Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1974-7

• Название: Журнал `Юность`, 1974-7
• Автор: журнал Юность
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В НОМЕРЕ:

ПРОЗА

Геннадий МИХАСЕНКО Милый Эп. Повесть

Анатолий ТКАЧЕНКО. Сигнал оповещения. Повесть

ПОЭЗИЯ

Владимир ЦЫБИН. «Уеду отсюда…». «Еще снега погода не смела…». «Неужто то мил, то постыл…». «Сквозь тишину веду версту…».

Фазиль ИСКАНДЕР. «Ошибка. Модерн. Вечер. Размолвка.» «Вот и определилось…»

Анатолий ПРЕЛОВСКИЙ, «Ближний Север…»

Роман ЛЕВИН. «Июнь сорок первого года…»

Юнна МОРИЦ. Золотые дни. Издалека. «Пах нут сумерки белилами…»

Олег ДМИТРИЕВ. Песня лета. Расстанная. Отъезд из дома друга. Песенка возвращения. Волшебник.

Игорь ВОЛГИН. «Во дворах проходных и в парадных…»………..

Владимир САВЕЛЬЕВ. «Отцовской шашке ныне в утиль, видать, пора…». Я вас люблю

Вийви ЛУЙК. «Ты же ведь знаешь…». «Когда обнажатся деревья…». «Встречая нежданно тихий взгляд…». «О, если буду я еще самой собою…». Перевела с эстонского Э. Т а м м

Галина НИКУЛИНА. Трое в одной мастерской

(К нашей вкладке)

КРИТИКА

Ю, СМЕЛКОВ. Взгляд со стороны. (Дневник критика)

Г. ЦЫБИЗОВ. Я думать о тебе люблю…

(Жизнь — песня)

3. ПАПЕРНЫИ. Светлов и романтика (Встречи)

Владимир ОГНЕВ. Реалистическая публицистика (Поговорим о прочитанном)

Эрнст ГЕНРИ. Тайный фронт.

НАУКА И ТЕХНИКА

М. В. ДАНИЛЕНКО. «Я иду к врачу»

ПИСЬМО ИЮЛЯ

Людмила ЛАПКО, Аркадий ЛЕСНОЙ, Витали РАСЛОВ, Георгий ГУЛИА, О вкусах и прочем.

ПУБЛИЦИСТИКА

Первые шаги вместе.

Елена ТОКАРЕВА. Таежные люди.

Николай ЧЕРКАШИН. След перископа.

Марк ГРИГОРЬЕВ. Красивое на стройке (Беседа с художником-оформителем нового Тобольского вокзала Германом Черемушкиным)

Анатолий КРЫМ. Карнавал.

СПОРТ

Н. ШКОЛЬНИКОВА. Двое из Дубны

ЗАМЕТКИ И КОРРЕСПОНДЕНЦИИ

В. СЛАВКИН. «То, что надо!».

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

Михаил БУЛГАКОВ. Неделя просвещения 

---

Преотлично. Смотрю на стенку — на меня глядит белокурая застекленная Маша. Смотрю долго, говорю ей: «Улыбнись, Маша… Это ничего, что ты умерла. Голосков тебя любит — значит, ты еще живешь. Ты, конечно, умрешь когда-нибудь, когда умрут твои родители и женится Голосков. А может, и тогда ты будешь жить в нем, до его последнего дня. Он парень упрямый, кряжистый… Все равно ты счастливая, Маша: у тебя был Голосков. Ну, улыбнись, пожалуйста…» И Маша улыбается — я вижу ее сощуренные, голубые, огромные глаза, лучики морщинок возле них, чуть раздвинутые губы. «Вот и хорошо. И Голосков скоро уедет в свою родную Москву, будет учиться на врача, ходить по тем улицам и бульварам, где вы ходили вместе. Будет всегда помнить тебя…»

Теперь надо подмести в комнате. Веника, понятно, нет. Одеваюсь, выхожу во двор, бреду по глубокому снегу до первой елки, ломаю ветки. Руки чернеют от смолы, а когда вхожу в комнату, запах оттаявшего леса наполняет ее. Для берлоги — это то, что надо. Мету, выгребаю мусор за порог. Веник сую в угол возле умывальника: пусть еще долго пахнет смолой.

