Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

Потом долго согревались и высыхали под солнцем, играя в догонялки, борясь и, в конце концов, лёжа на помятой траве, болтая невесть о чём. Одно только и запомнилось - Витя спросил:

- Ты где так долго был?

Владимир серьёзно ответил:

- Тебя искал.

- А я тут нашёлся, да?

- Нашёлся.

Он обнял голенького сына, подхватил под попу, а тот его – за шею, и так держались друг за друга, запоминаясь запахами, теплом и токами. Где-то отдалённо шумел под ветром близкий лес, чуть слышно переливчатыми трелями звенели невидимые птицы, и почти совсем не было слышно орущих в азарте и брызгах воды пацанов. Всё в мире вдруг сосредоточилось в них двоих. И тогда они стали по-настоящему родными.

Боясь расстаться и вновь потерять отца, Витя потянул его от речки и подальше от дома к лесу, на поляны за земляникой. Однажды он уже был там с матерью и хорошо запомнил ароматно-сладкий вкус красных пупырчатых ягодок, прячущихся от солнца на тонких ножках под стелющимися тёмно-зелёными листочками. На счастье, их ещё не все выбрали, и новому восторгу малыша, плавящему сердце Владимира, не было предела. В нетерпении он бегал зигзагами от одной увиденной ягодки к другой и вскоре немного удалился от отца, передвигавшегося на корточках и методично обшаривавшего все низкие кустики подряд, собирая ягоды в ладонь.

- Па-а-а-па!!! – пронзительный вскрик Вити на одном дыхании остро вонзился в голову, заставив оцепенеть. Владимир резко поднял голову, и то, что он увидел, запечатлелось у него в мозгу на всю жизнь. Перед малышом, вскинувшим ручонки к судорожно перекошенному рту, медленно разворачивалась чёрно-серая с какими-то светлыми пометинами змея. Уже были видны её треугольная пасть с пружинисто выскакивающим узким, как лезвие, раздвоенным языком и холодные оценивающие безжалостные стеклянные глаза, направленные на сына. Чтобы атаковать наверняка незащищённые нежные ножки, потревожившие её солнечно-затенённые ванны в решётчатой тени кустиков, ей нужно было развернуться полностью. И тогда исчезнет двухметровое спасительное пространство, разделяющее её и жертву. Боже, не карай так жестоко! Это будет уже сверх терпения. Подсознательно, движимый инстинктом и отчаянием, Владимир резко выпрямился, сильно оттолкнувшись от земли, как стрела от тетивы, и, вытянув левую ногу, полетел по направлению к опасности. Он вложил в толчок всё, что имел и мог, и даже сверх возможного для обычных условий. Это помогло: вытянутая нога его опустилась туда, куда целилась – на слабо пока ещё подвижную змею. На мгновенье закрепившись обеими ногами, в амортизационном полуприсяде он подхватил Витю под мышки и резко поднял себе на грудь. Тот тоже среагировал и крепко обхватил отца за шею так, что стало больно. Теперь можно было и расслабиться. Внизу в сапог часто стукала пастью и хвостом змея, теша в агонии неутолённую злобу, вверху в отцову грудь часто колотилось сердце сына, обрётшее надёжную защиту. Так они и стояли как единое целое, пока удары в сапог не затихли. Тогда Владимир отступил на шаг, и оба увидели полураздавленное и ещё судорожно свивающееся и разворачивающееся, но совсем уже не страшное, а жалкое, длинное тело большой гадюки, неумолимо отправляющейся на своё постоянное место жительства и работы – в ад. На сапоге хорошо были видны мелкие потёки напрасно выброшенного яда.

Ягод больше не хотелось, и они пошли домой. Вернее, пошёл Владимир, а Витя так и не слезал больше с рук, безопасно угнездившись в их тёплых объятиях. По дороге обсуждали проблемы осмотрительного сбора ягод и профилактики встреч со змеями, правила поведения, когда те попадутся, а ещё мерзкий вид их, что они едят, где живут, как кусаются, почему без ног, а ходят, и зачем такие длинные. Темы хватило до самого дома.

Было уже три часа пополудни, пора собираться и ехать. Владимир передал Витю с рук на руки матери, послушал немного его бессвязный возбуждённый рассказ о приключении, коротко пояснил встревоженной Варваре, что было, удостоверился с её слов, что обе Варвары готовы, и, крепко поцеловав сына, который недовольно отталкивался, прерванный на пересказе, собрался уходить.

- А ты ещё придёшь? – остановил его молящий голос Вити. Малыш ещё не знал и не понимал, что родные принуждены жить вместе, а если расстаются, то ненадолго, и если надолго, то на то воля судьбы, и вопрос его праздный, безответный.

- Обязательно приду, - со спазмом в горле ответил Владимир. – Ты меня жди, я скоро, ладно?

Теперь обмануть было невозможно. Нужно было возвращаться, и он обязательно вернётся, хотя бы за сыном.

- Я подожду, - сказал Витя и добавил, по его мнению, весомо, - и мама тоже.

Больше Владимир ничего не смог сказать, грудь сдавило, он повернулся и пошёл торопить Марлена.

