Борис Деревенский - Представление о христианах в античном обществе

• Название: Представление о христианах в античном обществе
• Автор: Борис Деревенский
• Жанр: Религия

---

Некоторые нетипичные представления

В одном из первых сообщений о христианах, принадлежащем перу Тацита, содержатся довольно загадочные слова: crimine odio humani generis – «уличенные в ненависти к роду человеческому». Человеконенавистничество это оказалось настолько значительным в глазах императорских чиновников, расследовавших причины пожара в Риме в 64 г., равно как в глазах всех столичных жителей, что оно совершенно затмило обвинение христиан в умышленном поджоге, с которого, собственно, и началось дело. «Сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, – пишет Тацит, – а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, скольков ненависти к роду человеческому» (Анналы, XV, 44, 4). Последовавшая затем жестокая расправа постигла христиан главным образом не за поджог, а за их «человеконенавистничество». Вероятно, в связи с этим рассказом Тацита в апологетических сочинениях Тертуллиана указывается, что христиан называют «врагами народа» (hostes populi) или «врагами рода человеческого» (hostes generis humani), когда на самом деле они враги человеческому заблуждению (К народам, I, 17; Апология, XXXVII, 8). Но что именно Тацит имел в виду, говоря о человеконенавистничестве христиан? Такая формулировка обвинения нетипична в антихристианских процессах и не встречается в сочинениях античных авторов, писавших против христиан.

Ситуация немного прояснится, если мы обратимся к подобным же обвинениям в адрес евреев. Мы уже видели, что большинство антиеврейских представлений затем было перенесено на христиан. По словам Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), беглецы из Египта «объединившись в племя иудеев, стали из рода в род передавать ненависть (to. mi/soj) к людям. Поэтому-то к обычаям они приучают к самым странным: де делить трапезы ни с кем из иноплеменников и ни в коем случае не испытывать к ним расположения» (Историческая библиотека, XXXIV, 1, 2). И далее, со ссылкой на Гекатея Абдерского (IV-III вв. до н. э.): «будучи сам изгнанником, он (Моисей) узаконил нелюдимый и замкнутый образ жизни» (там же, XL, 3, 4). В первом указе Артаксеркса об иудеях говорится: «один враждебный народ, по законам [своим] противный всякому народу» (Есф 3:13d по Септ.). Следовательно, под человеконенавистничеством понималось прежде всего обособленность от окружающего населения, закрытость обрядов и ритуальной практики. Об «отложении иудеев не только от римлян, но и от всего человечества» говорил и Флавий Филострат: «жизнь они себе избрали особую и с прочими людьми не делят ни застолий, ни возлияний, ни молитв, ни жертвоприношений, так что отдалены от нас дальше, чем Сузы и Бактры и даже дальше, чем Индия» (Жизнь Аполлония, V, 33). Общеизвестны раввинские предписания о недопустимости совместной трапезы с иноверцами, запрет лечиться у них и прочие ограничения во внешних контактах. Действующие издревле, правила эти были окончательно оформлены в талмудическом трактате Авода-зара. Известно и то, что ранние христиане, то есть иудео-христиане следовали этим правилам (Деян 11:3; Гал 2:12). Таким образом, представление о человеконенавистничестве христиан появилось как реакция античного общества на их изоляционистское поведение.

Перейдем к уже упомянутому сообщению Элия Аристида о «нечестивцах в Палестине». Сообщение это находится в следующем контексте: «[философы] сначала морочат людей как прихлебатели, а затем втаптывают их в грязь как низших, будучи подвержены двум самым отвратительным и к тому же совершенно противоположным порокам – униженности и высокомерию (tapeino, thti kai. auvqadei, a|); нравами своими они очень напоминают нечестивцев в Палестине» (Речи, XLVI, 309). Уже античные комментаторы Аристида разошлись во мнении относительно этих нечестивцев: одни посчитали, что имеются в виду христиане, другие увидели в них иудеев «в Палестинском Иерусалиме», хотя последний со времен Адриана был римской колонией. Трудно решить этот вопрос и сейчас. И иудеи, и христиане имели своим центром Палестину, и те и другие подпадали под понятие «нечестивцы». Есть мнение, что слово «униженность» относится к христианам с их призывом к смирению, а слово «высокомерие» – к евреям [67]. Не исключено также, что Элий Аристид, так же как и другие античные авторы, вообще не отличал христиан от иудеев. В таком случае представление об униженности и высокомерии в равной мере относится к тем и к другим.

