Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)

• Название: Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)
• Автор: Павел Лукницкий
• Жанр: Русская классическая проза

---

Выходя на улицу, АА показала мне гимназию: "Здесь Николай Степанович учился... Иннокентий Федорович здесь жил одно время...".

Возвращаемся... (Обрыв.)

АА рассказала: 1-е окно (со стороны противоположной комнатки) было окном ее комнаты. Следующее окно - библиотеки. 3-е, среднее - окно гостиной. Во 2-м этаже жил Лева.

Подошли к калитке. АА показала мне на жестяную доску с этой стороны дома. На доске масляными красками: "Дом А. И. Гумилевой"...

Эта доска с надписью так и осталась отдельной - легла с другой стороны мозга, не с той, с которой улеглись все впечатления от сегодняшней поездки... Не знаю почему, но вспоминая эту поездку, я могу сопоставить, взять рядом, назвать вместе 2 любых предмета - книжку Мандельштама и Царскосельский вокзал, синий ободок тарелки, на которой я обедал, и арку Гостиного двора, - но эта доска существует в моей памяти отдельно, она ни с чем не может ужиться, она - отшельница.

За углом электрической станции, по пересекающей Малую улице находится дом Тирата, где Николая Степанович одно время жил...

АА устала и кроме того боится опоздать к обеду. Берем извозчика. Возвращаемся.

Еще до этой прогулки - приблизительно в час дня - к АА заходили Рыбаковы - минут на 15.

В начале 5-го часа - обед: Над. Яковлевна вошла к АА и приглашает нас обедать к себе. Идем к Мандельштамам. Садимся: АА на диване, Над. Як. - с противоположной стороны стола, я - спиной к окнам, а О. Э. - против меня.

Обед вкусный, даже сервировка приличная, не "пансионская"... Суп с клецками, жареная курица и крем на сладкое. За столом сидели почти 2 часа. Разговаривали. Обрывки этого разговора записываю:

О Николае Степановиче.

АА: "Николай Степанович совершенно не выносил царскоселов. Конечно, он был такой - гадкий утенок - в глазах царскоселов. Отношение к нему было плохое..."

Я: "Среди сверстников?"

АА: "Среди сограждан; потому что он был очень своеобразным, очень отличался от них, а они были на такой степени развития, что совершенно не понимали этого...

До возвращения из Парижа - такая непризнанность (такое неблагожелательное отношение к Николаю Степановичу). Конечно, это его мучало. Вот почему был очень счастлив, подъем был большой, когда появились Кузмин, Потемкин, Ауслендер..."

О. Э.: "А потом Вы знаете, как с Кузминым вышло?"

АА: "С Кузминым - у меня же на глазах, в 12 году еще".

О. Э.: "Кузмин, кажется, до сих пор сердится..."

АА: "Зачем же Кузмину сердиться? Он же не Сологуб, чтоб сердиться! Что это за занятие такое - сердиться!.. К чему это?"

Эта фраза была сказана с теми особыми, свойственными АА интонациями, которые вложили в нее одновременно и мягкость, и добродушие, и легкую "розовую усмешку".

Разговор переходит на тему о Сологубе. АА рассказывает, что Сологуб очень ругает Пушкина - и это ей в нем не нравится.

О. Э. очень удивлен этим - он не знал этого. Спрашивает, когда это началось?

АА: "С 20 года, приблизительно, пошло, и все больше и больше..."

АА: "Юрию Верховскому часто приходится страдать от этого. Он всегда спорит с Сологубом..."

Я: "Зачем же спорить? Пусть бы он молчал - все равно спор ни к чему не приведет..."

АА: "Ну, он не может молчать, когда слышит такое невыносимое сочетание слов".

Выясняется, что Сологуб бранит Пушкина всячески, иногда просто по-ребячески, вернее, по-стариковски.

АА: "Например, когда говорит: "Этот негр, который кидался на русских женщин!" - это уже не может восприниматься серьезно. Это даже просто глупо!"

О. Э. громко смеется.

АА: "Оленька Судейкина иначе с ним спорила - она моментально вспоминала и указывала: "Федор Кузьмич, у Вас тоже так сказано!" - и Сологуб тогда умолкал: "Ну, что ж, и у меня бывают промахи"..."

АА указывает, что примеры такого непризнания других - брюзгливого есть... Таков Анатоль Франс, который отфыркивался от Мореаса, про Леконта де Лиля сказал одно только слово: "Леконт де Лиль - дурак".

О. Э. говорит, что он к Сологубу раз собрался, чтоб побыть в его обществе, послушать его, запомнить разговор, "чтоб получить физическую пользу"... Но что больше к нему он не пойдет, не пойдет потому, что с Сологубом трудно разговаривать...

О том, как Сологуб держится - дома и "общественных местах" - мнение такое: дома и в тесном кругу он (в разговоре) чрезвычайно интересен, парадоксален часто; лицо совершенно оригинальное (лицоманерастиль).

