Александр Попов - Новая Земля

• Название: Новая Земля
• Автор: Александр Попов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Кыш, кыш. Убегайте, дурачки, - потряс я клетку.

Недоверчиво косясь на меня, робко выполз один; другие - ни с места.

- Ну же! - сильно тряхнул я клетку.

Из дома послышались покряхтыванье и шарканье ног.

Я спешно вытаскивал кроликов за уши и кидал на пол. Бросился за перегородку и замер. Заглянул в щелку и с досадой и обидой увидел кроликов, сидевших кучкой возле чурки.

Появился дедушка; его брови приподнялись и губы съежились, когда он увидел пустую клетку. Он, быть может. в ту минуту был комичен, но для меня страшен.

- Тьфу, ядрена вошь! Петька!

Я отпрянул от щелки и прижался спиной к стене дома.

- Что, скажите на милость, за чертенок разэтакий.

Скидал кроликов в клетку, последнего поставил на чурку. Через несколько минут кролик висел на крюке. Невыносимо запахло свежим мясом и кровью.

- Проклятый дед, - прошептал я и с упертым в землю взглядом пошел, не таясь, в огород.

- Петруша. Петр! - окликнул дедушка.

Я не обернулся и не остановился.

- Да стой же ты.

Я остановился и нагнул голову так, что подбородок коснулся груди и в позвоночнике вздрогнула боль.

Твердая рука, будто черствая корка хлеба, прошуршала по моей шее и щеке.

- Эх, ты, - вымолвил дедушка с ласковой укоризной. - Подумай, дурачок ты этакий, как же мне их не резать, ежели только имя мы со старухой и живем. Пенсия - с гулькин нос, у своих детей ничего не берем и не возьмем: видим, им нелегко. Старые мы. Что ж ты хочешь - восьмой уж десяток. Без кролей, милый, нам никак нельзя, хотя и тяжелехонько с имя. Они - наше спасение: и мяско, и шкурки, и денежки кой-какие. Благодаря кроликам мы скопили маленько на черный день, чтобы схоронили нас на наши кровные. Вот так-то оно в жизни, - вздохнул дедушка.

И удивился я - после его слов, он мне уже не казался страшным, а жалким и бедным стариком. Я открыл, всмотревшись, что его глаза похожи на глаза нашего старого кота Семы, которые напоминали мне мокрые серовато-пепельные камушки - мало в них жизни или совсем нет.

И еще один незначительный случай вспомнился мне, в тот же, что и с кроликами. день он произошел. А может, нет, - не помню. Я без особой цели бродил по огороду и между грядок увидел сидящих на корточках свою двоюродную сестру Таню, равных со мною лет, и ее подругу Дашу; они рассматривали синий цветок. Я приостановился возле телеги с сеном, на котором сидел большой усатый жук; я тихонько к нему крался. Сестра и Даша меня не видели.

- Смотри, Даша, какой он миленький, - сказала Таня. - Я его люблю, если хочешь знать.

- Кого? - удивленно подняла брови Даша.

- Цветок.

- И я, и я тоже люблю, - поспешно сказала Даша.

- Я срывать цветок не буду. Давай поцелуем его.

- Давай! - Даша потянулась губами к цветку.

- Стой, Даша. Сначала я поцелую, потому что первая нашла.

- Забыла: я первая подбежала?

- Ну и что же? Важнее, если хочешь знать, кто первый нашел.

- Ладно, - махнула рукой Даша. - Целуй скорее.

Таня прильнула к цветку вытянутыми губами и задержала их секунд на пять.

- Да скорей же! - поторопила подруга. Как только Таня отпрянула, Даша склонилась к цветку и вытянула губы.

- Таня выдохнула "ах" с таким видом - слегка откинула голову назад и приоткрыла рот, - словно ощущала величайшее блаженство. Даша отпрянула от цветка и тоже сказала "ах". Мне происходящее так понравилось, что я отказался преследовать уползавшего наверх жука и готов был подбежать к девочкам и поцеловать цветок. Но я считал себя "почти" взрослым и полагал постыдным проявлять детские чувства перед кем бы то ни было.

Я вышел из-за телеги.

- А мы цветок целовали, - сказала мне Даша.

Я зачем-то принял взрослый вид: крепко сплел на груди тонкие руки, кулаки сжал чуть ниже подмышек, чтобы мышцы рук бугрились, как у настоящего мужчины, и широко расставил ноги.

- Вам только и остается, что цветочки целовать, - сказал я развязно.

Но неожиданно я увидел дедушку, стоявшего возле телеги с сеном и наблюдавшего за нами. Он пристально, с прищуром правого глаза посмотрел на меня и, кажется, покачал головой - чуть-чуть так. Постоял, помолчал и ушел. Но его "чуть-чуть" и молчания было довольным для меня, чтобы больше ни слова не произнести, чтобы жарко покраснеть, чтобы впервые в жизни почувствовать, как постыдно ложное. Я хорошо помню, что именно с того дедушкиного "чуть-чуть" я стал смотреть на него: я волей или неволей ожидал и искал оценки, его призрачного "чуть-чуть". Дедушка не то чтобы представился мне мудрым, без зацепочки, но как бы - ищу меткое слово - отражателем моего духа, - как зеркало. Да. да, кажется, именно так и было, - ведь иначе почему бы мне часто, как ни при ком другом, приходилось краснеть перед ним? Впрочем, мне не только краснелось и совестилось при дедушке, но происходило нечто очень важное - он помогал мне сблизиться с самим собой. Я теперь хорошо знаю, что любой, даже самый падший человек, всю жизнь ищет себя себя истинного, единственного. И прекрасно, если находится у него верный наставник. Трудно рассказать, как наставничал надо мной дедушка, потому что все происходило как-то неуловимо, мимолетно, беспредметно, мало что мне ясно запомнилось в историях, а из запомнившегося - одни блики.