Принимаюсь за книги. Их много, сложены вроде аккуратно, но можно лучше. Отгораживаю стулом часть стены от окна к углу, укладываю, воображая стеллаж. Художественные, политические, исторические, медицинские. Больше по медицине. Поднимаю крупный том — «Хождение по мукам». Мировая книга, говорят. Надо попросить у младшего лейтенанта. А вот «Лечебная гимнастика», «Мозговые оболочки», «Микседема», «Неврастения»…

Это интересно, насчет нервов. Все мы немножко психопаты. Надо почитать.

«…Заболевания нервной системы, относящиеся к неврозам, развивающимся вследствие длительного перенапряжения, переутомления, недостатка регулярного отдыха и необходимой продолжительности сна…»

Так, перенапряжение, переутомление… Есть. После войны у всех есть.

Насчет регулярного отдыха у нас в роте нормально. Спим вдосталь.

«…а также после длительных неприятностей, систематических психических травм…»

Распахивается дверь, в проем, как в портретную раму, вписывается ефрейтор Потапов. Начищенный, подтянутый, слегка вспотевший.

— Он читает! В казарму, живо! Личный состав строится!

Можно и не торопиться: Потапов вечно порет горячку, суетится, выслуживается. Воображает себя героем в будущей фантастической войне, про которую он все знает из книжек. Потапов конечно, пойдет учиться на офицера — у него все данные к этому. Каждому своя дорога, я понимаю, но зачем орать?.. Быстро складываю книги, не очень старательно бегу за Потаповым.

В казарме никакого построения. Наоборот, полный порядок обыкновенной жизни: отдыхающие спят, свободные от службы, разбившись на две группы, занимаются. Руководят занятиями Бабкин и Беленький. Офицеры, должно быть, в канцелярии, совещаются. Я замечаю — занятия идут больше для вида, чтобы создать деловую атмосферу (вот, мол, всегда у нас так!). И в общем-то у нас действительно всегда так. Но сейчас весь личный состав сплоченно старался доказать это.

— Сержант! — окликнул меня Бабкин.

Я присоединился к его группе, изучающей тактико-технические данные РБМ (радиостанции батальонной малогабаритной) — нашей родненькой, мучающей нас на всех учениях.

— Ефрейтор Мищенко! В передатчик не поступает питание. Как вы будете действовать?

— Як действувати? — медленно распрямляет себя полууснувший Мищенко. — Та хиба ж…

От соседней группы слышится ровный, железно четкий говорок старшины Беленького:

— В артиллерии наиболее распространены затворы поршневые и клиновые…

Мне здесь лучше, у Бабкина. РБМ знаю наизусть, да и, кроме меня, есть кого спрашивать, «салажат» достаточно. Устраиваюсь поудобнее, смотрю в окно. Видна кромка березового леса — розовые жилки-веточки, кусок неба, фиолетового от мороза, низкие и плотные дымы города. Слушаю словно бы отдаленное бухтение голосов, думаю: «Уже время обеда, но команды не дают — ждут полковника». А вот шепоток рядом:

— Ну, как сигнал?

— Точно. Поймал Рыбочкин. Важный. Из штаба вроде подтвердили.

— Наградят Рыбочкина?

— Должно…

Течет, журчит время. Приоткроешь глаза — сиянием неба, белыми дымами, розовыми жилками, расщепившими воздух… Смежишь веки — говорком, теплом, необоримой ленью… И внезапно команда:

— Строиться на обед!

Значит, все, не будет командира полка. Ложная тревога. Кто-то в штабе подшутил или полковник отложил приезд. Обидно стало за командира роты, всех офицеров, за себя — так готовились, старались, начистились, душевно напряглись. Ждали с радостью и страхом, как и положено встречать высшее начальство. И вот будто отменили праздник. Будто обманули. К чему же тогда «фронтовой обедец» Шемета— тоже человек старался. Конечно, съедим, однако без необходимого на то права.

Строимся, выравниваемся. Подталкиваем друг друга, вполголоса бранимся. Все пошло по-обыкновенному, скучновато. Даже старшина Беленький в забывчивости держит рукой пряжку ремня — редкостная для него небрежность.

— Смирна-а!

И тут во всю ширь распахивается дверь канцелярии, из нее, словно выстреленные, вышагивают майор Сидоров, капитан Мерзляков, командиры взводов.

