Петр Меркурьев-Мейерхольд - Сначала я был маленьким

• Название: Сначала я был маленьким
• Автор: Петр Меркурьев-Мейерхольд
• Жанр: История

---

Леньку тетя Галя часто шлепала, и очень сильно. Помню, как она вытирала со стола: нервно, быстро и ладонью без тряпки. С бабушкой очень дружила, во всем ей помогала.

Потом помню, как мы с тетей Галей и Леней ходили в здание Думы на Невском (там, кажется, продавали билеты на поезда), тетя Галя говорила "Боровичи", а что это такое - я не понимал. Она объяснила, что это город, куда они с Леней уезжают.

- Тетя Галя, а зачем? Разве вам у нас плохо?

Тетя Галя только нервно вздохнула. Когда мы пришли домой, на Чайковского, тетя Галя с мамой о чем-то долго-долго говорили, а мы с Ленькой играли на полу в машинки и почему-то подрались. Кажется, это был 1948 год. Тетя Галя с Леней уехали и появились снова только в 1956 году.

Оказывается, ее тогда, в 1949, снова посадили, пересылали из тюрьмы в тюрьму, гнали по этапу в ссылку - в Кустанайскую область, где она пробыла еще долгих восемь лет.

Вернувшись в 1956, когда ее полностью реабилитировали, тетя Галя прежде всего, конечно, появилась у своей матери. Но ни Екатерина Михайловна, ни дочь Ирина тетю Галю не приняли. И тетя Галя с Леней появились у нас.

Мне было уже 13 лет. Как-то, придя домой, я увидел незнакомую мне женщину невысокого роста и мальчика лет 11. И вдруг женщина говорит сипловатым голосом: "Петенька, ты меня не узнаешь?" Я и сейчас помню, как обрадовался и сжал тетю Галю в объятиях - теперь она была маленькая, а я почти метр восемьдесят.

Галина Гавриловна Виноградова с Леней поселились у нас. Леню быстро устроили в интернат, а тетю Галю поставили на очередь на квартиру. Тогда из реабилитированных была своя очередь. И хотя она двигалась быстрее, чем обычная городская очередь, прошло немало времени, прежде чем тетя Галя получила ордер на комнату. Но даже когда переехала в свою комнату, она бывала у нас очень часто. И не просто бывала - она жила интересами моих родителей, да и нашими интересами. До самой своей смерти тетя Галя была самым близким для нас человеком, а Леня (Леонид Александрович Виноградов) просто еще одним братом.

Кроткий, застенчивый человек, удивительно терпимый, тетя Галя буквально зверела и свирепела, когда слышала имя Сталина. Те эпитеты, которые она щедро бросала в адрес тирана, здесь даже приводить не буду. Помню, когда Сталинскую премию переименовали в Государственную премию СССР, папе пришло из исполкома извещение о том, что будут заменять дипломы и значки "старого образца" (то есть с изображением Сталина) на дипломы и значки "нового образца" (то есть с серпом и молотом). Папа попросил меня пойти в исполком и провести эту процедуру. Когда я вернулся, дома были и папа, и мама, и тетя Галя. Папа уже собирался на спектакль, когда я отдал ему три диплома и три лауреатских медали. Тетя Галя очень заинтересованно спросила:

- Петенька, как это происходило?

На это тут же стал отвечать папа (который там, кстати, не был):

- Галя, медали и дипломы, которые принес Петя, бросили на пол и стали топтать, топтать ногами!

Смех был всеобщим.

Тетя Галя была человеком невероятной эрудиции. Память у нее была такая, что ей мог бы позавидовать любой историк (кстати, по части ее исторических знаний тоже было чему завидовать). Ее можно было спросить, например:

- Тетя Галя, а что делал Пушкин 15 февраля 1822 года?

Она тут же отвечала:

- Ну как же! За ним зашел Пущин, и они пошли к Вяземскому.

Конечно же, я сейчас привожу не совсем удачный пример - наверняка ошибаюсь с датами. Но тетя Галя не ошибалась никогда!

- Иришенька! - обращалась она к моей маме.- Ты помнишь актрису в Тифлисской труппе Всеволода Эмильевича, которая приезжала к нам в Новороссийск, а Ольга Михайловна ее всегда угощала вареньем? Ее фамилия имярек. Не помнишь? Ну, я тебе напомню. Это было 17 мая 1918 года, мы с тобой еще зашли к Иде, а потом ты побежала к Ляле, чтобы покататься верхом. А 19 мая приехал Всеволод Эмильевич.

Я, например, не понимаю, как можно было помнить все по датам, да еще после девятнадцати лет тюрем и ссылок!

Читала тетя Галя бесконечно много. И больше всего - мемуаров! Жизнь Пушкина, Достоевского, Толстого, Тургенева, Комиссаржевской она знала буквально по дням. Когда тетя Галя читала, смотреть на нее было наслаждение: куда-то исчезала озабоченность, разглаживались морщины, и весь вид ее был такой счастливый, покойный - можно только позавидовать человеку с таким богатым духовным содержанием!

