Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

• Название: Владимир Набоков: русские годы
• Автор: Брайан Бойд
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89091-421-7

Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Первый том охватывает период с 1899 по 1940-й — годы жизни писателя в России и европейской эмиграции.

Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2001) издания этой книги.

---

Нина Берберова вспоминает другой случай. Когда она однажды зашла к Набоковым, то, к своему удивлению, увидела полупустую квартиру, почти без всякой мебели. Бледный, худой Набоков, больной гриппом, лежал в кровати. Неожиданно он прервал беседу, встал с постели и пригласил гостью в комнату пятилетнего Дмитрия:

На полу лежали игрушки, и ребенок необыкновенной красоты и изящества ползал среди них. Набоков взял огромную боксерскую перчатку и дал ее мальчику, сказав, чтобы он мне показал свое искусство, и мальчик, надев перчатку, начал изо всей своей детской силы бить Набокова по лицу. Я видела, что Набокову было больно, но он улыбался и терпел. Это была тренировка — его и мальчика. С чувством облегчения я вышла из комнаты, когда это кончилось42.

Набоков хотел научить Дмитрия справляться с жизненными трудностями без страха и без жалоб. Однако сам Набоков, не чаявший души в сыне, испытывал почти панический ужас при мысли о том, что война может отобрать у них ребенка, и эти страхи настолько глубоко укоренились в его воображении, что тема утраты ребенка продолжала звучать в его творчестве на протяжении двадцати лет: открыто — в романе «Под знаком незаконнорожденных», в рассказах «Знаки и символы» и «Ланс»; причудливо-инвертированно — в «Лолите»; в зеркально-отраженном виде — в образе Хэйзель Шейд из «Бледного огня».

Случалось, когда Набоков просиживал ночь за работой, Вера на следующий день просила кого-нибудь из знакомых забрать Дмитрия к себе, чтобы дать ему немного отоспаться43. В это время Набоков работал над своим последним русским романом, который так никогда и не был дописан.

VII От «Дара» — к «Solus Rex»

На этот раз рукопись предоставляет нам редкую возможность заглянуть в творческую лабораторию Набокова, где развивается, прерывается, меняет направление и обогащается его творческая мысль, — увидеть то, что обычно скрыто за герметичностью и кажущейся безвариантностью его законченных произведений. В тетради, имеющей помету «Дар. Часть II», Набоков набросал план некоторых глав второго тома романа44. Одна глава рисует Федора и Зину в Париже, куда они перебрались в 1937 году из Германии: в этот день Федор возвращается домой, в однокомнатную квартирку, мечтая поработать, но, застав у Зины гостя — к ней зашел племянник ее отчима, восторженный апологет нацизма, которого Зина никак не может выпроводить, — в ярости хлопает дверью.

Из наброска «последней главы» мы узнаем о гибели Зины в нелепом уличном происшествии. Кажется, Набоков задумал встречу (воображаемую?) овдовевшего Федора с каким-то человеком по имени Фальтер (который появится снова в «Solus Rex», где герой незаконченного романа, художник, тоже теряет жену). Потрясенный смертью Зины, Федор едет на Ривьеру, потом возвращается в Париж, где встречается с Кончеевым. В конце романа Федор читает Кончееву написанное им продолжение незавершенной пушкинской драмы «Русалка». Как и собственно «Дар», второй том книги, по замыслу Набокова, должен был закончиться Пушкиным, но на гораздо менее оптимистической ноте.

Последние, онегинские строки «Дара» заканчивали его изысканным росчерком, одновременно намекая на некую незавершенность, которой отмечен и сам сюжет (Федор и Зина вскоре должны оказаться перед запертой дверью), и на неожиданный, открытый финал «Евгения Онегина». Для второго тома «Дара» Набоков хотел дописать незаконченную пушкинскую драму, чтобы создать и второй финал, лишенный финальности. Поскольку весь роман должен был строиться вокруг Зининой смерти, не случайно, что в заключительной сцене к пушкинской «Русалке» у Набокова русалочка увлекает князя в пучину вод, где его ждет бессмертный дух женщины, погибшей из-за своей любви к нему. Несколько лет спустя, в Америке, окончательно оставив всякую надежду закончить роман, Набоков опубликовал слегка переработанный вариант окончания «Русалки» как отдельный текст под своим именем, без указания на то, что он был написан с другой целью45.

И еще одна заданная здесь тема получит дальнейшее развитие в его творчестве. После Зининой смерти Федор способен получать удовольствие лишь от своей внутренней жизни, не имеющей почти ничего общего с внешним миром, который потерял для него всякий смысл. Когда Набоков отправляет своего героя к проститутке, тот с мрачным удовлетворением смакует контраст между банальностью их свидания и тайным внутренним восторгом, которым он это свидание окружает. Эти сцены заставляют вздрогнуть знатока набоковского творчества: в них он обнаружит не только буквально те же подробности, которые через десять лет Набоков использует в сцене свидания Гумберта с молоденькой проституткой (например, ее фразу «Je vais m'acheter des bas» или замечание о том, как она аппетитно произносит звук «b»), но и фамилию Боткин, которую двадцать лет спустя Набоков повторит в «Бледном огне».

