Татьяна Янушевич - Мое время

• Название: Мое время
• Автор: Татьяна Янушевич
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Это бы еще ничего, - горько шутят жильцы, - но вдруг тем тоже захочется развести свой скверик... на месте нашего дома?..

А в мамином институте теперь размещается ППП - полномочный представитель президента. Нас иногда шмонают перед собственными подъездами. Удачно мы устроились, ничего не скажешь. Незачем далеко ходить в "большую политику". Это ведь на нашем стадионе, на другой стороне улицы, самозабвенно отплясывал Борис Николаевич Ельцин. А когда эскорт проезжал мимо, Мишкины ребята, что как раз веселились у нас, выстроили на балконе фигуру, чередуя цвета маечек в комбинацию российского флага. Любили мы первого президента, хотя и огорчались порой.

В общем, двор наш, когда-то размашистый, вольный, слобода на целый квартал, заметно скукожился, спрятался за спиной бывшего Филиала АН, ныне биологического института, а дом обветшал. Правда, его все еще называют "академическим". В Новосибирске особых ведь примет немного, вот и укоренились имена: дом артистов, дом политкаторжан, генеральский, школа для плохих девочек и так далее.

Я стою на пятачке двора под нашим домом, вывела на ночь прогулять собачку, разглядываю светящиеся окошки, ячейки памяти, перебираю, перечисляю имена друзей, "дядь" и "теть" моего детства, словно азбуку твержу: Женька моя Булгакова, Валька, тетя Шура, Беличенки, Поспеловы, ..., Ревердатто, Шморгуновы, ..., сбиваться стала порой, и то... "Иных уж нет, а те далече...". Да и квартиры поперепутали, перепланировали после капремонта, тому, пожалуй, более тридцати лет, перетасовали наш карточный домик...

И нет тут в ночи рядом со мной никого, чтобы поправил, подсказал. Оглядываюсь, а ведь и правда, некому особенно помнить. Яблони на узкой полосе газона многих уже не застали, теперь к ним сюда время от времени выставляют покойников в непритязательных гробах, да собирается на проводы горстка остатних стариков. Яблони эти - сверстники сына моего Мишки, они могут помнить хорошо компанию его приятелей, которые тоже успели вырасти и рассеяться.

Впрочем, на газоне в свой черед заняты выживанием. Здесь обосновались молодые захватчики с неверным, но почему-то принятым у нас названием "американские клены", разбитные и нахальные, закинули коленчатые стволы на головы "интеллигентного контингента", душат неряшливыми мелколистыми космами, вытесняют, спихивают с узкой земной гряды.

Лишь яблонька на нашем отрезке цветет вольготно. За ней ухаживает другая бабушка, что живет на первом этаже в нашей бывшей квартире, послеживает из кухонного окна, грозит пальцем шалунам, чтоб не поломали, лазая за ранетками, - миниатюра из старинной книги.

Особое внимание обращаешь на яблоню не каждый день, - привычный занавес летней листвы. К осени замечаешь россыпь розоватых шариков, а в какой-то момент обомлеешь, - ветки облеплены темно-красными раечками, и трепещет на ветру несколько желтых листков на фоне синего лоскута неба. Екнет в душе сентиментальное воспоминанье из О`Генри, - вон тот последний облетит и все.., - вычитанное предчувствие.

Как только исчезнет последний мазок охры, коричневый узор ветвей сольется в непроглядный сурик с задним планом ржавых гаражей и крыш, то снова обособится, - на каждый прутик нанизались бусины дождя, а утром ягодки звенят стеколками, а то повиснут ледяные пряди, почеркают небрежно весь рисунок.

По многоярусным крышам Филиала лазает ребятня, сколько поколений воспитывало здесь свою отвагу. А мне из окна видно, и я не могу удержаться, кричу Мишке:

- Эй, возьми левее, там лучше пролезть!

А вон у той стены мы играли в "пристенок" с мальчишками и в "лягушку" с девочками постарше. Они прыгали здорово через мяч, грациознее, нежели мы, Галя Евтеева, планируя воздушной юбкой, опускалась пышно, словно "грелка на чайник".

В кухне между делом нет-нет да взглянешь через окошко. Девочка кидает мяч об "нашу" стенку, - мы кидали повыше, до второго этажа, - прыгает одна в "лягушку", очень похоже на Галю, пухло оседает, а мячик-то ловить некому, сама и бежит.

Девочку зовут Маша, а приятель ее Вовик переехал в другой район. В прошлом году они познакомились со мной, вернее, с Алискиным щенком, когда я стала выносить его на улицу.

- Я так мечтаю о щенке! - восклицали они хором.

- Спросите у мам, может, разрешат.

Через пять минут бегут:

- Нам разрешили! Разрешили!

- Кому ж из вас?

- Да вместе! Разрешили поиграть у вас дома со щенком!

