Татьяна Янушевич - Мое время

• Название: Мое время
• Автор: Татьяна Янушевич
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Результат смазанный, готовьтесь, будем резать.

Я вышла оглушенная, заворачиваю за угол, чтобы покурить, а там бесполезно чиркает спичками Стелла, однокурсница моя, только что схлопотавшая те же рекомендации. Руки у нас ходят ходуном, никак не прикуришь. Глянула ей в лицо, словно в жестяное зеркало, отекшее в измороси дождя... В общем, со мной все обошлось.

А сейчас я сижу как раз напротив Ленкиного корпуса. На моей памяти она - первая здешняя поселенка. Тогда это был "туберкулезный корпус".

Тогда был поздний февраль. Господи, как страшно! Я вскочила раньше будильника. В предутренней тишине, будто кнопка звонка запала, и немой крик не может прорваться, - Ленка сидит в кровати и полотенце окровавленное у рта... Даже мама еще не проснулась. Ленка же всегда "скрывает до последнего", - то ли хочет сама все победить, то ли молча стаять снегурочкой... Ее увезли.

После школы я кинулась в больницу. И там, не зная ладом, куда бежать, на снежных пустырях догнала Иру Гольцмайер, Ленкину подружку. От встречи мы заплакали вместе. Они с Ленкой с трех лет жили рядом , и все у них было общее. И обе болели много. У Ленки с легкими плохо, у Иры полиомиелит.

Мы почему-то очень спешим с Ирой, бестолково тычемся в тропинки, стараясь пройти прямиком, ее ноги соскальзывают с тропы, я вижу: острые сколки наста колют ее в чулок выше ортопедического ботинка, и так больно мне, горестно, она-то чего рыдает, ведь сама врач-фтизиатр.

- Не прощу себе, не прощу, что упустила Ленку. Я ведь из-за нее стала врачом, мечтала вылечить ее.

Ну, потом она и будет долечивать мою сестру в своем диспансере, поддувать, как у них называется. Вот уж они будут хохотать в самый подходящий момент, когда игла торчит между ребер, Господи Боже мой!

Ирино откровение меня потрясло. Моя жертвенность знала границы. Я еще не читала книжку "Братья Земганно". А как только она мне попалась, тут и лето настало, - Ленку отправили в санаторий, строго-настрого запретив загорать. Я же поехала к Бате в солнечную Киргизию и настрого-строго запретила себе загорать. Когда вернулись, встретились, Ленка - южная, золотая:

- Вот дурочка! - говорит.

Но тогда в феврале я еще не способна была жизнь посвятить сестре, в общем-то, ею же воспитанная на Чехове, дескать, жертва - это сапоги всмятку. Мы даже поссорились. Я навещала ее в больнице каждый вечер, ну конечно, уже после своих дел. Она непреклонная, высокомерная спускается ко мне по черной лестнице забрать бульон, разные мандарины-яблоки, и всякий раз с упреками, почему так поздно. Однажды вовсе не снизошла, передала записку: "Урывками мне не надо. Или все, или ничего".

Это уж при взрослой дружбе выяснилось, что она выполняла мамин "педагогический заказ", - урезонить меня, чтобы хоть не каждый день пласталась по спортивным секциям и "конным дворам". Но я ж успевала.

Последний месяц банку с бульоном чопорно забирали подружки по палате. Их было с десяток, и много лет еще они не теряли знакомства. Мне казалась сказочной эта случайно-вынужденная дружба, что-то из мира "спящих красавиц", или еще из "Жизни взаймы" Ремарка. Пока сама не попала однажды в больницу, ну и позднее не раз познавала жизнь изнутри.

Теперь нас лечат здесь мои друзья, лечат моих друзей; их хворых друзей, родственников и знакомых; их друзей, родственников и так далее.

Я, конечно, не могу не расхохотаться, когда в палату ко мне входит Юрка Ким, студенческий наш дружок, ныне - консультирующий профессор. А ему-то как смешно, когда под магической властью "белого халата" я начинаю лепетать на пациентском диалекте:

- В боку что-то колет... А здесь как вступит... Белую таблетку до еды, желтую на ночь... А розовая от давления?..

А то еще послушно подставляю ягодицу, если дома что случается вдруг, - он же спешит по первому зову. И заглядываю ему в лицо, в глаза, в губы, - те-то уж должны выдать.., но тонко ползут в улыбку, добродушно-ехидную, родную, надежную...

- На этот раз обошлось?.. Милый доктор...

А корпус-то, что напротив, давно не "туберкулезный", а "нервный" совместно с "гастрологией", это кого на какой этаж определят. Вот сюда мы и провожали в свое время то Серба, то Журавля, то Генку, ... И навещали их с Вовой вместе. Вообще, болезни наших друзей становились общим семейным уделом. Мама пекла пирожки, а чем "покрепче" мы снаряжались сами. Располагались, как водится, на черной лестнице, а если тепло, может, даже на этой скамейке под лиственницей. Иногда вели пациента в гости к Кимам. Благо, те жили в одном из врачебных домиков тут же "по бордюру" больничной территории.

