Сергей Фетисов - Хмара

• Название: Хмара
• Автор: Сергей Фетисов
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Все дальше и дальше уходят в прошлое грозные годы Великой Отечественной войны. Поднялись и идут друг за другом, как волны, новые поколения, для которых война — история, а не личная автобиография. С пристальным вниманием вглядываются сегодняшние двадцатилетние в пропахшую порохом юность своих отцов, свято чтят память тех, кто отдал за Родину самое дорогое — жизнь.

Эта книга — малая частица огромной и далеко еще не оконченной художественной летописи войны. Написана она на документальном материале и рассказывает об истории создания, борьбы и трагической гибели-подпольной организации, действовавшей на оккупированной гитлеровцами территории — в приднепровском селе Большая Знаменка.

Автор — сам участник Отечественной войны, пишет он о своих сверстниках, поэтому ему удалось показать в романе не только фактическую сторону событий, но и, что не менее важно, духовный настрой комсомольцев военного поколения.

---

— Wie geht'r. mit de Aufdeckung der Verbecbe?[14]

Мюльгаббе перечислил: организованы поиски со служебными собаками, но они ничего не дали — следы теряются в плавнях. Опрошены жители крайних домов Каменки и Знаменки, тоже безрезультатно. Наконец, даны указания старостам об усилении полицейского надзора.

Господин полковник неудовлетворенно засопел: он надеялся, что комендатурой проделана более результативная работа. Гебитскомиссар стал оправдываться, ссылаясь на отсутствие следователей-криминалистов, и высказал надежду, что окружная фельджандармерия в лице господина полковника поможет своим богатейшим опытом и специальными знаниями в деле розыска преступников. Комплимент, ловко ввернутый гебитскомиссаром, привел полковника в прежнее состояние благодушия. Поэтому он сказал, хотя не без строгости (нельзя забывать о строгости в разговоре с нижестоящими!), но с явными благожелательными нотками в голосе:

— Ноге mal, mein Teuer! Das soil mich nicht in Ver-legenheit treiben. lch soil in drei Tagen die Verbrecher aufdecker. Nicht mehr. So ist Befell! bes Chefs, lch helfe dich, unb du helfst mir. Nun wenn du nicht weit, wie man es macht…[15]

Оглянувшись. Хальке фон Руекопф увидел живую лестницу субординации: по пятам за ним и гебитскомиссаром следовал обер-лейтенант Швальк, затем шел унтер-офицер Хош, еще через несколько шагов два ефрейтора, потом беспорядочно валила солдатня. Автомашину оттеснили в хвост колонны. Смешное желание занять места по чинам и рангам полковнику не показалось смешным, оно было для него понятным и естественным, ибо в присутствии высшего начальства точно так же поступал и он сам.

— Es ist gut spazieren gehen, doch besser Auto…[16]

Десяток голосов одновременно прокричали шоферу, чтобы подавал машину. Тот мигом подкатил. Выпрыгнув из кабины, он распахнул дверцы и застыл в ожидании. Полковник отстранил солдата-шофера, сказав, что машину поведет сам. Шофер щелкнул каблуками и отступил на заросшую бурьяном обочину.

Хальке фон Руекопф с трудом втиснулся на водительское место — мешал живот, упиравшийся в баранку. Поджарый и длинный, как гончая собака, гебитскомиссар Мюльгаббе занял место рядом. Несколько рук потянулось, чтобы захлопнуть дверцы, и множество зубов заблестело вслед отъезжающим в почтительных улыбках. Лишь обер-лейтенант Швальк не улыбнулся, а оскорбленно выпятил губу — он рассчитывал, что полковник пригласит его в машину.

— lch hege eine Hoffnung, — сказал полковник вкрадчиво, — das alles Aiitgeteilte hier tot bleibt.[17]

Мюльгаббе рассыпался в заверениях.

План полковника был прост и надежен. По делу о грузовиках необходимо арестовать с десяток русских, допросить их с пристрастием, и несколько человек подпишут протокол не читая. Это уже проверено опытом. Затем тех, кто подпишет, надо расстрелять или, еще лучше, повесить. А остальных как оправданных отпустить, и это создаст впечатление справедливого и беспристрастного суда.

— Barbarisches Land vorlang auch barbarische Regierungsmethoden,[18] — с твердым убеждением сказал в заключение полковник.

Мюльгаббе сделал на сиденье почтительный полуповорот:

— Jawohl, Herr Oberst! Ich bin damit einverstanden.

Хальке фон Руекопф заметил, что поиски действительных преступников, независимо от этого, должны продолжаться. И Мюльгаббе внозь сделал полуповорот-полупоклон.

Вызов в комендатуру был срочный и без объяснения причин. Немецкий солдат, приехавший за Раевским на трескучем, воняющим бензином мотоцикле, грубо поторапливал:

— Verdamt noch ein Mai! Du kramst wie ein Huhn. Uns erwartet man doch! Schneller, schneller…[19]

Раевский путался в рукавах рубахи, ощущая неприятную тяжесть в низу живота. Его подняли с постели, едва он успел заснуть после обеда. На все вопросы солдат-мотоциклист отрицательно тряс головой и поторапливал.

Вчера Раевского вызывали в комендатуру по поводу взорвавшихся на минах грузовиков, дали накачку, велели задерживать подозрительных лиц, на том дело и кончилось. Но вчера предупредили по телефону, зачем вызывают, и мотоциклист не приезжал… А сегодня зачем? Почему мотоциклист?