На другое утро Вовик уже на пороге. Пригласила позавтракать за компанию. Стук в дверь, Маша меня не видит:

- Ну я так и знала, что ты у щенка!

Щенка отдали другим, а Маша сделалась частой гостьей, обстоятельно пьем чай со сладостями, беседуем о жизни.

Последнее время наблюдаю ее во дворе среди стайки малышей, продает им песочные куличи за кленовые денежки, строжится "на уроках в школе", прыгает в "классики" грациознее всех. Мне стало как-то спокойнее, - формируется новый костяк двора, - это ведь дети держат двор, - кто ж будет спорить.

Из хранителей двора осталось лишь двое нас, кто жил здесь от самого начала, еще тетя Сима Беличенко. Сам Андрей Иваныч был завом филиальского гаража, его побаивались дети и шофера, а научные сотрудники слушались беспрекословно. До последних дней своих Андрей Иваныч в должности "дворника на пенсии" чистил двор, драил его до блеска, во всем любил порядок. В действительности, он был настоящим хозяином двора. Добродушие его игры в строгости выдавало разве что устойчивое пристрастие к украинской речи.

Их сын Сережка маленьким дрался нещадно, потом - надо же! - стал знаменитым барабанщиком, не только в городе, - на джазовые фестивали, которые он и проводит здесь уже четверть века, охотно приезжают иностранные музыканты, любят с ним играть. И мы гордимся - Сережка из нашего двора. Разъезжает по всему Миру, расширяет "наше ощущение двора" до глобальных масштабов. Впрочем, не он один, отсюда много именитых выходцев.

С тетей Симой мы регулярно встречаемся на "бытовых тропах", стоим с авоськами, выспрашиваем подробности. Я смотрю в ее глаза, совсем еще ясные, с красноватой опалиной по каемке век. У Сережки такие же - газовый пламенек, готовый полыхнуть детской обидой, умеренно пригашенный рассудком.

Иногда тетя Сима вспоминает что-нибудь из молодой старины. Оказывается, она училась в геодезическом техникуме, где ректором был папа Женьки Булгаковой, его не хотели отпускать на фронт, как они рыдали все, провожая...

Я словно сверяю с тетей Симой реакции моих родителей, - как бы они могли жить "в современных условиях"... А для нее я, наверно, тоже некая "шкала опорных моментов", - вот обменялись мнениями, сопоставились, - жизнь продолжается.

И я себе думаю, как это получилось, что душа моя бродяжья осела столь фундаментально в доме счастливого детства? Немало ведь успела исколесить по дальним дорогам, и почему не блуждаю где-то в неведомых краях? Иногда так хочется рвануться и унестись вместе с ветром, не оглядываясь!.. А иногда заколдованно кружу в сужающемся к началу пространстве, будто в воронке времени, - хочется увидеть все враз, в едином миге вечности. Двор - это целостная фигура бытия. Наверное...

В зимнем окне рисунок яблони прозрачен, призрачен, в него вплетаются картинки дальних, давних планов: альпийский купол Филиала, победный пик трубы над кочегаркой, горящая звезда над Штабом, малиновый закат в линялом небе и панорама снежных облаков; сюда поближе - слободка занесенных домиков с рождественскими окошками - "немецкие открытки", высотка овощехранилища, там черные фигурки нас на санках; еще поближе - каток и радужные иероглифы следов на льду...

Там "кочегары прошлого" сейчас метут дорожки для машин, придумывают себе заделье, а в бывшей кочегарке у них "навроде" клуба. Я отдаю им кипы старых журналов.

В осколке неба, со всех сторон обломанного крышами домов, шарахаются вороны, и ставшая хозяйкой двора парочка сорок, играя, зависает двумя мальтийскими крестами. Коротко снуют синички, залетают в форточку. Воробьи, копошась на высоком сугробе под занавесом яблони, будто на подмостках кукольного театра, создают впечатление добропорядочной деловитости на какой-нибудь бирже, это будто бы для них стриженые молодцы подают сюда автомобили.

А вот на белом рисунчатом тюле проступили розовые пятна снегирей, смотри-ка, - один, второй, ..., выпятили ватные грудки, словно зимние яблоки налились, сделали рисунок объемным.

Свиристели налетят попозже, обсыплют яблоню пестрой дробью, покрутятся денька два, едва успеешь в эдакой свистопляске разглядеть, какие они красивые птички с хохолками... - "свиристели налетели, все съели и улетели"... - и останется скелет без ягод, без единого клочка снега, обнажит строение дерева.

И вроде как забудешь про яблоню. Очнешься снова весной. Белопенная ее крона ворвется восторгом в окно. Застигнет в странном раздумье: не диво ли это! - когда смотришь из детства, - кажется, впереди только райский сад, оглянешься - там, позади сплошное цветенье.., в котором тонут события.