Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)

• Название: Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)
• Автор: Павел Лукницкий
• Жанр: Русская классическая проза

---

Потом вернулась в Петербург (до начала Брусиловского наступления)... Знаете что?.. Я уехала в Севастополь из Петербурга в тот день, когда сгорел Исаакиевский мост, деревянный.

Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила. Я жила в 7 году, а это было в 16-м). Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилев, который проехал на север по дороге из Массандры. Затем до... приблизительно, до сентября я жила на даче с родными, а потом переехала в Севастополь, на Екатерининской улице наняла комнату, жила одна (потому что у них было негде жить). Перед этим я на неделю ездила в Бахчисарай, чтобы встретиться с одним моим другом. По возвращении из Бахчисарая наняла комнату, в которой прожила, приблизительно, до середины декабря. Туда я получила письмо Н. С. (об экзаменах). Все время он все-таки писал, - не было ни одной нашей разлуки, чтобы мы не переписывались. Довольно регулярно всегда писал, всегда присылал стихи.

В середине декабря я уехала в Петербург (в день убийства Распутина я через Москву проезжала) - прямо к Срезневским. (Когда я была в Петербурге в 16 году летом, я жила у Срезневских.) сочельник, по-видимому, мы вместе с Караваевыми собрались ехать в Слепнево. Неожиданно приехал Коля с фронта и поехал с нами (об этом есть рассказ Констанции Фридольфовны Кузьминой-Караваевой). В Слепневе я пробыла до середины (приблизительно) января 17 года, а Н. С. в Слепневе был 2 дня. Новый год мы уже без него встречали. Он уехал в Петербург, а из Петербурга - прямо на фронт. Тогда он "Гондлу" давал читать в Слепневе. Мы очень долго не виделись - громадный перерыв был.

Я приехала опять, поселилась у Срезневских. В январе письма мои - два письма неотосланных Анне Ивановне - 29-го или 30-го и 31-го января. Потом...

До середины июня, приблизительно, я жила у Срезневских. Тут революция, отъезд Н. С. - "На Салоникский фронт" тогда это называлось. Его приезды еженедельные, "Подделывателей" тогда читал - мне и Лозинскому. До революции мы с ним в Астории завтракали, когда он приезжал, были с ним у Сологуба, У Сологуба он прочел "Дитя Аллаха".

В июне уехала в Слепнево, а в сентябре вернулась в Петербург, опять к Срезневским. Зиму 17 - 18 гг. безвыездно провела в Петербурге (с Царским у нас все было кончено весной 16 года. А. И. зимовала 16 - 17 г. в Слепневе с Левушкой).

Потом, на Троицу 18 года, с Н. С. ездила в Бежецк последний раз. В августе 18 года с В. К. Шилейко уехала в Москву, в сентябре мы приехали на несколько дней вместе в Петербург и опять уехали в Москву. (Тут стили уже мешаются, начинается путаница стилевая... - если не "стильная"!)

В сентябре Н. С. был у нас и читал из "Шатра" - мне (в Петербурге). Пробыли там (в Москве) недолго и совсем вернулись в Петербург. Тут уже летних отъездов больше не будет. С этого времени я живу в Петербурге безвыездно, 2 раза я выезжала с тех пор из Петербурга - раз в Бежецк, на Рождество 21-го года, и в апреле 24-го года - в Москву и Харьков читать стихи...

Шереметевский дом - Фонтанка, 34 - с осени 18 года и до осени 20 года.

С осени 20 по осень 21 года - Сергиевская, 7 (это я там служила и там у меня было две комнаты при службе).

Потом с осени 21 года - Фонтанка, 18 - по осень 23-го.

В 1914 г. встреча с Блоком: добавить (приблиз. слова АА):

"Поезд остановился на маленькой станции. Вижу на платформе - Блок. Я очень удивилась... Потом оказалось, что это его станция - Подсолнечная... Я вышла из вагона... Он меня очень удивил... Блок всегда меня удивлял... Спросил - "Вы одна едете?" Поезд стоял минуты 3, вот, значит, сколько мы поговорили".

5.04.1925. Воскресенье

Н. Н. Пунин дал мне утром для АА письмо. АА его читала несколько раз. Когда я ей заметил это, она дала его мне: "Прочтите". Я прочел. Смысл его "я без тебя не могу работать"; затем - надежды на будущую совместную жизнь. Выражение: "Ты самая страшная из звезд". Называет АА оленем; меня - Катуном младшим. ("Пришли с Катуном младшим мне записку, и во всяком случае попроси его мне позвонить").

Письмо подписано "Катун М". Я спросил АА, что это значит, она, кажется, сказала: "Катун Мальчик".

АА записки Н. Н. Пунину не послала, но просила меня позвонить ему.

АА просит меня не упоминать в моем дневнике Бэби, да еще так, как я это делаю.

АА: "Можно подумать, что он моим любовником был! Просто влюблен был в меня..."

В 10 1/2 часов иду к Пунину, беру у него письмо АА и пакет для нее. Еду на вокзал. С поездом 11.30 отправляюсь в Царское Село, к А.А. Ахматовой. В 12 приезжаю, иду в пансион. (АА поместилась в пансионе на Московской ул., д. 1).

Поднимаюсь по лестнице - в столовой замечаю О. Э. Мандельштама и Над. Яковлевну. Завтракают. Удивлены моим приездом. О. Э., сказав, что АА еще не встала, тащит меня к себе.

