся, когда из горящей машины прыгал.

Девятаеву все было понятно. Еще ввели Цоуна:

— Он прорезал подполье? Вы хотели сказать о нем?

— Миша! — Аркадия душили слезы.— Что они напраслину возводят?

«Помилованного» не привели.

Девятаев повернулся. Ему было приятно, наступило облегчение. Тихо, чтоб не услышал комендант, про себя пробормотал:

— Кишка у вас тонка.

Но старательный переводчик повторил фразу по-немецки.

Девятаева выволокли в другую комнату, бросили на топчан лицом вниз. Один немец зажал железными ручищами голову, второй сел на ноги. А двое других дали полный ход размоченным розгам.

В карцере очнулся от студеной воды. Она струей лилась в рот, обмывала лицо и шею. Подумав, что это бред, открыл глаза. Над ним присел на корточках солдат в немецкой форме, с морщинистым лицом. Из жестяного чайника он лил воду на пересохшие губы Михаила.

— Пить, пить. Смойтрить,— он вышел, вновь наполнил чайник и поставил его в печку — теперь она не топилась.— Клеб — тама,— еще раз показал на печку. Уходя, добавил: — Камрад, гут.

Ночью дверь в карцер с шумом распахнулась. В темноте кто-то брякнулся рядом с Девятаевым и застонал. На двери прогремел замок. Стих топот кованых сапог. В волчок осторожный голос старого солдата:

— Камрад, пить, пить. Сосед снова застонал.

— Иван, ты?

Да, это был Пацула. Когда выпил воды и съел кусочек хлеба, рассказал, что всех участников подкопа, которые были арестованы, выпустили днем. Улик никаких не нашли, признаний не вырвали. Ивана подняли с постели и офицер начал допрос.

— Ты часто шушукался с Девятаевым. Он — организатор подкопа. У нас точные сведения. О чем вы говорили? Это интересует господина коменданта,— начал переводчик.

— А почему так срочно? И сами не спите, и другим отдохнуть не даете…

— О чем говорили? — офицер вышел из-за стола.

— Говорили-то? Да про разное. О птицах, о любви, о породах лошадей…