Эйвинд Юнсон - Прибой и берега

• Название: Прибой и берега
• Автор: Эйвинд Юнсон
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0502-5

«Я хотел создать образ современного человека, стоящего перед необходимостью применить насилие, чтобы предотвратить еще большее насилие», — писал о романе «Прибой и берега» его автор, лауреат Нобелевской премии 1974 года, шведский прозаик Эйвинд Юнсон.

В основу сюжета книги положена гомеровская «Одиссеия», однако знакомые каждому с детства Одиссеий, Пенелопа, Телемах начисто лишены героического ореола. Герои не нужны, настало время дельцов. Отжившими анахронизмами кажутся совесть, честь, верность… И Одиссей, переживший Троянскую войну и поклявшийся никогда больше не убивать, вновь берется за оружие.

---

Или возьмем вино. Густое черное вино, конечно, сильно разбавляли водой, но во время собраний, продолжавшихся часто по целым дням, а то и за полночь, его хлестали без удержу. Если каждый гость только за одной трапезой высасывал пол-литра из погребов Хозяйки, то в день у нее уходило около пятидесяти литров, стало быть, за двадцать дней тысяча литров, за двести дней — десять тысяч литров, сколько же это выйдет за пять лет жениховства? Обыкновенный здравый смысл назовет хмельную, крикливую, слюнявую, блюющую, вздорную и болтливую цифру в пятьдесят тысяч литров вина, которое текло из амфор, из мехов, из кратеров, из бокалов и кубков в глотки обжор ухажеров.

К этому надо добавить сласти: мед, всевозможные лакомства и фрукты, сосчитать которые невозможно, можно только прикинуть на глазок. А вот на хлебе надо остановиться подробнее. Допустим, что в день на одного человека уходит полкило, сколько же хлеба в год смогут умять паразиты женихи? Сто человек — пятьдесят кило в день. Стало быть, за пять лет жениховства — по двести дней в году, то есть за тысячу гостеприимных дней, — уйдет кругленький пятитонный каравай. Переведите эти цифры в посевы, сбор урожая, обмолот, выпечку и прочие заботы, и вы придете к выводу; дом Пенелопы был огромным предприятием, предприятием с миллионным капиталом, которым Долгоожидающей, обыкновенной женщине, приходилось управлять с помощью Эвриклеи, ломая голову и делая горестные подсчеты.

Какой дом способен выдержать гостеприимство такого размаха? Дом Долгоотсутствующего кое-как выдерживал. Странник, когда он уезжал, был отнюдь не беден, но всякий понимает, каким бременем ложилось все вышеописанное на семейный бюджет и сколь необходимы были затея с ткачеством и коммерческие разъезды старой многославной экономки.

Женихи и приживалы были не настолько глупы, чтобы не смекнуть кое-чего насчет хозяйственной деятельности Супруги. В принципе они ничего против нее не имели, но понимали: если она, несмотря на то что они сидят у нее на шее, останется женщиной состоятельной, это едва ли укрепит их надежды на успех. Она сможет сохранить свободу. Вот почему наиболее сообразительных, тех, кто был постарше годами, опытнее и вышел из семей с купеческими традициями, раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, они хотели прибрать к рукам такое предприятие, которое и впрямь обеспечило бы им и власть, и богатство, с другой — хотели подорвать экономическую мощь Владелицы, принудив ее поторопиться выйти замуж, чтобы свести приход с расходом.

Шла экономическая борьба, но Громовержец Зевс, которому поклонялись привычно — кто пылко, кто почтительно, а кто против воли, — Зевс, которого на здешнем острове прежде звали Мейлихий, Кроткий, казалось, не обращает ни малейшего внимания на эту песчинку в мироздании. Хотя кое-кто из женихов-иноземцев, не чуждых мистическим культам, рабски поклонялся всемогущему небожителю, Зевс все равно с полнейшим равнодушием относился к проблемам царства на островах. За минувшие годы Хозяйка тысячу раз думала о Нем, о Его семействе, например, о Гермесе и, конечно, об Афине, Деметре, приносила им жертвы и через Эвриклею пыталась завязать сношения со Стимфало-пиерийским центром [25], где решаются все вопросы, но тщетно. Она была предоставлена самой себе.

Родной отец также ее торопил. Старик, царственный старец Икарий, жил теперь на покое в своей деревенской усадьбе в Акарнании и был одним из подставных владельцев ее крупного рогатого скота. Теоретически он все еще имел право выдать дочь замуж второй раз. Но на этот счет его одолевали сомнения. Он весьма уважал Странника и не мог решиться признать, что тот совсем исчез с лица земли, утонул, сгорел или сгнил неизвестно где. Но на старца, без всякого сомнения, нажимали, и в посланиях, которые с помощью вывезенного из Беотии писца [26] он время от времени обращал к своей старшей дочери, тревога о ее благосостоянии чувствовалась настолько явно, что они пестрели такими словами, как «Не мешкай», «Поспешай», «Не промедли», и другими тяжеловесными и несколько старомодными выражениями. И что же он при этом имел в виду? А ничего, кроме того, что он не хочет иметь незамужнюю дочь (вторая его дочь жила в Фере с мужем и детьми), — незамужнюю дочь, которая то ли состоит в браке, то ли нет, ни вдова, ни мужняя жена, и что политические и, само собой, экономические связи и отношения, которые он может завязать через зятя в полном смысле живого, осязаемого и доступного для общения, стоят больше, нежели ореол чести, все еще витающий вкруг имени Исчезнувшего.

