Энрике Каррильо - Мата Хари: Тайна ее жизни и смерти

• Название: Мата Хари: Тайна ее жизни и смерти
• Автор: Энрике Каррильо
• Жанр: История

О книге : Мата Хари прославилась еще перед Первой мировой войной как экзотическая танцовщица и сценическая художница. Тем не менее, всемирную известность она получила после того, как французский военный трибунал приговаривал ее к смерти в июле 1917 года за шпионаж в пользу немцев. Гватемалец Энрике Гомес Каррильо скрупулезно изучил биографию этой женщины, от ее детства в голландском Лееувардене до ее казни на полигоне в Венсене. Рассказ автора дополняется сообщениями людей, знавших Мату Хари лично.

Энрике Гомес Каррильо (27 февраля 1873 г. – 29 ноября 1927 г.) был гватемальским писателем, литературным критиком, журналистом и дипломатом. Автор почти 80 книг в различных жанрах. В частности, наиболее известны его «Хроники» (cronicas), написанные в жанре модернистской прозы.

---

Странно, во всяком случае, что ни Мата Хари, ни ее защитник не воспользовались фактом этого возвращения в Париж как косвенным доказательством ее невиновности. Будь я на месте Клюне, я по всей вероятности, по воле совести сказал бы членам военного суда: «Обратите внимание, пожалуйста, господа, что эта женщина в тот момент, когда возвращалась во Францию, не была в неведении о подозрениях в свой адрес; если бы это подозрение не было беспричинно, если бы ее совесть не была, по ее мнению, чиста, если бы она не думала, что располагает достаточными доказательствами своего дружественного отношения к нашей стране, если бы она не желала в высшей степени нашей победы, победы армии, где воевал единственный мужчина, которого она любила и для которого жертвовала собой, для нее не было бы ничего проще, как прислушаться к этим мудрым советам? Господа, вспомните, пожалуйста, о том, что говорил Виктор Гюго: «Если бы меня захотели обвинить в том, что я украл башни Нотр-Дам, не собираясь доказывать мне это коротко и ясно, я как можно скорее удрал бы от полиции». Мата Хари, обвиненная в столь же фантастическом преступлении, посчитала, однако, за лучшее, не сбежать прочь, а поспешить в самое опасное место, чтобы таким образом доказать свою невиновность». Но знаменитый адвокат, взявший ужасно серьезную честь этой защиты на себя, предпочел вложить все доверие в важность свидетельских показаний, которые должны были стать благоприятными для баядерки. Министры и посланники длинной шеренгой подходят к свидетельской стойке, чтобы удостоверить невиновность этой женщины; кроме того, ни для кого не тайна, что этот выдающийся юрист, строгий арбитр в конфликтах между нациями и бесспорный мастер в адвокатском сословии, как и многие другие, тоже попал в свое время в волшебные сети этой необычной женщины, этой Цирцеи, обаянию которой, кажется, никакой смертный не противопоставил сопротивление Одиссея, и он считает себя уверенным в том, что со своими способностями сможет спасти ее… Число любовников с разными именами и титулами, которых Морне приписывает танцовщице, невероятно велико! Я имею в виду не молодых глупых летчиков, и не вспыльчивых людей среди офицеров в низких и высших званиях, которые, как говорят, были лишь незавидными игрушками на одну ночь в ее ненасытных руках. «Прежде чем завязать интимные отношения с французским военным министром, шпионка была очень близка с немецким кронпринцем, которого сопровождала на большие маневры в Силезии; потом с одним из наивысших служащих Кэ д'Орсе (МИД Франции); затем с голландским премьер-министром, после этого…» Дойдя до этого момента, автор отчета таинственно замолкает, он хочет называть только имена, которые фигурировали на процессе и которые опубликовали газеты. Имя мэтра Клюне тоже присутствует. Одни говорят: «Он поклонялся ей, и хотя в настоящий момент ее ареста у него сохранилось только лишь воспоминание об ее обаянии, так как она так же позорно обманула его, как и других, но все же, он хотел из благородных побуждений помочь ей своим престижем и своим красноречием». Другие полагают, что защитник и тогда еще был одним из ее любовников. Достаточно ли этой, хоть живой, хоть мертвой его любви, чтобы объяснить его абсолютную убежденность в невиновности Маты Хари? Так как Массар сам вынужден признать, что замечательный правовед, душа которого отражает самые чистые гражданские добродетели, всегда, до мгновения приведения приговора в исполнение, хранил свою непоколебимую веру. Конечно, нельзя умалчивать, что бывший комендант Парижа добавляет: «Его чистосердечность была трогательной, его самоотверженность волнующей и достойной лучшего применения». Теперь я удивляюсь не чистосердечности, а, пожалуй, слабости адвоката. Так как он, кажется, хочет вмешиваться только своими просьбами к судьям, чтобы они простили всплески эмоций его клиентки. В трудные моменты, когда обстоятельства требуют делать острые и жесткие заявления, он сам «заматывает» их парализующим повторением пошлых фраз, которые не свидетельствуют ни о чем, и только все запутывают.

– Председатель военного суда упрекает танцовщицу: – В Мадриде, в отеле «Ритц», вы жили в номере рядом с номером шефа немецкой разведки в Испании.