Работала тетя Галя после возвращения из лагерей и ссылок в туберкулезном диспансере. И здесь тоже проявились ее феноменальные данные: она наизусть помнила не только самих больных, состоящих на учете, годы их рождения, место их работы, но она помнила и всех "контактных": жен, мужей, детей, соседей. И считала это само собой разумеющимся. Терпимость ее к людям тоже была поразительной. Если кто-то про кого-то говорил: "Это сволочь" - тетя Галя мягко возражала: "Нет, он не сволочь. Просто у него сложная психика. Ему самому с собой тяжело" и так далее. Единственным исключением, как я уже сказал, был Сталин.

Сына своего, Леню, тетя Галя любила безумно. И он отвечал ей взаимностью. Всегда подшучивал над ней:

- Галочка, что-то у тебя на столе книжек поубавилось? А где "Братья Карамазовы"? - И ко мне: - Она их наизусть учила.

Тетя Галя при этом только смущенно улыбалась.

В нашей семье, в жизни моих родителей тетя Галя была, пожалуй, самым близким человеком, и не рассказать о ней я не могу. А Леня, кстати, очень много фотографировал отца, и его фотографии помещены и в книге о Меркурьеве, и на пластинке "Василий Васильевич Меркурьев" (там почему-то автор фотографий не указан). И эта книга будет во многом иллюстрирована фотографиями работы Леонида Виноградова.

* * *

Как я уже писал, начиная с 1946 года мы нигде не отдыхали, кроме как на своей даче. Никогда ни один из нас не был в пионерском лагере, родители никогда не бывали в домах отдыха или домах творчества. Папа вообще не любил "пассивный" отдых - он очень любил физический труд, любил смотреть на плоды своего труда. А также любил тишину и одиночество (хотя бы иногда, хотя бы не круглый год ощущать внимание к себе, взгляды на себе). Дача наша находилась в глуши (с одной стороны - лес на 3 километра, после которого начинался военный аэродром, оставшийся еще от финнов, с другой - лес на 1,5 километра, за которым находились строения, попеременно бывшие то подсобным хозяйством "Большевички", то ветеринарной школой, то вспомогательной школой для детей с неполным развитием). С севера к даче вела пустынная дорога через поля, засаженные во времена, когда еще это была Финляндия, ровными полосами берез, ольхи, клена (и до ближайшего "перекрестка", у которого стоял одинокий домик, называемый нами "маленьким домиком", расстояние было 1400 метров), а с южной стороны была красавица Вуокса шириной напротив нашего дома около двух километров, а длиной... Такое удобное географическое положение позволяло отцу чувствовать себя свободно. Бывали месяцы, когда вблизи дома не появлялось ни одного человека.

Я помню, что первые годы мы ехали на дачу по 5-6 ча сов. И происходило это не только потому, что, как я уже рассказывал выше, дорога была плохая, извилистая и гористая, но еще и потому, что по всему пути следования в первые послевоенные годы шли саперные работы - разминировали поля, нашпигованные немецкими, финскими и советскими минами. Бывало, стоим на дороге, впереди - вереница машин, сзади тоже. И слышны взрывы. Однажды ехала целая колонна дачников - артистов Пушкинского театра (километрах в сорока от нас поселились Н. К. Симонов, В. И. Янцат, А. Н. Киреев, позже И. О. Горбачев, А. Ф. Борисов), и мы ходили от машины к машине - как бы "в гости". Тогда я познакомился с Андреем Толубеевым - сыном Юрия Владимировича и Тамары Ивановны Алешиной (зрители помнят ее по фильму "Небесный тихоход", где она играет первую "нарушительницу клятвы", вышедшую замуж до окончания войны). Тогда же познакомился с детьми Николая Константиновича Симонова - Леной, Катей, Колей, скромными и очень добрыми ребятами. Все они были старше меня. Были застенчивыми и не очень шли на контакты. Вообще мне больше всех нравились Симоновы. Николай Константинович, этот гигант, этот величайший из трагиков, в жизни был удивительно трогательным, застенчивым, нелюдимым человеком. В обществе он тушевался, замыкался - и слова из него не вытянешь. Очень стеснялся того, что его узнают на улице, поэтому гулял всегда в безлюдных местах. Был он как ребенок. Он замечательно рисовал, но картины свои предпочитал не показывать. Родители мои рассказывали, как однажды пришли к нему и уговорили показать работы. Симонов съежился как-то, буркнул: "Ну, пошли!" В соседней комнате он стал по одной картине открывать и со словом "вот!" буквально на полминуты представлял ее взору зрителя, тут же поворачивал к стене и протягивал следующую. Так за полчаса он "продемонстрировал" более тридцати своих картин. Потом, смущенный, сидел насупившись и не проронил ни слова. А когда родители попытались высказать свое в высшей степени положительное отношение, Симонов замахал руками: "Да ладно, ладно, ладно! Не надо!"