— Отставить! — негромко бросает, не глядя на строй, Сидоров, идет к выходу.

— Разойдись. Продолжать занятия! — мгновенно сработал старшина Беленький. — Моя группа ко мне!

Рассаживаемся, настраиваемся на занятия. Бабкин торопливо распаковывает оба ящика радиостанции, разбрасывает такелаж по столу, вызывает Мищенко.

— Тактико-технические данные…

— Та я ж уже отвечав…

— Поперечный!

Смотрю в окно, на дорогу. Она острым белым лезвием впивается в рощицу, и на ней никакого движения. Смотрю. И в конце лезвия вдруг взвивается снежное дымное облако. Кипит, ширится, вытягивается вдоль дороги к казарме. Из него проступает тупое рыло «виллиса», два передних рубчатых колеса, стекло, кабина. На утоптанном дворе облако рассеивается, опадает, «виллис» подваливает к самому входу, клюнув рылом.

Шофер выпрыгнул из своей дверцы, обежал спереди машину, распахнул противоположную дверцу, отступил на шаг. В проем высунулась серая папаха, до блеска начищенный сапог, золотые широкие погоны.

Откуда-то сбоку, будто по воздуху, подлетел лейтенант Маевский — он дежурный по части, загородил маленького полковника, взял под козырек, вздернул подбородок (прислушайся — услышишь звон его тела), доложил. Слова его пробились в казарму стеклянным, обрывочным звяканьем. «Хорошо, что он дежурит сегодня, а не Голосков, — с успокоением говорю я себе. — Голосков испортил бы весь парад».

Полковник Стихин сделал шаг вперед, лейтенант отпрыгнул, как сшибленный щелчком, и в окне по-явился майор Сидоров. Неторопливо, но твердо, не распрямляя сутулой спины, буднично поднял к ушанке руку. Наверное, не успел ничего сказать — полковник махнул рукой, снял перчатку, протянул ладонь.

Маевский открыл дверь, пропустил вперед полковника и майора, влетел следом, из-за их спин прокричал:

— Ррота, смирно-о!

Мы вскочили, замерли. Полковник Стихин прошелся по нашим лицам медленным, до пронзительности емким взглядом, сам вытянулся, замер, как бы давая так же внимательно осмотреть себя.

— Товарищ полковник! Личный состав…

Он взмахнул рукой на стеклянный вскрик Маевского, слегка поморщился.

— Вольно! — точно среагировал Маевский.

— Постройте личный состав, — слабо приказал полковник.

Маевский выбежал на середину казармы.

— Ррота, становись!

Выстроились, как для боевого похода, во главе каждого отделения — отделенный, во главе взводов — взводные командиры. Майор Сидоров, капитан Мерзляков и лейтенант Маевский стали на шаг позади полковника. И он быстро двинулся вдоль рядов.

Нечасто навещал нашу отдаленную роту командир полка. Зато после любого наезда, особенно неожиданного, было что вспомнить и о чем поговорить: странностей у маленького, стремительного полковника Стихина было предостаточно, и никто не мог заранее предугадать его слов и поступков. В прошлый раз, осматривая казарму, он вдруг юркнул под нары. Вылез оттуда с носовым платком в руке и преподнес его майору Сидорову к самому носу: на носовом платке было пятнышко пыли. Дал изучить носовой платок командирам взводов. Рассказывают еще, в полку был случай: пришел полковник Стихин ночью в казарму — дневальный спит; снял его с дежурства, отправил спать, а сам дневалил до утра и ровно в шесть ноль-ноль произвел подъем.

Полковник короткими, непостижимо четко натренированными шагами идет вдоль первого ряда. Скошенным, нацеленным взглядом прощупывает нас с головы до ног, отчего кажется, будто кивает в отдельности каждому. Приближается ко мне. Костенею. Ловлю влажный, почти плачущий взгляд, выдерживаю. Он утекает вниз, как бы сплющивая меня (еще больше, до задыхания убираю живот), тяжко падает на ботинки… И возносится вверх и вкось — на моего соседа Скуратова. Пронесло. Расслабляюсь. Радуюсь чему-то. А может быть, чуть-чуть злорадствую: посмотрим, как другие! Не повезет же кому-нибудь.