Одно из его писем звучало так:

"Высокочтимая и достойная восхищения, несравненная и покровительствуемая богами дочь!

Спасибо за твое последнее письмо, которое мне доставил немой раб. Я рад, что ты и Телемах, судя по всему, пребываете в добром здравии. Рад я также, что ты окружена многочисленными поклонниками — это доказывает, что не только зрелые мужи, но и молодежь в царстве на островах, несмотря ни на что, ценят истинную женственность. Само собой, на твоих плечах лежит тяжелое бремя забот. Сдается мне, даже слишком тяжелое. Сколь отрадно было бы в подобных обстоятельствах иметь рядом с собой Супруга, Отца твоему сыну, Копьеметателя и Щитоносца, Скипетродержателя и Верховного Попечителя Пастбищ. Увы! Время идет, Время не терпит, Время стремительно мчится, убеляя наши волосы сединами или вовсе лишая нас волос. Женская красота вянет, никуда от этого не денешься, вянет слишком быстро. Да, дражайшая моя дочь, политическое положение неустойчиво. Это еще самое мягкое, что можно о нем сказать. Как развернутся события, мы не знаем. Хорошо бы тебе завязать прочные связи с влиятельными лицами — я имею в виду связи через брачный союз. Как я уже сказал, Время не ждет".

Далее шла болтовня о погоде, о направлении ветра, о видах на урожай, о ценах на скот, а концовка письма выдержана была в отечески-наставительном, но неизменно дружелюбном тоне: «По здешним, а также итакийским законам, отец имеет право поступать со своими дочерьми, как ему заблагорассудится. Конечно, у тебя с твоим Исчезнувшим мужем были хорошие отношения. Можно сказать, то был брак по любви. Но нельзя жить одними воспоминаниями. Я еще не принял окончательного решения насчет твоего положения и твоего будущего, но я часто думаю, что Время бежит. Время стремительно мчится. Я хотел бы видеть тебя счастливой и под защитой мужа, прежде чем закрою глаза и отправлюсь в царство теней. Я думаю о тебе каждый день, подаренный нам Гелиосом, и можешь не сомневаться, что я строю планы твоей грядущей жизни. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы уладить твои дела».

Хозяйка, крупная предпринимательница, пожала плечами, опустила уголки губ и сказала, сохраняя в голосе почтение, которое надлежит блюсти по отношению к отцу:

— Они и с этой стороны ведут подкоп, Эвриклея!

— Ваша милость еще очень молоды, — ответила старуха. — Мужчины уезжают из дома, но бывает, они возвращаются еще полные сил. Я думаю, это бывает очень часто. Я слыхала о мужах, которые отсутствовали и двадцать, и тридцать лет, но потом возвращались домой. Море велико. Пути его долги. И среди них есть такие, которые не легко одолеть.

Но этот разговор произошел не тогда, когда они перемигнулись в безмолвном взаимном понимании. Он произошел в ту пору, когда дочь Долиона была так юна и так мало вихляла задом, что, пожалуй, была еще девственницей.

Глава пятая. ДРУГАЯ

— Это приказ, милейшая, — сказал Вестник, Носитель жезла, Крылоногий, как он сам порой хвастливо называл себя. — Это приказ Царя богов…

Он смотрел на Калипсо, ожидая ее окончательного ответа, вид у него был самодовольный и веселый — этакий удачливый дипломат. Будь она простой смертной, смертный свидетель и наблюдатель сказал бы о ней: «Лет тридцать пять — сорок. Может, между сорока и сорока пятью». Глаза у нее были черные, под ними сеть морщинок, проведенных жизненным опытом, которые она не старалась убрать с помощью массажа. Темноволосая, женственная — тип женщины с берегов заповедных оазисов в пустыне на дальнем юге: смуглое круглое лицо, узкие смуглые руки, которые не могли стать белее, сколько бы она ни пряталась от Гелиоса; если уж говорить начистоту, она была шоколадного цвета. Роста она была невысокого. Она напоминала куклу, мягкую игрушку, предназначенную для немолодых вождей, окруженных множеством жен: идеальная любовница.

Однако она была повелительницей — это было видно с первого взгляда. Вестник мысленно это признал и попытался скрыть признание за снисходительной улыбкой. Они состояли в дальнем родстве, и улыбку его можно было истолковать так: «Мы, верхние слои Семейства, его сливки, цвет мира человеческого и мира богов, кое-что о тебе знаем. Знаем многое. Нам известны твои странные заблуждения, твое упрямство, причины твоего изгнания. Но мы относимся к тебе снисходительно, плен, в котором тебя держат, не строг, он отвечает рангу повелительницы, и мы не предъявляем к тебе больших требований. Мы относимся с пониманием».