Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен

• Название: Американец, или очень скрытный джентльмен
• Автор: Мартин Бут
• Издательство: Издательская группа «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-1173-8

Мартин Бут (1944–2004) — английский писатель и сценарист, номинант Букеровской премии (шорт-лист), автор тринадцати романов, переведенных на многие языки. По роману «А Very Private Gentleman» («Очень скрытный джентльмен») в 2010 году снят художественный фильм «Американец» с Джорджем Клуни в главной роли.

«Я — синьор Фарфалла. Господин Мотылек. Здесь считают, что так я зарабатываю на жизнь — рисуя бабочек и мотыльков. Это очень удобное прикрытие. Точно отобразить одно из этих созданий — нелегкая задача, она требует внимания к деталям. Только благодаря неустанному пристрастию к деталям я до сих пор и жив.

Моя работа — создавать подарочную упаковку для смерти. Я торговец смертью, я судия, который может вызывать смерть к существованию с той же легкостью, с какой цирковой фокусник достает голубя из платка. Я не творец смерти. Я лишь организатор ее доставки. Я — портье смерти, ее коридорный. Я проводник на пути во мрак. Человек, держащий руку на выключателе.

Именно поэтому я — сторонник преднамеренных убийств. Нет смерти лучше. Смерть должна быть благородной, опрятной, безоговорочной, точной, уникальной. Ее красота — в ее завершенности. Это последний мазок кисти на полотне жизни, последнее цветовое пятно, довершающее картину, придающее ей совершенство.

Смерть должна быть аккуратной, точной, как хирургический разрез. Жизнь — тупой инструмент. Смерть — это скальпель, острый, как вспышка».

---

Он избегает личной встречи. То ли он меня боится, то ли ведет свою игру — выгадывает время, наслаждается моей озадаченностью: ведь это не более чем озадаченность. Я не испытываю страха, но мне причиняют серьезные неудобства, и это меня злит. Злость надо побороть. В такие моменты эмоции — столь же страшные враги, как и выходцы из тени. Он не хочет встречаться лицом к лицу в безлюдном месте, потому что это не соответствует его плану. Мне придется подстроить встречу где-то еще, потому что давать ему возможность самому выбрать подходящий момент в городе слишком рискованно. Это может испортить все.

Я возвращаюсь к машине, быстро еду в город, ставлю машину на площади, где раньше никогда не ставил. Теперь придется каждый день менять место парковки.

Вернувшись к себе, вскрываю конверт. Квитанция о банковском переводе (разумеется, в трех экземплярах: швейцарцы — люди обстоятельные) ждет, чтобы я ее подписал и предъявил. В сопроводительном письме сообщается, что для банка большая честь вести мои финансовые дела; к этому приложен отчет о состоянии моего счета. Я проверяю цифру, аккуратно проставленную на квитанции. Разумеется, цифра верная.

Пульс частит от злости и раздражения. Достаю из холодильника пиво и поднимаюсь на лоджию. Здесь я свободен от выходца из тени, от красного дьявола, прикинувшегося снегирем и пристроившегося у меня на плече. Потягиваю пиво, оно холодное, пульс успокаивается, гнев утихает. Пытаюсь прикинуть, откуда он, на кого работает, каковы его инструкции и мотивы, что он собирается делать. Ответов нет, так что пока придется его просто игнорировать. Близится день поставки, а сделано еще далеко не все.

Вчера между моими подружками произошла перепалка. Началось все уже после секса. Я лежал на спине посередине огромной двуспальной кровати. На стульях была разбросана наша одежда, на туалетном столике стояла Диндинина сумочка. А рядом с ней — Кларины туфли.

Диндина сидела слева от меня, приглаживая пальцами волосы, а Клара была справа, лежала на боку ко мне лицом. Груди ее прижимались к моему плечу, дыхание, все еще не успокоившееся после любовной возни, горячило мне кожу. Тусклый свет уличных фонарей на Виа Лампедуза пробивался сквозь рейки ставен, рисуя полоски на потолке. Мы включили лампу на туалетном столике, из-под красного шелкового абажура струился розоватый свет, наполняя комнату теплом. Я видел в высоком зеркале Диндину, вид спереди — полные груди чуть обвисли и покачиваются, пока она методично протягивает пальцы сквозь волосы.

Клара придвинула голову, так что рот ее оказался у самого моего уха. От этого движения потные груди прилипли к моему бицепсу.

— Милый мой, — прошептала она и смолкла.

Я повернул голову, улыбнулся ей, поцеловал в лоб. Он тоже был влажен от остывающей испарины. Соленый вкус.

— Твои туфли, — вдруг ни с того ни с сего произнесла Диндина, причем по-английски. — Они на столе.

Клара ничего не ответила на это самоочевидное замечание. Туфли были новые, сделанные в Риме, она их только что купила и еще не успела надеть, но очень ими гордилась. Понятия не имею, почему она не поставила их под стул, рядом с теми, которые были на ней в тот день, но, думаю, на стеклянной поверхности туалетного столика они оказались для того, чтобы Диндина их заметила.

— На столе, — повторила Диндина.

— Да.

— Нехорошо ставить туфли на стол. Туфли — уличная вещь.

Клара не ответила. Посмотрела на меня, подмигнула. Подмигнула с разбойничьим озорством — и мне стало тепло, потому что она рядом и так вот проказничает ради меня.

— Они разве грязные? От них никакого вреда, и мы вообще скоро пойдем. — Она взглянула на меня, ожидая поддержки.