Некоторые из линий второго тома «Дара» Набоков мог обдумывать во время творческого затишья весной и летом 1939 года, однако упоминание о Фрежю и о начале войны свидетельствует о том, что сами наброски он сделал не раньше сентября 1939 года. Вероятно, Набоков тут же прервал эту работу, вдохновившись замыслом «Волшебника», а к концу ноября обнаружил, что идея изобразить «душекружение» мужа, который не может примириться с бессмысленностью смерти своей жены, уже зажила своей собственной жизнью, не умещающейся в рамках «Дара»[160]. Теперь эта идея начинает переходить в замысел совершенно нового романа — «Solus Rex».

Фрагмент романа, который должен был впоследствии стать его второй главой, появился в последнем номере «Современных записок» в апреле 1940 года и, следовательно, был написан не позднее начала февраля. Поскольку Набоков никогда не отдавал в печать какую-либо часть нового произведения, если оно не было обдумано во всех деталях, можно предположить, что уже к началу 1940 года — не более чем через месяц после завершения «Волшебника» — у него окончательно сложился замысел романа, в котором он возвращается к теме утраты близкого человека, придумав для нее новую оправу.

«Ultima Thule», написанная, вероятно, в марте и апреле 1940 года, должна была стать первой главой романа «Solus Rex»46. Когда Набоков отказался от идеи романа, он напечатал «Ultima Thule» как самостоятельный рассказ, написанный в форме письма художника Синеусова к его недавно умершей жене. Сохранив абсолютную ясность ума, несмотря на то что он целиком поглощен горем, Синеусов иронизирует над абсурдностью своего послания к мертвой и пытается представить себе ее реакции, если бы она смогла прочесть его письмо.

В своем письме Синеусов рассказывает об Адаме Фальтере, который когда-то был его репетитором в Петербурге и которого они с женой не так давно встретили на Ривьере. Фальтер, как кажется, сошел с ума оттого, что он случайно разгадал загадку мира (когда он неосмотрительно поделился своим знанием с психиатром, тот немедленно умер от разрыва сердца). Синеусов, которого всегда привлекала метафизика и который сейчас отчаянно ждет хоть какого-нибудь намека на то, что его жена продолжает где-то существовать, пытается выведать у Фальтера его секрет. Однако Фальтер — отчасти сверх-, а отчасти недочеловек[161] — легко уходит от прямого ответа, а в конце беседы заявляет, что «среди всякого вранья я нечаянно проговорился, — всего два-три слова, но в них промелькнул краешек истины, — да вы, по счастью, не обратили внимания». В этом превосходном рассказе, одном из лучших у Набокова, есть немало удач: отчаяние и скорбь, проглядывающие сквозь натужную, самозащитную игривость, с которой Синеусов говорит о смерти; блеск умозрений, порожденных его сознанием; изображение Фальтера до того, как «удар истины грянул в него», и его образ после этого события, который заставляет нас, пока мы читаем рассказ, поверить в героя, утратившего обычные связи с внешним миром (он не способен даже сам зажечь свет) и одновременно овладевшего разгадкой сущности всех вещей; игра Фальтера и Синеусова в метафизические догонялы.

«Ultima Thule» содержит лишь несколько неявных намеков, связывающих рассказ с «фулианскими» линиями «Solus Rex». Какой-то северный поэт заказывает Синеусову серию иллюстраций к своей поэме под названием «Ultima Thule». Хотя после этого поэт исчезает без следа и едва ли появится вновь, Синеусов продолжает работу, которая помогает ему совладать со смертью жены. Как он пишет ей, «Ultima Thule» — «остров, родившийся в пустынном и тусклом море моей тоски по тебе, меня теперь привлекал, как некое отечество моих наименее выразимых мыслей». В примечании к рассказу Набоков пояснил:

Придумывая все новые подробности воображаемой страны (которая вначале лишь отвлекала его от горя, но со временем переросла в самодовлеющую художественную манию), вдовец настолько вжился в Thule, что она начинает порождать собственную реальность. В первой главе Синеусов упоминает, между прочим, о своем намерении переехать с Ривьеры в Париж на свою старую парижскую квартиру; на самом деле он переезжает в угрюмый дворец на бледном северном острове[162]. С помощью искусства он пытается воскресить жену в облике королевы Белинды — жалкая уловка, которая не позволяет ему победить смерть даже в мире вольного вымысла. В третьей главе ей предстояло снова умереть — она погибала от взрыва бомбы, предназначавшейся ее мужу, на новом мосту через Эгель, через несколько минут после возвращения с Ривьеры47.