Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

• Название: Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
• Автор: Рустам Гусейнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Первой - взявшись за концы тонкой шерстяной шали, пошла вслед за ним Марфа Петровна. Следом - с глазами, выпученными от восторга - Михаил Михайлович. Мелодия начала расти, пошла в разгон, с трудом уже сдерживая сама себя. Четверть минуты прошло, и она взорвалась - безумная, всепоглощающая, живем-однова цыганская удаль захлестнула лужайку. Пошло веселье.

С дюжину хмельных гостей, сбросив с себя минутное оцепенение, с хохотом бросились в круг, подпевая и крича что-то, смешались с цыганами, принялись заламывать руки, отчаянно топать ногами.

- Чавелла! - кричал Бубенко, всем телом выделывая удивительнейшие движения.

Жена его мелко семенила ногами и конфузливо улыбалась.

- Машенька, Сашенька, зачем сгубила молодца меня?! высоким сильным голосом выводил парнишка цыган. - Ай-ла-лай!

Усатый гитарист в шелковой оранжевой рубахе, в черном жилете, двое девушек с распу щенными волосами, окружили Степана Ибрагимовича. Толстый пожилой цыган, подпоясанный широким красным поясом, не отпуская гитары, с удивительной ловкостью отплясывал возле Марфы Петровны. Григол Тигранян с лихим криком бросился на колени перед молодой цыганкой, бил себя ладонями по пиджаку и хохотал. Девушка ослепительно улыбалась ему, изгибалась назад, дрожала плечами и грудью. Лаврентий Митрофанович Курош наяривал почему-то гопака.

И Василий Сильвестрович, и супруга его, и Алевтина Ивановна - все направились к цыганам.

- Вам нравится, Вера? - спросил Харитон. - Не хотите потанцевать?

- Пойдем, пойдем! - тянул их обоих за руки Леонидов.

- Вы идите, я здесь посижу, - покачала она головой. - Я что-то уже устала.

- Ну и ладно, - легко отступил Алексей. - Пойдем, Харитон. Когда еще с цыганками спляшешь?

Харитону явно не хотелось идти без Веры Андреевны, но, должно быть, он побоялся показаться навязчивым, и вдвоем с Леонидовым они направились к беснующейся толпе.

Глава 9. ОТЧАЯННАЯ ИСТОРИЯ

Вера Андреевна присела на скамейку. Она, и вправду, устала слегка. Обманчивая хмельная веселость быстро исчезала. Цыгане не поразили ее, и музыка почти не трогала. Она смотрела то на толпу, то на раскачивающиеся легко верхушки огромных елей, которые чернее казались самой вселенной, то на небо, где взгляд ее приковывала к себе полная луна. Было в этом сочетании безумного празднества людей с полночной строгостью природы что-то пугающее своим несоответствием. Так величаво-равнодушно к тому, что творилось у их подножий, покачивались вековые ели, так нереальна казалась эта пляска под бледною слепою луной.

Она подумала о Паше. С тех пор как за столом снова показалось ей, что что-то неладно с ним, всякий раз, случайно взглянув, замечала она, как в самом деле не похож он на самого себя. Что-то как будто затравленное появилось у него в глазах, что-то очень невеселое и чужое. Ей хотелось поговорить с ним. Она подумала - с ним почти всегда так просто и естественно бывает ей разговаривать. В общении же ее с Харитоном, она чувствовала, постоянно оставалось что-то двусмысленное, что-то неискреннее с обеих сторон, и потому утомительное.

Сменялись мелодии на лужайке. Вдруг пришел заунывный, тоскующий, бесприютный мотив. Протяжно поют цыгане, плачет скрипка в руках кудрявого скрипача. Но вот мелькнула из-под музыки озорная женская улыбка, значит, скоро опять - в разгон, в разгон! - и, кажется, бесы зримо обуревают толпу: крики, хохот несутся со всех сторон, самые невообразимые движения и жесты сливаются в пеструю круговерть.

Вера Андреевна устало прикрыла глаза.

Когда же она открыла их, перед скамейкой стоял Паша и глядел на нее очень серьезно.

- Как странно, - сказала она.

- Что странно?

Она не ответила, скользнула взглядом по его лицу и стала смотреть мимо.

- У вас случилось сегодня что-то?

Теперь уже Паша не ответил ей.

- Вы не поговорили там - на железной дороге? - спросила она тогда. - Насчет Эйслера.

- Поговорил.

- Ну и что же?

- Ничего. Они сказали, что действуют в рамках закона и в моей помощи не нуждаются.

- И что теперь будет?

- С кем?

- С Аркадием Исаевичем.

- Я думаю, его уволят.

Она вздохнула.

- Пойдемте в сад, - предложил он вдруг. - Это за домом. Я был там сейчас. Там очень тихо.

- Зачем?

- Просто так. Я вижу, вы устали здесь.

- Хорошо, пойдемте.

Они пошли.

За домом было темно, музыка постепенно отступала, и скоро послышалась тишина. Паша шел впереди.

- Как зовут этого мальчика? - через сколько-то времени спросила Вера Андреевна. - С которым Игорь подрался сегодня?

- Саша Шубин.

- Да, да, Шубин.

- Вы знаете его?

- Он ходит ко мне в библиотеку. А из-за чего они подрались?

Паша не сразу ответил.

- Из-за меня.

- Как это из-за вас?

- Его отец оказался врагом народа. Его разоблачили не так давно.

- Вот как. А причем здесь вы?

- Я подписывал справку для родственников. Он видел ее у своей тетки. Сегодня на классном часу они обсуждали прием в пионеры. От него потребовали осудить отца, но он не стал. Сказал, что случилась ошибка. А Игорь ответил, что никакой ошибки быть не могло, потому что иначе я отправил бы дело на доследование. В пионеры его теперь принимать не будут. Ну и подрались...

- Но ведь это безобразие.

- Что безобразие?

- Безобразие - требовать такого от десятилетнего ребенка.

Паша молчал.

- У мальчика и без того травма.

Паша вздохнул.

- Наверное... Но вы ведь понимаете - Павлик Морозов и все такое прочее. Знаете, какие у этих мальчишек жесткие понятия. Мне иногда Игорь - приходит из школы - рассказывает. Раз уж, Вера, такое время, как сейчас, оно одно и для детей и для взрослых.

- Все, Паша, кивают на время, когда хотят помириться с совестью. Вы-то ведь прокурор.

- Ну и что? Не могу же я опротестовывать решения октябрятских собраний?

- Что же вы можете, хотела бы я знать... Извините, добавила она через секунду. - По-моему, вы могли хотя бы поговорить с учительницей.

- По-моему, Вера, ничего страшного не случится, если даже его не примут в пионеры. В конце-концов, это дело их самих решать. Все люди вырастают и живут с какими-то травмами. Иначе даже не бывает. Мы с вами оба росли без родителей - ничего, выросли. Знаете, какие у меня в детстве случались травмы...

Он замолчал.

Яблоневый сад казался огромен, в темноте не видно было ему конца. Довольно долго они бродили молча между цветущими деревьями.

- Я что-то и вправду устала, - сказала, наконец, Вера Андреевна. - Мне кажется, я не очень приспособлена к подобным праздникам. Сначала было весело, а потом как-то... Я раньше тоже замечала: когда всем вокруг очень весело, рано или поздно мне становится не по себе. Знаете, я подумала сейчас там, за столом - я ведь ничего не знаю о вас - ни о вашем прошлом, ни о настоящем. У вас, должно быть, случилась сегодня какая-то беда, а я и представить себе не могу - какая. Также и остальные: люди считают друг друга знакомыми, друзьями, но никто ни о ком не знает ничего действительно важного. Всем почему-то кажется естественным такое вот общение: встретиться, придумав себе искусственный повод, поговорить о пустяках, ничего в действительности не сказать друг другу, посмеяться и разойтись. А разве это правильно? Если, например, я спрашиваю вас о каком-нибудь здании, и вы отвечаете, что оно вам знакомо: значит, вам известно, где оно расположено, сколько в нем этажей, кирпичное оно или деревянное, какого цвета. Вы не начнете же с того, что в левом окне у него разбита форточка, а на чердаке живет кошка. Люди же только это и знают друг о друге. Даже самые близкие люди. Вот они сейчас веселятся там, кивнула она головой в сторону лужайки, - пляшут, смеются. А я смотрела на них и думала, знаете, о чем. Ведь, наверное, у каждого из них были в прошлом такие моменты, в которые жизнь казалась им навсегда сломанной. У каждого человека бывают такие моменты. Это, может быть, смерть родных, или какой-нибудь отчаянный случай, жуткая история - когда кажется, вообразить нельзя, что возможно будет теперь еще радоваться чему-то и... и огорчаться чему-то, как раньше. У меня в юности был такой случай, еще в детском доме. Лучшая моя подруга, ее звали Света Василькова - однажды в бане перерезала себе вены ножом, и я первая увидела ее тогда: она еще выталкивала из себя фонтанчики крови. Тогда казалось мне, я ни за что уже не смогу жить, как все. Не смогу не думать об этом все время, забыть об этих фонтанчиках. А в действительности - ничего подобного: живу, как все, радуюсь, как все, думаю о чем угодно, а об этом как раз меньше всего. Вот так. И я вот думаю: если подойти к человеку в такую минуту, как сейчас, на лужайке - когда он смеется до слез - подойти и спросить: как же так? Ведь был же у тебя в прошлом день, после которого радоваться уже нельзя. Разве одна и та же жизнь может вместить в себя тот день и эту радость? Но, выходит, может. Как-то это все так странно устроено...