Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

• Название: Кто ищет, тот всегда найдёт
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

О тех и для тех, кто бывал в экспедициях.

---

— Хо-ро-шшо-о!

Мне не жалко, я рад за него. Сколько ни старался наматывать портянки так же, всё кончалось тем, что в сапог влезала голая ступня, а вредная тряпка застревала сверху голенища.

Горюн опять связал лошадей гужом, хлопнул по крупу переднюю:

— Пошли, Марта.

И та пошла, потянув остальных. Но куда? В обратную сторону, вниз по течению. Я знаю, что холодная вода вредно влияет на мозговые извилины — распрямляет, — поэтому всегда умываюсь тёплой. А Горюн, конечно, не в курсе, наохлаждался и перепутал направления.

— Нам разве туда? — спрашиваю на всякий-який.

— Лошади не ошибутся, — отвечает и догоняет Марту, чтобы занять своё место в караване.

Всё равно подозрительно: зачем прём в обратную сторону? К чему зигзаг? Не иначе, следы запутывает. Сговорился с лошадьми и хочет умыкнуть секретного специалиста, знающего, где месторождение с Ленинской, чтобы передать вражеским агентам. Надо спасаться! И проваливаюсь в сон, чуть не свалившись заодно и с Росинанта. Вот что значит крепкая нервная система настоящего супермена. В школе я тоже, бывало, засыпал на контрольных, а в институте — на экзаменах. Всю ночь готовишься и ничего, а днём — невмоготу. Думаю сквозь пелёнчатую дрёму в мерной убаюкивающей раскачке: «Нас голыми руками не возьмёшь! Нам, русским, только бы выспаться, а тогда»… Думал-думал примерно с час, очнулся от дум, гляжу — бревенчатый домишко с плоской крышей и крохотным оконцем стоит на высоком берегу у самой реки в окружении десятка высоченных кедрачей, поляна вокруг него, захламлённая, как полагается, человеческим мусором, загон для лошадей из жердей, стол с лавками, кострище… Не иначе, как шпионская явка. Тут меня и передадут на ихнюю подводную лодку.

— Два часа отдыха, — обрадовал Горюн, подвёл аргамака к столу и вдвоём с седоком проделал операцию, обратную той, что утром в лагере сделали трое. — Извини: лошади должны отдохнуть, иначе надорвутся. Требовать от доверившихся нам животных сверхусилий во вред здоровью — грешно, не делает чести разумным людям. Обижать их — то же самое, что обижать детей. Без вьюков, как я предлагал Кравчуку, мы бы добрались часа на 3–4 раньше, а с загрузкой, извини, не получится. Болит?

Почему-то врать ему, притворяться, не хотелось. Но и сказать не мог, боясь выдать голосом, как болит, и только мотнул отупевшей башкой.

— Иди в дом, полежи там, пока я управлюсь, — предложил-приказал Горюн, и это самое лучшее, что он мог предложить, потому что, оказывается, отдых нужен не только нагруженным лошадям, но и одному из грузов. Не возражая, поковылял в отель, испытывая постыдно-болезненное чувство, что штаны мои на ягодицах напрочь стёрлись, а в сплошные дыры светит обугленно-макаковая задница. К потёртостям подмышек и рук добавились ещё и эти. Что-то останется от моей шкуры в конце пути?

Внутри избушки-крохотушки оказалась широченная лежанка во всю стену из струганных досок, вытертых боками и спинами до лакового блеска, и лучшей постели мне не надо. Вот только сна-отдыха не получилось. Опять пришлось карабкаться на скалу, цепляясь обессиленными руками. Я выползал и снова сползал на самый край, а из раны на колене хлестала кровь, стекая густой струёй в пропасть. Было страшно, я пытался кричать, но получались задавленные хрипы и стоны. Вот-вот не выдержу, улечу вниз и… очнулся в испарине.