«Неужто о листовках узнали, которые появляются в Знаменке чуть ли не каждую ночь?.. Или о проданной в Никополе пшенице кто-то донес коменданту?.. Пронеси, господи, беду мимо!» — встревоженно думал Раевский.

Мотоцикл был без коляски. Раевскому никогда в жизни не приходилось ездить на мотоциклах, и всю дорогу он замирал от страха — вот-вот упадет! — и испытывал муки от боли в животе и тряски.

В комендатуру вошел весь серый. Навстречу попался староста из Каменки, он утирал платком багровое лицо-крепко, видно, досталось. Коллеги не поздоровались друг с другом — не до того. Но после этой встречи Раевский несколько успокоился: не одного его вызывали — значит, не листовки и не пшеница, а что-то другое…

Изогнувшись перед закрытой дверью, Раевский едва слышно постучал. За дверью был еще не кабинет, а только приемная гебитскомиссара — там сидел дежурный солдат, тем не менее староста испытывал величайшую робость, и стук был настолько деликатен, что дежурный, скорей всего, не слышал. Минут пять Раевский простоял у двери, не осмеливаясь постучать громче. Неизвестно, сколько еще простоял бы, если б солдат не вздумал проветрить комнату. Пинком сапога он растворил сразу обе половинки двери, и одна из них крепко стукнула Раевского по склоненной голове.

— О-о! — удивился солдат, — Я извиняссь! Кого делал ту здесь?

Раевский торопливо объяснил, что явился по вызову гебитскомиссара.

— Я доложить сейчас, — сказал солдат, с трудом сдерживая смех. Раевский с застывшей улыбочкой потирал пальцами ушибленную голову.

Гебитскомиссар встретил Раевского вопросом:

— Что сделайт для поймаль партизанен, котори взорвайт машинен?

Вытянувшийся по стойке «смирно» Раевский не знал, что следует сначала: поздороваться или отвечать на вопрос? Он соединил то и другое.

— Хайль Гитлер, господин гебитскомиссар! Как вы приказывали, я дал указание проверить подозрительных лиц…

Изжелта-восковое лицо Мюльгаббе медленно покрылось лихорадочными красными пятнами. Кабинет наполнился тонким и гневным криком:

— Ти-грязная свиння! Как можел ти сказайт соцнал-демократише партайише приветствий!? Это можел член партай. Разный свиння не можел! Ферботеп! Темный голов! Ти не выполняйт приказ, ти жулик, ти плохо работайл. Я будеть ти наказывайт!..

При первых выкриках гебитскомиссара Раевский невольно попятился, бледнея и дрожа отвисшей челюстью. Показалось, что Мюльгаббе известно о его проделках с пшеницей, незаконно взятой из общественных амбаров…

Одна мысль вращалась в этот момент в опустошенном ужасом мозгу старосты, вращалась, как поврежденная патефонная пластинка, на одном месте, по одному и тому же кругу: «Вот так поздоровался! Вот так угодил!» И опять: «Вот так поздоровался! Вот так угодил!» Раевский ждал, вот-вот гебитскомиссар нажмет кнопку звонка и войдут солдаты, чтобы арестовать его, Раевского, и бросить в карцер. Более года он служил у оккупантов и давно уже понял, что бесполезно в таких случаях доказывать свою невиновность. В глазах новых хозяев все русские и все украинцы виноваты уже тем, что они русские, украинцы. Расстрел 73-х наглядно свидетельствовал об этом, и Раевский, охваченный ужасом и мучившийся от болей в животе, не сводил с Мюльгаббе завороженных страхом глаз.

Пришлось гебитскомиссару сдержать свой гнев: он видел, что русский староста готов упасть в обморок. Это не входило в расчеты Мюльгаббе. Он вызвал старосту для разговора, не терпящего отлагательства, а если этого жалкого труса придется приводить в себя, то возникнет нежелательная задержка. Поэтому Мюльгаббе решил сменить гнев на милость.

Мюльгаббе колебался: приказать ли принести старосте воды или в знак своего расположения угостить сигаретой? Наступившая тишина нарушалась лишь хриплым дыханием Раевского. Для того молчание гебитскомиссара было еще страшнее, чем крики. Раевского осыпало холодным потом, когда Мюльгаббе потянулся к кнопке звонка. Однако рука вдруг, изменив движение, вытянула из лежавшей на столе пачки пару сигарет.

— Возьмайт, — сказал Мюльгаббе, протягивая Раевскому сигареты. — Ти можел раухен… Курийт, курийт! — вспомнил он русское слово. — Ти можел курийт. Битте.

Из кабинета гебитскомиссара Раевский вышел, унося кроме зажатых в кулаке сигарет три истины. Первая, самая важная — он по-прежнему находится в доверии, вторая — ему надлежит не позже завтрашнего полудня сдать в комендатуру пятерых подозрительных, лиц, третья — нельзя приветствовать немцев фашистским кличем «Хайль Гитлер», а надо говорить скромнее: «Гутен таг».

Во дворе комендатуры Раевский остановился, озираясь. Сейчас он хотел только одного-поскорее забежать за сарай, потому что боли в животе стали невыносимыми. Мелкой трусцой засеменил в дальний угол, но из-за сарая, застегиваясь на ходу, вышли навстречу два офицера. Одного из них, в форме жандармского полковника, Раевский узнал: осенью он приезжал в Знаменку.