– Она отвечает: – Это правда.

– Этот берлинский агент часто посещал вас.

– Тоже верно.

– Получали ли вы подарки от этого мужчины?

– Ну, разумеется… Он был моим любовником!

– Очень хорошо… Этот любовник телеграфировал просьбу своему коллеге в Амстердаме выслать вам 15000 марок. Дипломатическое представительство нейтральной страны должно было способствовать передаче денег вам, тогда вы уже снова были в Париже.

– К чему отрицать?… Упомянутый немецкий чиновник соизволил оплатить мое расположение деньгами своего правительства.

– Военный суд оценит это объяснение по достоинству. Но вы признаете, что деньги шефа немецкой разведки прибыли в Амстердам? -

Это совершенно верно… От моего друга в Голландии, который, не зная этого, оплатил долги моего друга в Испании.

«- Итак, мы всегда слышим одно и то же, подсудимая ничего другого не в состоянии заявить, пишет Массар. – Внезапно она зашаталась, мертвенно-бледная, безумные глаза, сморщенный рот, откуда исходили почти бессвязные фразы: – Я, я вам скажу, что, что это были деньги, чтобы оплачивать мои ночи любви. Это, это моя цена. Поверьте мне, будьте любезны, докажите свое рыцарство, господа французские офицеры…»

То, что ее судьи в этих словах заметили только излишнее, последнее бесстыдное средство, чтобы уйти от наказания, вряд ли сильно удивило бы подсудимую. Все же она запротестовала, заметив насмешливую улыбку на губах Морне. Она видит в этом безвкусицу и грубое нарушение приличий.

Если она меняет в течение процесса свое поведение, то это происходит всегда внезапно. После того, как она энергично встала и бросила на судей вызывающие взгляды, она вдруг внезапно сломалась без очевидной причины и чуть ли не упала в обморок. Когда ее защитник смотрит на нее глазами верного, но бессильного друга, как будто просит прощения за его недостаточное влияние, то она отвечает ему пожиманием плечами и злющими гримасами. Жандармам, которые за нею наблюдают, напротив, она бросает любезные слова и соблазняющие взгляды. «Все в ней», говорит свидетель процесса, было тайной». Действительно все или почти все остается необъяснимым в ее характере, ее жизни, ее аффекте, ее жестах, ее чувствах и даже в ее словах. Ее близкий друг заверяет, что она хорошо говорила на пяти или шести языках. Несмотря на это, ей так никогда и не удалось научиться отчетливо выражать свои мысли. Ее речи извилистые как ее танцы, и подобны змеям. Художник Франц Намюр, который посещал ее много лет, уверяет, она была самой грустной женщиной, которую он когда-либо встречал. «Кто осмелился бы похвастаться, что смог ее разгадать? – писал он. – Я сделал с нее два портрета, один, где она в городском платье – я не знаю, что с ним сталось, и другой, где танцовщица стоит с индийской диадемой и в ожерелье из изумрудов и топазов. Она часто приходила, действительно… То, что поражало, что удивляло в этой женщине, обласканной удачей, которой судьба дала все: милость, талант, славу, так вот – что удивляло в ней – ее внутренняя и тяжелая грусть. Она охотно оставалась вытянувшейся в кресле и о чем-то мечтала, в течение часа, о чем-то тайном. Я не могу сказать, что хоть раз видел, как улыбалась Мата Хари… Она была суеверна как индуска. Однажды, когда она раздевалась, нефритовый браслет упал с ее руки: – Ой! закричала она, побледнев, – мне это принесет несчастье… Вы увидите, это мне предсказывает несчастье… Сохраните его, это кольцо, я не хочу его больше видеть… Другие сохранили менее тяжелые, менее мрачные и более светские воспоминания о ней. Те, кто встречал ее только на больших светских вечеринках, рисуют ее нам в цветах натянутого энтузиазма. Над чем, тем не менее, все сходятся, что характер ее был таинственным, внезапным и переменчивым».

А свидетели? Уже при первых допросах защитник сообщил о них. Он позволил вызвать людей, высказывания которых могли бы осветить всю темноту процесса. Когда танцовщица узнает, что самые знаменитые из ее друзей появятся как свидетели, она едва ли может сдержать радость. Кокетливо и по-кошачьи она с наслаждением подкрашивает алым карандашом свои губы. Цветок, подарок анонимного поклонника, смягчает строгость ее синего костюма. Теперь она больше не как раньше отвергает конфеты, которые защитник предлагает ей, наоборот, она поглощает их с детским удовлетворением. Теперь она больше не направляет свою улыбку только на жандармов; она одаривает ею и судей, даже в Морне, которого она до сих пор считала Торквемадой, она, кажется, внезапно видит нового друга.

И Массар шипит:

– Комедиантство!

Комедиантство? Но почему? Почему в этой женщине не могло остаться что-то откровенное, цельное, первоначальное? Я, по крайней мере, в беспрерывном поиске светового рефлекса в душе обвиняемой, как бы ни был он слаб, я еще раз спрашиваю себя, не могли ли бы мы, все присутствовать на каком-то процессе, который открыл бы нам ее невиновность.