Мандельштамы приехали сюда дней 10 назад, живут в большой, светлой, белой комнате. День сегодня чудесный, и комната дышит радостью и прозрачными лучами солнца. Обстановка - мягкий диван, мягкие кресла, зеркальный шкаф; на широкой постели и на круглом столе, как белые листья, - рукописи О. Э. ... Я замечаю это, а О. Э. улыбается: "Да, здесь недостаток в плоскостях!"...

АА живет в соседней комнате. Минут через 15 - 20 Над. Як. идет за ней они условились пойти сегодня утром на веранду и полежать на солнце. Возвращается вместе с АА. В таком освещении, в такой радости ослепительно белых стен АА кажется еще стройней, еще царственней. Приветливо здоровается со мной и с Ос. Эмильевичем; стоит - прямая, с глазами, грустными как всегда, глубокими и мягкими, как серый бархат. В руках - плед.

Уходят с Надеждой Яковлевной. Я остаюсь с О. Э. Он вдавливается, как птенец в гнезде, в глубокий диван. Я сажусь в кресло с другой стороны стола, прижатого к дивану.

Через 15 минут АА с Н. Я. возвращаются, но за эти 15 минут О. Э. рассказал, как они живут здесь, как здесь хорошо, что прожить здесь они рассчитывают долго, а отсюда, вероятно, поедут в Крым.

Я: "Как было бы хорошо, если б АА тоже поехала на юг!.. Ее здоровье просит юга, но сама она, кажется, не хочет ехать..."

О. Э.: "Да, АА необходимо поехать на юг... Я думаю, она не будет противиться такой поездке. Здесь она стала покорнее!"

О. Э. вспоминает свои разговоры с АА о Николае Степановиче.

О. Э.: "Вот я вспомнил - мы говорили о Франсе с Анной Андреевной... Гумилев сказал: "Я горжусь тем, что живу в одно время с Анатолем Франсом", и попутно очень умеренно отозвался о Стендале"...

О. Э.: "Это очень смешно выходит - что в одной фразе Николай Степанович говорит об Ан. Франсе, о Стендале... Я не помню повода, почему Николай Степанович заговорил о Стендале, - но помню, что повод к таком переходу был случайным".

О. Э.: "О словах Николая Степановича: "Я трус", - АА очень хорошо показала: "В сущности - это высшее кокетство"... АА какие-то интонации воспроизвела, которые придают ее словам особенную несомненность..."

О. Э.: "Николай Степанович говорил о "физической храбрости". Он говорил о том, что иногда самые храбрые люди по характеру, по душевному складу бывают лишены физической храбрости... Например, во время разведки валится с седла человек - заведомо благородный, который до конца пройдет и все что нужно сделает, но все-таки будет бледнеть, будет трястись, чуть не падать с седла... Мне думается, что он (Николай Степанович) был наделен физической храбростью. Я думаю. Но, может быть, это было не до конца, может быть, это темное место, потому что слишком уж он горячо говорил об этом... Может быть, он сомневался..."

О. Э.: "К характеристике друзей: он говорил - "У тебя, Осип, пафос ласковости!" - понятно это или нет? Неужели понятно? Даже страшно!"

АА и Н. Я. возвратились... Эти 15 минут доставили им удовольствие большое, но утомили их. АА идет к себе в комнату, приглашает меня через несколько минут зайти.

О. Э. сообщает, что скоро будет издаваться новая книжка его стихов вернее, не новая книжка, а старая - новым, дополненным изданием.

Я: "А как будет называться она?"

О. Э.: "Боюсь, надо будет придумывать новое название, чтоб затушевать переиздание в Госиздате".

О. Э. открывает шкаф и достает только что вышедшую книгу его "Шум времени". Ему не нравится обложка; ему кажется странным видеть на обложке название "Шум времени" и тут же внизу "Изд. Время". Ему не нравится бумага... А о содержании этой книжки О. Э. говорит, что он стыдится его. (Потом, когда он при АА сказал то же самое, АА возразила ему очень решительно, что ему не следует бранить себя и что не надо такой ложной скромности.)

О. Э., на том основании, что книжка эта его не удовлетворяет, до сих пор не подарил ее и даже не дал для прочтения Анне Андреевне. Мне он все-таки (после моих приставаний) дарит эту книжку и надписывает (но надписывает уже вечером, прощаясь со мной). Надпись такая: "Павлу Николаевичу Лукницкому в знак искреннего уважения. Детское Село, 5.IV.25. О. Мандельштам".

Возвращаясь с веранды, АА и Н. Я. застали нас за таким занятием: я читал из своего литерат. дневника выдержки, касающиеся разговора О. Э. с Е. И. Замятиным у ворот "Всемирной литературы", а О. Э. громко смеялся, причем весь вид его вполне совпадал с видом птенца, высунувшего из гнезда голову и до глубины своей души счастливого. Решительно, диван противоречит стилю О. Э.! Ему нужно всегда сидеть на плетеных стульях с высокими спинками, сидеть выпрямившись, и так, чтобы не было сзади тяжелого фона, мешающего впечатлению, производимому быстрыми поворотами его высоко вскинутой головы. Может быть, зало - полутемное, с острыми и строгими линиями потолка и стен, с тяжелыми и топорными, пропитанными схоластической важностью стульями, с большим столом, в полировке которого тонут напыщенные многовековые рассуждения на тему о существе Бога, рассуждения, упавшие в эту полировку во время тяжелого перелета из уст одного к ушам 12-ти других, ученых и забывших о существовании времени богословов, - может быть, такое зало - по контрасту с внешностью и по сходству с внутренним содержанием Осипа Эмильевича явилось бы тем, что мы привыкли называть стилем данного человека.