Другой любопытный взгляд на христиан можно встретить у философа Эпиктета (ок. 50-138 гг.). Рассуждая о людях, смело идущих на смерть, он подытоживает: «Итак, кто-то ведет себя подобным образом от помрачения рассудка, а у галилеян это принято» (Dissertationes, IV, 7). Нет полной уверенности, что под галилеянами в данном случае разумеются христиане. Хотя впоследствии именно так называл христиан император Юлиан, во время Эпиктета такое обозначение христиан еще не было распространено. Обычно их так не называли. Поэтому, возможно, речь у Эпиктета идет об иудеях, проживающих в Галилее. Эта область была одним из центров 1-го антиримского восстания палестинских иудеев, а в «Иудейской войне» Иосифа Флавия, которую возможно читал Эпиктет, описывается драматический эпизод, когда окруженные римлянами галилейские защитники Иотапаты предпочли смерть плену (III, 8, 1-7). Презрение иудеев к смерти отмечает и Тацит (История, V, 3). Во всяком случае, говоря об обычном у галилеян презрении к смерти, Эпиктет связывает его с тем же помрачением рассудка и очевидно имеет в виду религиозный фанатизм. Добавим, что и у Лукиана содержится похожее суждение о христианах: «эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут жить вечно; вследствие этого христиане презирают смерть, а многие даже ищут ее сами» (О смерти Перегрина, 13). До некоторой степени с этим согласуется и замечание Марка Аврелия: «Какова душа, которая готова, когда надо будет, отрешиться от тела, то есть либо угаснуть, либо рассеяться, либо пребыть. И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не из голой воинственности, как у христиан, – нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности» (К самому себе, XI, 3).

Мнение о христианах как об отъявленных спорщиках и пустословах встречается в «Истории Августов». Когда римские сенаторы устроили бесконечные прения по поводу Сивиллиных книг, император Аврелиан (270-275 гг.) написал им: «Можно подумать, отцы сенаторы, что вы находитесь не в храме всех богов, а в христианской церкви» (Флавий Вописк. Аврелиан, XX, 6). Это замечание позволяет предположить, что типологический образ христианина, сложенный античным обществом, помимо уродливых и отталкивающих черт включал в себя также и некоторые комические черты. Упоминание Тертуллиана о сатирической картине, выставленной противниками христианства, а также иронический тон Лукиана по отношению к последователям «распятого софиста» превращает это предположение в уверенность. Наверное, существовали и анекдоты о христианах, которые по понятным причинам до нас не дошли.

После перечисленных в предыдущей главе чудовищных обвинений в различных изуверствах совершенно невыразительно звучит фраза Тертуллиана, что христиан обвиняли в том, что они «люди самые низкие и подлые вследствие их жадности, склонности к роскоши и бесчестности (avaritia luxuria improbitate)» (К народам, I, 5). Таким образом Тертуллиан передавал мнение, что христиане – мошенники и стяжатели. С учетом всего сказанного такое суждение античного общества кажется вполне естественным и закономерным. И все же мнение такое весьма нетипично. В воровстве и мошенничестве, а также в стяжательстве и стремлении к роскоши христиан обвиняли менее всего. Совсем не чествовавший христиан Лукиан отмечал тем не менее, что они «презирают всякое имущество и считают его общим» (О смерти Перегрина, 13). Это вполне согласуется с тем, что на сей счет нам известно из христианских источников, – например, Деян, 4:32-37; 5:1-11. О том, что христиане не стремятся к личному материальному обогащению, говорили и другие античные авторы, нерасположенные к христианству, – например, Плиний Младший (Письма, X, 96, 7). Даже в обличительной тираде императора Юлиана, упрекавшего жителей Антиохии за сочувствие к христианам, тем не менее говорится о благотворительности последних: «Теперь каждый из вас позволяет своей жене все выносить из дому для галилеян, и они, содержа за ваш счет бедных, вызывают всеобщее поклонение перед безбожием со стороны нуждающихся» (Мисопогон, 35). Крайне редки указания на стяжательство христиан в сочинениях раннецерковных писателей. Если об этом и говорили, то только по чрезвычайному поводу. Да и сам Тертуллиан, передавший мнение о стяжательстве христиан, продолжает: «произведите тщательное следствие над нашей сектой, которой приписываются различные пороки. Когда кто-либо из нас оказывается неправ, то вы же сами говорите: почему он не отдает долга, когда христиане бескорыстны?» Деловые люди, заключающие сделки с христианами, полагались на их честность и безупречную деловую репутацию. Добавим, что именно эта репутация обеспечила ранним христианам финансовое благополучие, а Церковь приобрела имидж привлекательной финансовой структуры, – в конечном итоге это и обеспечило победу христианства в Римской империи.