Там, за столом мы не чинимся, подшучиваем над отечественной медициной. Дразним наших лекарей, поучаем. Наташка отмахивается:

- Ну все грамотные! Приходи, поставлю к станку, принимай роды! Мы же в вашу физику не лезем.

Наташка Ким, повитуха наших деточек, завотделением. Она садится за пианино, неизменный аккомпаниатор наших студенческих песен. Мы снова и каждый раз их поем, и чуднo было бы запеть здесь что-нибудь иное, - это ведь стародавнее хоровое объяснение во взаимной любви, слова не выкинешь. Не беда, если чего-то подзабыли, все равно сразу всего не расскажешь... Мы редко стали видеться, разве вот заболеет кто...

Наташка ведет песню, отдаваясь этой нашей лихой тарабарщине и сердцем, и душой, и памятью былых молодецких шалостей, отдается всем горлом своим, хорошо поставленным для настоящего пения. Она играет, повернувшись к нам лицом, всей собою повернувшись, как пионервожатая на сцене, чтобы видеть наши сияющие ей навстречу лица.., а позади, над клавишами взлетают высоко, энергично ее точные пальцы.

Я сижу на скамейке в больничном лесу, пью чай с чабрецом и смородиной. На скамье настыла лиственничная хвоя. Утро неспелое. Пахнет снегом. Снег еще неустойчив, так, кое-где у стволов, весь в точках беличьих следов. Трава белесая от инея, топорщится жестко. Слышно, вороны слетают с бумажным шелестом.., и скрипит телега, бренчат в ней фляги - завтрак развозят по корпусам... Такая тут традиция. А возле "травматологии" свободные лошади пасутся на газоне, сощипывают мерзлые головки астр или какую-нибудь завялую резеду...

Раньше там вообще был пустырь, и я устраивалась загорать с книжкой. В то лето у нас с Вовой длился медовый год. Он приезжал по выходным с целым "пикником". Через ограду мы сбегали тайком в исконный лес, бродили там, ели костянику, иногда попадалась малина...

Потом Вова и сам отлежал в "травме" со сломанным коленом. Меня пускали ухаживать за ним хоть на весь день... Вечером я тащилась домой, обливаясь слезами. Тот медовый год уже был не со мной. Как там про "горьку ягоду"?.. И курила на этих вот скамейках. Да и лето выпало дождливое... В другой раз бес попортил его в ключицу... Впрочем, тоже обошлось.

Из корпуса в корпус курсируют больные. Это их гоняют на анализы. И сколько помню, всегда зимой обряжают в черные суконные шинели, видимо, доставшиеся некогда от лесничества. На ноги выдают разнокалиберные галоши и строго следят, чтоб на голову намотали полотенце. Вот такая еще одна неувядающая традиция этого богоугодного заведения. Но сейчас она разве что отличает малоимущих.

Солнце вылезло уже как следует и запустило в сосновые вихры нетеплые свои лучи. Так-то веселей. Курну еще разок и можно к дому двигать. Утешно, как говорит Лиана Ивановна, Лийка, Ленкина подружка. Ее тоже прошлой весной я катала здесь по коридорам в коляске. В руках она держала костыль, и мы хохотали, - до того она была похожа на Ильинского в "Празднике Святого Йоргена".

В общем, утешно. Раннее утро, как известно, приумножает день. От недосыпа особенная бывает пронзительность ощущений, аж переносицу ломит. Хотя движения еще дремлют, и будто паришь в свободном от действий полете, и вдруг оглядевшись, замечаешь себя внутри происходящего, без всякого предварительного перехода, а как бы сразу внутри жизни. Все усилия и направленности остались на периферии памяти, как по краю зрения. Только легкая усталость, скорее, томление от приятности. Ну, и горячий чай на этом моем "пленэре"...

Нужно будет сразу Ленке позвонить, доложить, как мне благостно, словно на охоту сходила.

Годовые кольца

На охоту я теперь езжу к сестре в Городок. Из ее девятиэтажки мы выходим сразу в лес и шагаем неторопливо по хвойной дорожке. Впереди бегут внучка Женя и собачка-ротвейлер Джерри. Всякий раз, приезжая к ним в гости, думаю, - вот же он, папин рисунок "домик в лесу", так славно развернувшийся подле Ленкиного дома.

Разъезжая в своих экспедициях по глухой таежной Сибири, все-то я присматривалась, где бы мне поселиться отшельничать. И выходило, что поселиться не штука, да делать там нечего. Просто бытовать, добывая корм, скучно. А для разговора с Богом вроде бы не обязательно сидеть на отшибе.

Городок наш, конечно, бойкое место, хотя задуман близко к идеалу: жилище посреди леса, идешь с работы из научного института, собирай грибы, соседние дома полны друзей, а собакам и вовсе райская благодать. Совсем недавно бурлила здесь, пенилась наша молодость, занятая постижениями и страстями, перехлестывала через край, если становилось тесно, но все было подлинно, настоящая схватка с действительностью.