Однако один случай, из того же далекого детства, хорошо вижу. Дело было в дедушкиной столярке. Он, покуривая, стоял над верстаком и стругал доску. Брал ее в ладонь ребром и, прижмуривая глаз, определял, насколько она ровна. Я стоял возле него и наблюдал за его действиями. В его сараюшке я бывал часто, он поручал мне нехитрую работу или вместе со мной что-нибудь мастерил.

- Н-та-ак, - сказал дедушка, критически оглядывая доску. - Стоишь?

- Стою.

- Сейчас, Петр батькович, дам тебе работенку. Будешь ладить перегородку от собак: кролей завтра переселю сюда.

Я должен был прибивать доски к стойке. Он продолжил стругать, искоса поглядывая на меня, но притворяясь, будто не наблюдает.Я деловито, подражая дедушке, стучал молотком. Первую доску прибил хорошо, вторую - еще лучше, а третью, засмотревшись на веселую возню собак, очень криво. Я тайком взглянул на дедушку, прикусил губу. Он все притворялся, будто занят только своим делом, и, видимо, ждал, что же я предприму. Я решил, что нет ничего страшного в криво прибитой доске. "Подумаешь, маленькая щелка. Следующую прибью ровно, ровнее всех остальных. Ровнее самого ровного на свете!" подбадривал я себя, однако нехорошее чувство росло.

Только я взялся за следующую доску, как дедушка спросил, пристально взглянув на меня и мою работу:

- Как там у тебя, Петр? Все ли ладно?

- Н-да-а, - промолвил я. - Вот только... криво...вато прибил.

- Ничего страшного: поправить не поздно. Оторви и прибей наново, а то бабка засмеет нас за халтуру - она просмешница еще та.

С большим трудом я оторвал злополучную доску и прибил ее как следует. Когда я закончил работу, дедушка попробовал на крепость: подергал каждую доску. Потом похлопал меня по спине:

- Молодцом. Хорошо.

- Правда, дедусь, хорошо?

- Правда, правда. Иди, постреленок, играй.

Скупая похвала заставила меня улыбнуться и, кажется, покраснеть. Я поцеловал в сырой нос наскакивавшего на меня пса Бульку, крутнулся на носочке и побежал на улицу.

- Дедусь, - крикнул я, тут же вернувшись, - а может, еще что-нибудь сделать? Давай, я все смастерю, - принажал я на "все".

Дедушка улыбнулся - чуть-чутошно.

- Ступай, ступай, играй. На сегодня - хва. Завтра что-нибудь поладим.

Я весь буквально пылал: и радость во мне сверкала, и разгоралось тщеславие, но откуда-то из глубины сердца выныривал стыд за хвастливую самоуверенность.

* * * * *

Я очень жалею, что дедушка не идет со мной по жизни: он умер, когда мне и двенадцати не было, и я, разумеется, мало что от него перенял по-настоящему.

Вспоминая дедушку, я невольно всегда возвращаюсь сердцем в один день, тот, который я по-особенному провел. Обмолвлюсь сразу, что история, в сущности, как и некоторые выше рассказанные, пустяковая, но перебираю с нежностью и легкостью каждую нить и стежку ее уже не один год. Как ни пытаюсь, но не могу вспомнить, куда мы тогда с ним направлялись и зачем, однако светло, с теплотой помню все мелкое и не мелкое, что пришло к нам тогда. Как я хочу теперь узнать, куда же меня вел дедушка, к чему или к кому он хотел меня привести?Во всем этом по верхней одежке незатейливом событии есть, если хотите, что-то ритуальное и колдовское. Впрочем, пора шагнуть в тот день. Я жил в Весне на летних каникулах, то ли четвертый класс закончил, то ли пятый - неважно.

Утро. Очень тихо. Я и не проснулся совсем, и не сплю - неясно, но лежу по плечи в перине и пуховой подушке на большой кровати и сквозь бахрому ресниц вижу мягкие, широкие, ярко-солнечные полотенца, настеленные на стены, полы и стол. Не понимаю, удивляюсь - кто же полотенца расстелил, к какому нежданному празднику? Приоткрываю глаза шире - ха! - это просто яркие солнечные блики. Лучи ливнями рвутся в дом через щелки в ставнях.Надо бы еще поспать, но дремать и тем более спать решительно невозможно: мне не хочется расставаться с праздничной комнатой. Я тяну к призрачным полотенцам ладонь, чтобы погладить их, но с сожалением и неуместной обидой ощущаю лишь сухую, шершавую стену, - роняю руку, как не свою, и от досады хочу непременно уснуть.