Александр Попов - Новая Земля

• Название: Новая Земля
• Автор: Александр Попов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Бабушка всю жизнь проработала по дому: хозяйство большое, детей много. По утрам вставала очень рано. Перво-наперво шла кормить поросят, выгоняла в стадо корову. И весь день пребывала в хлопотах то в избе, то на огороде, то в стайке, то еще где-нибудь. В молодости была красавицей, но в трудах рано постарела. То, что было хорошим, приятным, радостным в прошлом, нередко вспоминается почему-то с грустью, и на бабушку посреди забот неожиданно находила печаль по прошедшему. Присядет, бывало, и долго сидит, задумавшись.

- Чей ты, девка? - очнувшись, скажет. - Ишь, расселася. Ты ишо разлягися. Огород-то неполотый, а она - вон че.

Жизнь ее текла так же тихо, размеренно, трудолюбиво и незаметно, как и узкая чистая Весна перед домом тянула к Ангаре свои воды.

С малолетства мой дедушка работал на лесозаводе. Багром толкал к транспортерной линии бревна или загружал в вагоны древесину - самые тяжелые на заводе работы. Вечерами и в выходные дни рубил односельчанам дома, бани и сараи. Дедушка был маленького роста, худой, с узкими плечами, но лицом красавец: светло-карие глаза с улыбчивым, ясным взглядом, рыжеватые барашковые волосы, по-девичьи округлый подбородок. Жил дедушка(дальше буду называть его Петром, ведь тогда он был молод) до своих восемнадцати лет весело, беспечно; "батяне" помогал в работе, иногда сутками пропадал на рыбалке, девушек любил, и они отвечали ему взаимностью. Но как-то посмотрел Петр в девичий хоровод - черными большими глазами внимательно смотрела на него молоденькая соседская дочка.

- Хороша, - сказал он товарищу, указывая взглядом на Любу. - Недавно была пацанкой, и вот те на.

- А глаза-то у тебя загорелись - как у кота на сметану, - посмеялся товарищ.

- Глаза-то - ладно. Голова кругом пошла.

Товарищ серьезно посмотрел на Петра:

- Неужто - с первого взгляда?

- Сполвзгляда, - рассеянно улыбнулся Петр.

Поутру Петр подкараулил Любу в саду, - она пришла поливать смородину. Парень любовался девушкой из кустов малины. Люба мало походила на деревенскую, про себя Петр назвал ее дамочкой: низкая, худенькая, с тонкими черными косичками, в которые были вплетены выцветшие атласные ленты; лицо румяное, маленькое, но большие, блестящие глаза. Петр любовался девушкой. Вылезая из своей засады, он шумно зашуршал кустами, не чувствовал, как кололись стебли. Люба вздрогнула, выронила ведро с водой и хотела было убежать.

- Соседушка, погоди. Ты чего испугалась? Меня, что ли, Петьку? Вот дуреха!

Она пристально посмотрела на соседа и покраснела. Он подошел ближе и легонько коснулся ее худеньких плеч:

- Пойдешь за меня замуж?

Девушка молчала и теребила косынку.

- Ну, скажи, пойдешь?

- А ты меня не будешь обижать? Папаня меня любит и пальцем не тронет.

- Обижать?! Да я на тебя дыхнуть боюсь, любушка ты моя. Пойдешь, что ли?

Она покачала головой. Он погладил ее по плечу, но поцеловать не решился: нельзя так рано!

Через месяц сыграли свадьбу.

Петр работал на лесозаводе, а Любовь - какое-то время на колхозной ферме. Срубил вместе с "батяней" и тестем дом. С родительской помощью обзавелись молодые кой-каким хозяйством - поросятами, овцами, коровой, скарбом.

- Живите в любви и мире, прибавляйте, как можете, добро, - был родительский наказ, - рожайте детей и с людями будьте приветливы.

Маленькая, тонкая Любовь так умело, ловко вела хозяйство, держала дом в таком порядке, что удивляла односельчан, соседей.

- Экая молодчина Люба Насырова, - говорили между собой женщины.

* * * * *

Пришла война, и Петра забрали в армию.

Тяжело жилось Любови. Весь день допоздна не разгибалась она на ферме. Дома негнущимися, обветренными пальцами долго развязывала и разматывала платок. Ввалившиеся глаза останавливались на голодных, отощавших детях. "Прилечь бы... Нет, нет! - вздрагивала она, словно кто-то подталкивал ее. Надо двигаться, работать. Опосля отдохнем, за все наши муки мученические". Снова принималась за работу - надо печку топить, скотину кормить, дрова заготавливать, детей обстирывать.

В сорок втором наступил настоящий голод. Любовь выменяла в Усолье на продукты питания все свои лучшие вещи. Ели даже то, что хотя бы немного походило на съестное - глазки от картошки, лебеду, крапиву. И как бывали рады, если удавалось добыть коноплю. Смешивали ее с картошкой, чтобы присутствовал запах масла; о настоящем масле и не мечтали: все лучшее государству, фронту.