Тот был снова пьян. Его возбуждённый громкий голос с невнятным произношением отдельных слов и без законченных фраз сплетался с такими же голосами провожающих где-то в доме, доказывающих друг другу, кто кого больше уважает. Только Иван Иванович с ребятишками пообок опять сидел на ступеньках крыльца, угрюмо и непразднично глядя на Владимира.

- Готов? – глухо спросил он. – Пораньше надо выехать. Кто знает, как они ходят теперь, поезда? Расписания-то почти и нет, можете и запоздать. Да и вообще, хватит уже, - заключил в сердцах.

Он не объяснил, чего хватит, но было и так ясно, что ему надоели до чёртиков безделье, пьяная сутолока, односельчане и родственники в доме, а ещё – тоска, тоска, тоска от замаранной любви и дурно веселящейся женщины, которая никак не хотела оставить его сердце и дом, оскверняя и то, и другое своим неутолимым блудом.  

- Я готов, - ответил Владимир.

Из дома выпорхнула раскрасневшаяся и вся какая-то встрёпанная Любовь Александровна.

- О, кого я вижу! Привет, лейтенант!

Она тоже была на взводе.

- Здравствуйте, Любовь Александровна, - поздоровался Владимир.

Охлаждённая его подчёркнутой вежливостью, она постояла, озадаченно глядя на него, фыркнула и опять убежала в дом, откуда послышался её раздражённый голос:

- Марлен! Пришёл твой сопровождающий, собирай манатки!

Ушедший тем временем Иван Иванович через полчаса вернулся на машине с Варей. Владимир с Марленом побросали свои вещи в кузов, отбиваясь от навязчивой помощи провожающей пьяной компании, и стали прощаться. Любовь Александровна обняла и расцеловала Марлена, пригладила его волосы, смахивая ладонью слёзы, подошла к Владимиру.

- Прощайте, Володя. Не сердитесь. Здесь так скучно!

Иван Иванович решил проводить их до станции, не желая, вероятно, оставаться с гостями, которые не прочь были продолжить проводы и без виновников. Варя не выходила из кабины, пряча лицо в её тени. Усадили к ней сопротивлявшегося Марлена с его больной ногой, сами залезли в кузов, умостившись на единственной скамье. Иван Иванович бодро скомандовал «Трогай!», и они покатили, оставляя машущих и орущих вслед колхозников, Любовь Александровну с поднятой рукой, подпрыгивающих детей и всю деревню, в которой Владимир невзначай обзавелся семьёй. Он мысленно прощался с сыном. Хорошо, что Варя не взяла его с собой.

Дорогой молчали, как это часто бывает, когда стыдная тайна одного из двоих становится известной второму, и боль и обида сжимают сердца, замыкают рот, каждый боится сказать первым что-нибудь расстраивающее насторожённую память. Спереди быстро набегали и долго оставались сзади неподвижные и размякшие от дневной духоты деревья и кусты и вяло шевелящиеся под отталкивающей волной воздуха от машины потускневшие цветы, инертно отражаясь в мозгу, занятом перемежающимися близкими воспоминаниями и планами на близкое будущее.

- 11 –

В полуразрушенные Сосняки добрались минут за сорок. Проехали по выбитым колёсами и гусеницами неровным улицам, захламлённым бытовым мусором, шлаком, неубранными ещё развалинами домов и остатками разбитой военной техники, отполированной в отдельных местах штанами ребятни. Многие каменные дома ещё глядели пустыми обожжёнными глазницами, у некоторых остались только неровные гребни стен, а на месте деревянных строений среди пепелища нелепо высились чёрно-белые опавшие трубы печей. Кое-где виднелась новая стройка, но больше царило запустение, выжидание. По-настоящему строить пока было некому.

Железнодорожная станция имела таборный вид. Вся её небольшая пристанционная площадь, вытоптанная и исполосованная тележными и машинными колёсами, с ещё хорошо видными светлыми пятнами земли в засыпанных воронках, была, однако, пустынна. Весь мешочный народ сгрудился под редкими молодыми деревцами порушенной небольшой рощицы, надёжно прикрывая свой товар обмякшими от жары телами, толпился сбоку у длинного базарного прилавка, сколоченного из широких досок, где в пестряди носильных вещей изредка виднелись сельские продукты и чёрствые чёрные буханки хлеба, млел в очереди к грязному пивному ларьку, опоясанному невысохшими пятнами вылитой хмельной или ещё какой влаги и исторгающему кислые запахи на всю округу, или прятался в столовой, изредка выталкивающей в скрипучую дверь очередного несолоно хлебавшего посетителя вместе со смрадом подгоревшей капусты. Справа скопились конные повозки: телеги, две двуколки, что-то вроде пролётки, а также стояли две полуторки и знакомый мотоцикл БМВ. Само станционное здание было скроено из двух одноэтажных брусчатых домов торцами впритык, перекрыто железной некрашеной крышей и украшено широкими окнами, грязными от пыли и потёков, и большой верандой-входом, поднятой на три ступеньки от земли, с решётчатыми ограждениями. Деревянные скамьи под окнами были тесно заняты теми, кто стоически терпел солнечное пекло в обмен на относительные удобства в ожидании поезда. Ожидающих вокруг было так много, что не верилось, что всем удастся выбраться отсюда.