— Да, — сказал я, садясь. — Уже пора. Я заказал столик в пиццерии, а то свободных не будет. В городе полно туристов.

Диндина выскользнула из постели. Я следил, как трутся друг о друга ее гладкие круглые ягодицы: она пересекла комнату и резким ударом сбросила туфли на пол — они не попали на ковер и грохнули по деревянным половицам.

— Sporcacciona![72] — прошипела Диндина.

Клара оторвалась от меня, вскочила и подняла туфли. Одна от удара об пол слегка поцарапалась. Клара продемонстрировала мне царапину в мертвом молчании, глаза одновременно молили о поддержке и полыхали едва сдерживаемым гневом темпераментной южанки.

— Только крестьяне с севера ставят туфли на стол, — ядовито сообщила Диндина, заводя руки за спину и застегивая лифчик.

— Только крестьяне с юга не знают счета деньгам, — парировала Клара, подчеркнутым движением ставя туфли обратно на стол и натягивая трусики.

Мне хотелось рассмеяться. Ну и дела — сижу голый на огромной двуспальной кровати на последнем этаже борделя в Центральной Италии, в компании двух полуголых девиц, которые, из уважения ко мне, препираются по-английски. Такое годится только для фарса.

— Не бранитесь, — сказал я примирительно. — Не надо портить такой замечательный романтический вечер. Уверен, — я встал и взял у Клары попорченную туфельку, — если натереть кремом, будет незаметно.

Ни Диндина, ни Клара не ответили, только обменялись убийственными взглядами. Кто там первым сказал, что обиженная женщина опаснее дикого зверя? Подозреваю, это был обезьяночеловек времен неолита. В любом случае этот кто-то был стопроцентно прав.

Мы вышли из борделя и зашагали под руку по Виа Лампедуза и по другим улочкам в сторону Виа Ровиано. Вечер был душистый, прогретый воздух, шорох крыльев летучих мышей. Звезды горели так ярко, что разглядеть некоторые из них не мешал даже свет фонарей. В руке у Клары был пакет с ее старыми туфлями. Она надела новые, чтобы досадить Диндине — у той в руках была только черная сумочка.

Столик наш оказался у окна. Я попросил, чтобы нас пересадили, но пиццерия была набита до отказа: хозяин с извиняющимся видом пожал плечами. Я стал настаивать, в конце концов он частично внял моей просьбе — пересадил нас за столик, видный с улицы только наполовину. Я сел подальше от окна. Расположиться совсем на виду, будто манекен или амстердамская шлюха, — это верх идиотизма в моем положении.

Говоря по правде, постельная часть сегодня получилась не слишком удачной. Едва на меня начинала опускаться завеса наслаждения, дабы отуманить разум и отключить от реального мира, как на первом плане принималось маячить видение: выходец из тени на пьяцце в Мополино, выходец из тени в амфитеатре, выходец из тени, прислонившийся к припаркованной машине, — каким я его увидел впервые: выходец из тени, а рядом с ним старик — тычет пальцем, машет рукой, указывает на меня. Пришлось сделать усилие, чтобы выдворить этот призрак Банко с моего любовного пира.

Мы сделали обычный заказ: неаполитана для Диндины, Маргарита для Клары. Я заказал пиццу с грибами.

Есть совсем не хотелось. То ли размолвка между моими подружками испортила вечер. То ли где-то поблизости затаился, выжидая, выходец из тени. Я знал, что возвращаться домой мне придется очень осторожно. Много чего таится в ночи.

Девушки не спешили оживить ужин беседой. Начинать пришлось самому, и это оказалось непросто. Они обращались ко мне, каждая по очереди, но говорить друг с дружкой отказывались, как я их ни подначивал. В конце концов я бросил это дело, пил вино и жевал пиццу, наблюдая по ходу дела за всеми входящими.

Когда официант принес счет, Клара перегнулась ко мне через столик.

— Извини, пожалуйста. Я не хотела тебя расстраивать, но она… — Она бросила злобный взгляд на Диндину. — Она меня оскорбила.

Диндина, которая все расслышала и явно пожалела, что ей не пришло в голову извиниться первой, насупилась и отвернулась. Отворачиваясь, она опрокинула мой бокал. Тот был полон лишь на треть, да и вино там было со дна бутылки. Я, собственно, не собирался его пить.

— На юге, — проговорила Клара нарочито-ласковым тоном, — у крестьян существует традиция проливать вино на стол. Так поступают… не знаю, как сказать по-английски. По-итальянски будет — pagano[73]: глупые люди, которые не знают Бога.

У Диндины не было возможности достойно ответить. Между ними стоял официант — протягивал мне счет, брал деньги.

— Идемте! — сказал я. — Нам пора. Мне завтра подниматься пешком высоко в горы, я там буду рисовать. Только там живут нужные мне бабочки. Только там и больше нигде во всем мире.

Обычно после таких слов Клара спрашивала меня, как выглядят эти бабочки, где именно они водятся; Диндина интересовалась, почем можно продать такую картинку. Но на сей раз и та и другая промолчали.

Мы вышли из пиццерии — оказалось, что снаружи стоит очередь из туристов, дожидающихся свободного столика. Я осмотрел улицу в оба конца, но его не увидел.

Диндина выдала мне свой обычный «дядюшкин» поцелуй, я выдал ей ее гонорар. Потом обернулся к Кларе — в руке у меня была такая же сумма.