Школьников часто снимали с уроков и отправляли на железнодорожную станцию разгружать вагоны; чаще - мелкие, не очень тяжелые стройматериалы, иногда - жмых, корм для скота. Вечно голодные, недоедающие дети воровали корм и с жадностью съедали. Много украсть было невозможно, охранники смотрели зорко, хорошо понимали, что может быть на уме у изголодавшегося человека. Однажды мой отец, тогда еще подросток, засунул за пазуху довольно большой кусок жмыха и уже хотел было нырнуть под вагон и дать стрекача к Весне, однако сильный удар в спину сбил его с ног. Ударившись о рельс головой, он неподвижно лежал на снегу.

- Хва разлеживать, вставай, сучий сын, - грозно сказал охранник, но замолчал, увидел возле головы подростка на снегу набухающее ярко-красное кровавое пятно.

Григорий был близок к смерти. Мать поила его отварами трав, ночи не спала, дремала возле кровати больного, недоедала и дошла до того, что ее стало качать, как травинку, а под глазами надолго легла синеватая тень, словно синяк от побоев.

Однажды вечером, когда сын еще лежал без сознания, Любовь пришла к охраннику домой.

- Вцеплюсь в лахудры этому гаду, - решила она.

Вошла в избу и - семеро или больше детей, мал мала меньше, сидели за длинным столом и хлебали варево с неприятным запахом жмыха, крапивы и картошки. Сам хозяин, сутулый, худой мужчина, сидел у окна и чинил старую детскую обувь. Одной ноги у него не было, на застиранной гимнастерке покачивался кругляшек медали за Сталинград. Ничего не смогла сказать Любовь, тихонько вышла и заплакала в сенях.

- Спаси и сохрани, Матерь Божья, - перекрестилась она.

* * * * *

Дедушку забрали а армию в июне сорок первого; хотели было оставить на заводе, но он настоял и ушел-таки на фронт.

Последнее прощание было возле дома за воротами. Обняв плакавшую жену, Петр неподвижно стоял, будто омертвел, с закрытыми глазами. Неожиданно странные, даже "преступные" - как он после оценил - мысли пришли к нему: "Куда я собрался? Ах, да, на войну. На какую такую войну? К какому бесу мне эта проклятая война?" Ему показалось совершенно нелепым, непонятным то, что нужно уйти на войну, бросить жену, детей, хозяйство и завод. Ему представилось, что кем-то совершена ошибка, произошло недоразумение. Нужно много работать, любить жену, растить детей, а тебя гонят на войну, на которой наверняка надо убивать, калечить или самому погибнуть, стать инвалидом. Он вросся в трудовую, семейную жизнь, в заводские, весненские хлопоты и плохо представлял себя без привычных забот. "На войну? На войну. Да как же так? - спрашивал он повлажневшими, но суровыми глазами у своего дома, знакомого до каждого бревна и дощечки, синеватой, поднявшейся из-за дождей реки Весны, у холмистых зеленых полей и лугов, у мревшей вдали байкальской тайги, у больших сосен, величественной немой стражей стоящей возле дома. - Идти на войну? Идти! Надо. Должен. Не враг же я своему народу".

- Ты. Люба, прости: было дело - обижал... Дурак.

- Ну-у, ты чего, Петя? - плакала жена. - Нашел о чем говореть. Ты тама берегися, нам детишек надо на ноги поставить.

- И коммунизм построить, - вздохнул Петр и легонько отстранил жену. Машина подкатила... пойду? - спросил он у Любови, словно без ее одобрения не пошел бы.

Она еле заметно покачала повязанной платком головой и всхлипнула. Петр спешно обнимал ее и детей. Шофер просигналил. Резко высунулся из кабины горбоносый, как орел, майор с красными от бессонницы глазами и крикнул:

- Шустрее, шустрее, товарищ!

Петр оторвал от себя детей и еще раз зачем-то спросил:

- Пойду, что ли, Люба?

К машине бежал, оборачиваясь. В ее черном, из-под угля, кузове сидели выпившие односельчане. Громко пел выпивший Алексей Чижов. Глухо и жирно стал бить по пыльной земле дождь. В кузове было сыро, неуютно. Пропала в дымчато-серой дали Любовь, бежавшая вслед за машиной с женщинами и ребятишками. Петр, прячась от припустившего дождя, натянул на голову стеженку.

Через три недели в составе сформированной в Иркутске пехотной дивизии паровоз помчал Петра Насырова далеко-далеко на запад, где собирала людской урожай жница-война. Пока ехали, Петр или валялся на нарах, уставившись в закоптелый дырявый потолок, или смотрел из вагона.

"Большу-у-ущая русская земля, много на ней всего, и красоты - хоть раздаривай, а лучше своего не сыщешь, сколь не ищи", - думал он, вспоминая городок Весну, реку Веснушку, своих, дом, поля, завод и его запахи - свежей распиленной древесины, коры и смолы; тогда, в вагоне, эти запахи казались ему самыми душистыми на свете.