О. Э.: "А в общественных местах - где-нибудь на собрании, в заседании, на вечере и т. д. - он ничем не отличается от всех других".

О. Э.: "Здесь у него не лицо, а какое-то общее место, а так - старается поразить собеседников - особенно в домашнем кругу. Чем теснее круг, тем больше Сологуб старается "поразить"...

АА (о себе): "Надо пойти к нему. Он так спрашивал о моем здоровье, беспокоился..."

Разговор о Шкловском.

О. Э. "Николай Степанович не любил Шкловского - считал его человеком одного типа (качественно, хоть не количественно) с Жаком Израилевичем. В 21 году у Шкловского с Николаем Степановичем была какая-то история (вечер о друидах?). АА не была на этом вечере, О. Э. - тоже не был. Поэтому не знают сути инцидента.

АА Шкловского любит: "Он такой веселый". Этим термином заменяет все другие определения.

Не помню по какому поводу был следующий диалог:

О. Э.: "Были такие снобы после смерти Николая Степановича - хотели показать, что литература выше всего..."

АА (иронически): "И показали..."

О. Э.: "Да".

АА: "Почему это раз в жизни им захотелось это показать - что литература выше всего?!"

АА: "Николай Степанович любил осознать себя... ну - воином... Ну поэтом... И последние годы он не осознавал трагичности своего положения... А самые последние годы - даже обреченности. Нигде в стихах этого не видно. Ему казалось, что все идет обыкновенно..."

О. Э.: "Я помню его слова: "Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем, открыто, что я - монархист. Для них (т. е. для большевиков) самое главное - это определенность. Они знают это и меня не трогают".

АА: "Это очень характерно для Николая Степановича".

АА: "Он никогда не отзывался пренебрежительно о большевиках..."

О. Э.: "Он сочинил однажды какой-то договор (ненаписанный, фантастический договор) - о взаимоотношениях между большевиками и им. Договор этот выражал их взаимоотношения как отношения между врагами-иностранцами, взаимно уважающими друг друга".

АА рассказывает об отношении Николая Степановича к царице Марии Федоровне. Когда Николай Степанович лежал в Царском Селе в лазарете, он ее видел часто.

АА: "Он был шокирован ее произношением (у нее очень неправильный выговор был). Говорил: "...И потом, что это такое? - она подходит к солдату и говорит: "У тебя пузо болит?"." - А она, как известно, всегда так говорила... Так что серьезного отношения к ней совершенно не было".

О Вячеславе Иванове.

О. Э. рассказывает, что когда он в первый раз пошел к Вяч. Иванову с Надеждой Яковлевной, то Вяч. Иванов спросил ее: "Вы тоже пишете стихи?"

Мандельштам по этому поводу острит: "Это же не немецкая эпоха цехов: приходит к одному бочару другой - со своей дочерью, а тот уверен, что его дочь тоже обязательно должна заниматься тем же, что и отец, ремеслом...".

АА: "Но я не как дочка бочара - мне пришлось сказать, что я пишу..."

Я: "Вы в первый же раз читали там стихи?"

АА: "Да, читала...".

После обеда АА вместе со мной пошла к себе. Легла на постель, я сел у постели.

Из разговоров запомнилось:

Я - о разговорах о Николае Степановиче за обедом.

Я: "Такие разговоры не успеваешь записывать, и многое из них сейчас же забывается".

АА: "Но это лучшие разговоры. В них всплывает характер Николая Степановича. Это не беда, что многое вы не успеваете записать, - впечатление у вас остается, и оно много поможет вам..."

АА говорит, что у Мандельштама очень сильно чувствуются интонации Кузмина. И - по этому поводу - что он вообще всегда под чье-нибудь влияние попадает (в этом отношении).

Я: "А у Кузмина характерные интонации?"

АА: "О, да!"

Я: "А Ваши интонации нельзя воспроизвести..."

АА (задумчиво): "потому что я в очень тесном кругу так говорю..."

Я: "Не только потому, а потому еще, что их оттенки очень тонки..."

Я показываю АА присланный мне из Москвы Горнунгом альманах "Чет и нечет". АА, взглянув на него, полуспрашивает: "Это такой московский "Гиперборей"?"

Просматривает. К стихам отнеслась очень неодобрительно и удивлялась, как все они подражательны Гумилеву.

В заметке там же упоминается Цех поэтов, Ирина Одоевцева, - упоминаются так, как будто это еще существует сейчас...

АА: "Как это свойственно москвичам - запаздывают", - и АА продолжала разговор на эту тему относительно некоего Винокура, заметка которого (рецензия о книжке "Лермонтов" Эйхенбаума)... (Обрыв.)

Я показывал ее Эйхенбауму, и он разругал этого Винокура, назвав его перебежчиком - из формального метода. Я говорю об этом.