Аурел Михале - Тревожные ночи

• Название: Тревожные ночи
• Автор: Аурел Михале
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1961

В сборнике рассказывается о мужественной борьбе румынского народа в самый ответственный период его истории — в канун и после вооруженного восстания 23 августа 1944 года.

В ярких, полных драматизма эпизодах, повествуется о том, как румынская армия, повернув оружие против гитлеровской Германии, плечом к плечу с Советской Армией сражалась на равнинах и в горах Румынии, Венгрии и Чехословакии.

С большим мастерством Аурел Михале рисует духовный облик бойцов, сержантов, рядовых офицеров, показывает рост их самосознания, их тяжелые раздумья и веру в светлое будущее своей страны.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Там, на вершине, вздымалась устремленная к небу гигантская красноватая железная мачта, поддерживаемая мощными стальными тросами. С изумлением начал я рассматривать ее, но, бросив взгляд на часы, увидел, что приближалось время атаки. Тут затрещал телефон. На проводе был командир батальона, он разговаривал со всеми командирами рот сразу.

— Знаете, что вам предстоит атаковать? — спросил он торопливо; очевидно, он тоже следил за часами. — Взгляните наверх. Видите железную мачту? Это — радиомачта станции «Дунай»…

В эту минуту раздался оглушительный грохот — наша артиллерия открыла по позициям гитлеровцев ураганный огонь. Земля содрогнулась до основания, к небу взметнулись гигантские столбы земли и дыма, окутав высоту и мачту непроницаемой дымовой завесой. Вскоре мы уже ничего не могли различить перед собой — ни проволочных заграждений, ни террас с их мощными укреплениями, ни железной мачты на вершине. Тогда и мы поднялись из окопов и бросились в атаку. Не знаю, как достигли мы первой террасы, но тут нам пришлось залечь. Немцы обрушили на нас убийственный огонь. На этой же линии были остановлены вторая и третья цепи… Здесь, возле первой из террас, полегло до половины нашего личного состава…

Потихоньку мы начали перегруппировываться, готовясь к новому штурму… Командир полка дал мне задание набросать для него схему расположения немецких укреплений, поскольку мне удалось их увидеть на расстоянии нескольких десятков шагов. Я сделал набросок и оглянулся, отыскивая, с кем бы отправить его в штаб. С удивлением увидел я возле себя Мурю. Один из рукавов его кителя был разорван сверху донизу, из руки сочилась кровь. Он был перепачкан землей, черен от дыма и копоти, глаза горели мрачным огнем…

— Дядюшка Думитре, — протянул я ему бумагу, — доставь ее в полк… Но сначала загляни в санпункт, перевяжи руку…

Он взял у меня бумажку дрожащей рукой и крадучись двинулся вдоль окопа под немецкими пулями.

Мы еще раз атаковали первую террасу и опять безуспешно. Между нами и немцами лежали наши убитые и раненые, но мы не в состоянии были подобрать их… К полудню, когда после пяти часов безрезультатных атак рассеялась дымовая завеса, закрывавшая от нас высоту, и на ее вершине вновь вырисовывалась красноватая железная мачта, мы уже снова находились в наших окопах, из которых вышли на рассвете на первый штурм горы. Склон ее был теперь еще сильнее разворочен снарядами, в проволочных заграждениях зияли новые пробоины, а мачта накренилась на одну сторону… И все же, как нас известили с командного пункта, радиостанция «Дунай» продолжала функционировать и слать в эфир свои отравленные ядом гитлеризма сообщения. Это вызвало взрыв негодования у бойцов.

— В атаку! Положим конец этой мерзости!

— Бешеные собаки, — сердито выругался один пулеметчик. — Все еще рычат!

— Заткнем им глотку… землей!

— Атакуем, господин младший лейтенант! — кричали бойцы наперебой, наседая на меня.

Но нам все же пришлось задержаться — к нам на помощь двигалась мощная колонна советских войск. До ее прихода мы должны были оставаться на занятых позициях, выслав ей навстречу проводника, который бы провел ее к высоте. И так случилось, что мой выбор снова пал на Мурю, хотя он только что вернулся из штаба полка. Я велел ему отправиться в село, где мы провели ночь и куда должны были прибыть к вечеру советские части, чтобы вместе с нами вновь атаковать на заре высоту триста десять.

Все это произошло 8 мая 1945 года…

К вечеру прибыла к нам на смену свежая рота, а мы вернулись в наш фруктовый сад, где провели прошедшую ночь. Сейчас сад, околица и все село были забиты советскими частями и их мощной боевой техникой — танками, тяжелыми орудиями, «катюшами». Муря, нетерпеливо ждавший нашего возвращения, повел нас на какой-то двор с полуразрушенными постройками, вблизи фруктового сада, где мы встретились с советскими воинами. Наши и русские уселись вперемежку, чтобы поужинать и покурить.

Я так устал, что мне было не до еды и не до курева. Муря свел меня на чердак конюшни на том же дворе, чудом уцелевший от немецких бомбардировок. Я с наслаждением растянулся на сене и мгновенно заснул.

Проснувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Сквозь отверстия в крыше светились звезды. Я был не один на чердаке. До моего слуха донесся чей-то шепот. Беседовали два бойца на смешанном русско-румынском языке. Но, как видно, они неплохо понимали друг друга. В румыне я сразу узнал по голосу Мурю. Русского мне удалось разглядеть, только когда бойцы, поделив между собою табак, задымили оба громадными, толщиной в палец, самокрутками. Это был уже пожилой солдат, на вид он казался даже старше Мури. У него были длинные висячие усы и все лицо изборождено морщинами.

— Выходит, Андрей Иванович, — обратился к нему Муря, словно был знаком с русским испокон веку, — у вас нет больше бояр?

— Нет.

— И вся земля принадлежит вам?

— Нам.

— И вы на ней работаете?

— Мы.

Муря минуту полежал на спине, дымя самокруткой. При слабом ее свете мне показалось, что на лице русского мелькнула снисходительная улыбка. Затем Муря снова повернулся к своему собеседнику и прошептал с гордостью:

— А знаешь, Андрей Иванович! И у меня теперь есть земля… Жена пишет, что она уже начала пахать… Может, и у нас после войны будет другая жизнь…

— Другая, конечно другая! — заверил его русский. — Иначе не может быть.

Муря опять помолчал некоторое время, делая глубокие затяжки, затем заговорил тихим дрожащим голосом:

— Эх, Андрей Иванович! Всю-то жизнь пришлось нам батрачить на бояр — и отцу моему, и мне, и моим детям!.. Проснусь иногда и думаю о будущем. И не верится, что доживу я до этой чудесной справедливой жизни, что смогу порадоваться на нее…

Русский слушал его внимательно, даже курить перестал.

— Скажи мне, Андрей Иванович, — продолжал Муря еще тише и взволнованней, — а не обидно будет тем, кто погибнет как раз сейчас, когда вот-вот должен наступить мир? Не обидно будет, если завтра настигнет тебя пуля на этой проклятой высоте… и все для тебя кончится раньше, чем ты начал жить настоящей жизнью?

Усач слушал его, задумчиво потягивая цигарку. Сделав последнюю глубокую затяжку, он потушил пальцами окурок и отбросил его в сторону. Еще немного помолчал, словно обдумывая слова Мури.

— Да, брат Думитре, — услышал я его глубокий сдержанный голос, и мне показалось, что он стиснул рукой плечо Мури, — конечно, обидно будет. Очень будет обидно!.. Но подумал ты, что оставили нам гитлеровцы в наших странах, во всей ограбленной Европе? Трупы и развалины оставили они, смерть и пепелище, могилы и виселицы… Ах, браток! — вырвалось у него со стоном. — Только две эти руки и остались у меня! Все я потерял — и жену, и ребятишек, и хозяйство. Село наше немцы спалили дотла. Нет ничего у меня сейчас на земле! Вот за все это должен я отплатить бандитам. На край земли пойду за ними… — Усач замолчал, борясь с охватившими его печалью и гневом. — Не думай! И мне дорога жизнь. И я люблю и работу, и веселье, и водку, и песни… Эх, какая жизнь началась у нас накануне войны! Живи, не горюй. А пришел Гитлер и все порушил. И этого мы ему не простим, не можем простить… И если бы мне даже пришлось завтра погибнуть, чтобы только Гитлер был уничтожен, мне бы не было обидно, потому что я знал бы, что погиб не зря. Все человечество вздохнет свободно. Миллионы людей заживут в покое и мире…

Я снова задремал под эти проникновенные слова советского воина. Но на этот раз сон мой был тревожен, меня мучили кошмары… Мне снилось, что я возвратился домой. Война окончилась. Мать со слезами радости на глазах встретила меня у ворот. Я бросился к ней, хотел обнять. Но у меня на глазах ее вдруг окутало дымовое облако, как то, что закрывало от нас высоту триста десять. А из облака торчала сверху железная мачта… Проснулся я весь в поту… Только нащупав рукой сено, я осознал, что это был сон, и понемногу успокоился.

Кругом меня была тьма, я не различал больше далекого мерцания звезд сквозь отверстие в потолке — его заслонили от меня тела Мури и Андрея Ивановича… Приподнявшись на локте, я оторопело уставился на них… Наполовину высунувшись из дыры, они бессмысленно палили в небо… Затем, сдернув фуражки, стали размахивать ими над головами, крича во всю глотку:

— Ура-а-а! а-а-а! Ура-а-а!

Потом, вставив новые обоймы, снова принялись палить вверх, в звезды. Но выстрелов я больше не расслышал. Их перекрыл треск и грохот бесчисленных ружей, пулеметов, пушек, стрелявших отовсюду.

Перепуганный, я кинулся к отверстию, протиснулся между Андреем Ивановичем и Мурей и замер, пораженный открывшимся перед моими глазами зрелищем: вся линия фронта пылала. Непрерывно взлетали ракеты — синие, красные, зеленые, белые. Сверкали и переливались нити трассирующих пуль… И среди этого моря огня снова вырисовывалась на фоне темного неба красноватая железная мачта на высоте триста десять, еще ниже склонившаяся к земле… Там, над линиями немецких укреплений, царила глубокая, почти зловещая тишина… А у нас здесь внизу, на дворе разрушенной чешской усадьбы, румынские и советские бойцы обнимались, бросали вверх фуражки и сотрясали ночную тьму неистовыми криками: