Татьяна Янушевич - Мое время

• Название: Мое время
• Автор: Татьяна Янушевич
• Жанр: Русская классическая проза

---

- А эти скоты! Где записано мальцов за тачку ставить, когда ручки выше ушей торчат, да колесом по одной доске надо попасть, - упал, считай, пропал. А пайку, сразу не проглотишь, сопрут. Выводы себе я сделал. Век не забуду того мужика, что помог тачку тащить. Старика одного, что читать научил, - помирать буду - обернусь назад и поклонюсь до земли. Были люди. Не скоты. Каждого до черточки помню. Давай помянем, истлели уже...

- Вoт когда я опомнился-вспомнил, что человек есть, когда помощь получил, да не сразу, а когда понял, что я помощь получил... С того момента и жить начал, а жить начал - принцип появился. Теперь давлю скотов. Ненавижу! - Федя захрипел даже.

Много часов у нас так проходило в беседах.

Коротка биография: родился, воровал, сидел.

В лагерях на Севере и в Казахстане, на Востоке

и Дальнем Востоке, - Велика Россия?

чердак чужой, подвал, да нары в бараке.

Временами выходил на волю, но несправедливость чуть (а ведь на каждом шагу) - и громит, крушит, давит.

И снова в колодках.

Я будто вижу, как его валят на землю, вяжут веревками, - поверженный монумент, скульптура из дерева - гибрид нежного пингвина с бешеным гризли.

Биография коротка, но историй его не пересказать. Некоторые - похожие можно теперь прочитать у Шаламова, Солженицына,......

Зимой Федя писал мне письма. Потом смутные слухи дошли, - то ли в драке, то ли приступ сердечный случился, - умер Федя.

На другой сезон, когда работал с нами загадочный Аккордеоныч, я рассказывала ему о Феде, называла имена из разных советских лагерей (думала, может, он - из них? из бывших...), слушал внимательно, но и только.

Однажды не стерпел, раздражился:

- И что ты все возле нас вьешься? Не терпится крылья спалить? Мы изгои, люди пораженного света, crambe bis cocta*. Чего тебе нужно? Жалобная вы у нас! Может, справедливости хочется? Может, Спасителя нравится корчить? Иди к своим! Cura, ut valeas**!

Мы стояли друг против друга...

И что же нам было делать теперь?..

Глаза его мучительно нехотя выпутались из бровей:

- Не так уж ты глупа, впрочем. Что хотела, узнала. Может, толк будет. Если сумеешь от себя отступить... Ясно? Clare, et sapienti sat est***....

Что для себя я перевела вот как:

утренние и вечерние тени единожды сходятся вместе в зените настоящего дня.

37. Дом

- Весь мой дом со мной, - улыбается Анюшка,

повариха наша Анна Григорьевна.

C котомкой пришла, вот и все имущество.

Как согнали в детстве с места, так "сесть не дают"*.

Не бродяжка и не странница.

Чуть приземлилась, сразу обживается.

У нас с ней нары на двоих в салоне теплохода,

в речных наших экспедициях.

И вот как там у нас за занавеской.

На иллюминатор она навесила шторку, пристроила бумажную икону в уголок, полку из фанеры, на ней - стакан с цветком шиповника, зеркальце, гребешок, коробка с нитками, рядом полотенце с петухами. Спальный мешок застелен одеялом, вышитая думка.

Я добавила свои пожитки.

Получился теремок.

То же в палатке, если ездим на машинах.

В походе особенно видно, как человек умеет дом творить. Никакого тут особенного откровения нет, - у меня с детства Батина выучка: "под листом и стол и дом". Однако приятно в гостях побывать.

Жилище Анюшки - "теремок". В народных сказках им может стать лошадиная голова в поле, или упавший с воза горшок, потерянная рукавица. Мышка-Норушка в пропадные эти дома заселяется, обихаживает их и пускает всех к себе жить, сама и зерно толчет, и пироги печет, пока опять не появится какой-нибудь медведь - Всех-Давишь.

У Анюшкиного очага, будь то на камбузе, либо под навесом у костра, горшки сияют; дощечки выскоблены; в баночках - соль, чай, сахар; чистые кружки салфеткой прикрыты.

Не кухарка - Анюшка, повариха наша, а хозяйка, и мы у нее - не в гостях, но дома, собраны, обогреты её руками, песней ее домотканной...

Наш топограф Арнольд Ардалионыч - таинственный Аккордеоныч жилье устраивает, совсем как Батя мой.

Сам выбирает стоянку. Не просто, чтобы вода была рядом, но красивое место, удобный спуск к реке (если нет, он потом ступеньки сделает). Палатку окнами к лесу поставит, мы только колья держим, как он повернет, а выходом на полянку, - дворик тут получается. Под брезентовым тентом стол, и костер рядом, чтобы вокруг посидеть было можно. Не просто костер, - очаг. Сам рогульки для котелка встроит, как бы и дым отведет в сторону.

В таком доме хочется жить.

Он прозрачен, легок и сух. Выверен до уютности.

Мне интересно прикинуть, как бы сама разместила?

До сантиметра - так же.

Когда входишь в чужие дома, оглядишься:

как мне здесь будет?

Да, будто всегда тут жила, - всё на местах, люди родные сразу, хорошо с ними чай пить, беседовать...

А в другом - ну, все не так, не с того боку. Может, мебели слишком много, - громоздко; либо холят диваны, салфетками все зачехлили, страшно чихнуть; а у этих - словно сплошная неприбранная кровать.., - как-то неловко; или будто в платяном шкафу живут; или в таверне, - но есть там невкусно среди немытой посуды, клеенка липнет..; а то, как в антикварной лавке - занятно головой покрутить, но несколько чересчур; ...

На воле тут проще у нас.

Человек размещается органично пространству, дом складывается возле него, того, кто несет в себе чувство жилища.

Может быть, то - первобытный инстинкт гнезда? Как у нашей Анюшки птички ремез*, выпавшей из пуховой рукавицы.

Может, это путешествующий поэт? философ? В ком изначальная готовность становится искусством бытования в лесу, преображается в естество слияния с природой.

Как у моего Бати.

Как у Арнольда Ардалионыча?...

Он, конечно, - философ.

Но не отшельник.

Отшельники у нас - бичи, святые люди. Где присел, там и ладно, там и хорошо. Пищу Бог пошлет; костер Аккордеоныч сложит; Анна иной раз уговорит помыться, починит что; выпить там-сям перепадет;...

Пустынники с пустыря, обитатели берега Реки Жизни...

Небо покровительствует им.

Студенты тоже дома не имут. Правда, это дети еще, студенты техникума. Барахлишко их комом засунуто вспальный мешок, раскладушки через день уже сломаны, в проходе валяются вечно грязные сапоги, среди них, глядишь, мыло с въевшимся песком, кусок хлеба, окурки тут же бросают,...

Я вижу их скрюченные фигурки в подмокших мешках (- на улице в дождь забыли), скрюченные, в верхней одежде, забрались в негреющую утробу...

Может быть, они из тех самых домов, где все не с того боку? или избалованы? не умеют?

Что ж, в поле можно всему научить.

Шофера бездомны "по определению".

Это у них горделивый девиз.

Дом у них - не в себе, но всегда при себе

крыша на колесах.

Этот нигде не пропадет.

Поспит в машине, перекусит тут же за рулем,

хозяйство его - в "бардачке".

Он - человек пути и процесса.

Чувства очага у него нет.

Костер он, конечно, всегда разведет, - бензину плеснул и все дела, но лучше запалит старую покрышку с колеса - до утра хватит.

Для окурков приспособит консервную банку, обобьет ее аккуратно. Кабину украсит портретами и безделушками.

Он очень себя уважает.

Ну, и мы, конечно.

Федя тоже окурка просто так не бросит, - я специально следила. Мой закадычный друг Федя, старый каторжник. Он руку протянет, и жестянка окажется под рукой. Он, когда что-нибудь чинит, мастерит, я смотрела, пошарит по земле - все тут как тут: эта железка сойдет за отвертку, камень заменит молоток, кусок проволоки - точно какой нужен, гайку любого калибра сразу найдет. Ничего готового заранее у него нет, ни инструментов, ни вещей, (ни денег, понятно).

Завтрашним днем он не обременен.

Однако.

Держит Федя себя словно имущий человек, у которого добром набиты комоды и шифоньеры.

В столовую он заходит по-домашнему, наливает из-под рукомойника стакан воды и располагается за столом с тарелкой свободного* хлеба, - он как бы не голоден, но пришла пора пообедать.

В киоске он возьмет почитать газету, тетка не обидится, предложит еще журнал, обрадуется разговору.

На улице он может просто так подойти, например, к сломанному забору и подбить планку.

В магазине, на почте, на вокзале, - везде он чувствует себя своим. Всюду - дома (когда не держат за решеткой).

Вся воля - его дом.

Иногда Федю забирают на базу в село. Там квартирует наше экспедиционное начальство и камеральные дамы (ну, эти живут словно дачницы), обычно в пустующей школе.

И вот, если нужно что-нибудь починить, везут Федю.

Тогда мы посылаем друг другу записки с оказией.

Треугольнички. Он первый придумал...

"Танечка-ласточка, скучаю. Сделал электропроводку, починил движок. А больше и делать нечего. Ну настрогал школярам скамеек на ихнем стадионе. В сельмаге замок поставил. Там хорошая такая панночка работает. Джага выдал восемь рублей. Я не все пропил, ты не думай, майку еще купил. Приезжай, очень жду."

Это забавно писать в поле письма при разлуке на пять дней. Вся экспедиция следила, передавала наши приветы, - балует старый черт! Наблюдала, как мы при встрече обнялись.