— Вставай: тревожный сон отдыха не даёт, — рядом стоял только что спасший меня Горюн, затенённый внутренним мраком. — Пообедаем и будем собираться. — Он немногословен — за всё утро произнёс от силы пару фраз — и тем, как ни странно, успокаивает.

Около таёжной ночлежки многое переменилось: освобождённые от уродующих вьюков симпатичные лошадки дружно хрупали в загоне овсом, щедро насыпанным в выдолбленное в дереве корыто, догорал костёр, покрывшись шапкой пепла, а на таганке висели кастрюля и чайник, глазурованные дымом, сажей и огнём, поляна очищена от мусора, преданного, очевидно, всеядному пламени, а на широком пне поодаль еле помещался громадный серый короткошёрстный котище, сладострастно расправлявшийся с крупной рыбьей головой. Таких мне видеть не приходилось — он, по меньшей мере, вдвое крупнее обычных домашних кошек, а морда зверя — шире моей.

— Кто это? — спросил у Горюна.

— Это? Васька. Хозяин.

— Дикий?

— Дикие к людям не выходят, — уел он мою дикость.

— И что, один живёт?

Горюн опять улыбнулся.

— Подружек не замечено.

— Как с голоду не подохнет?

Хороший знакомый хозяина с интересом посмотрел на меня.

— В тайге? Здесь корма с избытком: мыши, бурундуки, хомячки, зайчата, птицы… У людей берёт только рыбу. Присаживайся.

Он снял с таганка кастрюлю, поставил на стол, где на чистой белой тряпочке лежали белые сухари и настоящая луковица, разрезанная пополам, а рядом стояли чисто вымытые дюралевые миски и кружки.

— Пока ты отлёживался, я ленка выловил, ушицу сварил, будешь? — и поднял крышку кастрюли, выпустив такие умопомрачительные ароматы, что голова закружилась, а живот снизу стянуло голодной спазмой.

— Ещё как буду!

Удовлетворённый повар похвалил:

— Вот и ладно.

Оловянным половником — похоже, здесь у них сервировка гораздо богаче нашей лагерной — осторожно зачерпнул и положил в мою миску огромный кусманище белой рыбины и долил доверху отваром с хорошо разваренным пшеном. Королевский обед!

— Луковицу возьми.

Я никогда не ел лука, скрупулёзно вылавливая и выбрасывая коричневые частички, похожие на засушенных тараканов, из любой пищи и часто из-за непреодолимой брезгливости оставался полуголодным. А сейчас — свежий, настоящий, не сухой, не тараканий — взял, надкусил следом за Горюном, и ничего не случилось, было не очень приятно, но и не противно, особенно с рыбной жижей.

— Ночлежку поселковые рыбаки построили, — объяснил удачливый рыбак происхождение избушки. — Они сюда часто наведываются. Ниже по течению хранятся лодки и снасти. Отсюда пойдёт хорошая наезженная дорога, лошадям будет легче.

Лучше бы не напоминал: у меня сразу засаднило задницу. О лошадях заботится, а обо мне? Я для него досадный груз.

— Ещё будешь?

Я не возражал. Сам он ел мало. Остатки унёс и вылил в кошачью миску. Тот — надо же, какой сообразительный! — потрогал варево лапой и улёгся, ожидая, когда остынет.

Потом пили чай. Без сгущёнки, но и без неё очень вкусный.

— Китайский, — пояснил богатый возчик.

— Без палок, — уточнил я авторитетно.

Горюн рассмеялся, поперхнувшись и поняв, о чём я.

Прошибло потом, чего от грузинского никогда не бывало.

— Не куришь?

— Нет, — сознался я в очередной слабости. Сколько ни старался в институте начать для солидности, никакого удовлетворения, кроме головокружения и рвоты, так и не получил. Пришлось перестать издеваться над слабым организмом.

- Ну и правильно, — одобрил Горюн, доставая кисет из кармана штанов и трубку из кармана рубахи.

Меня особенно восхитила чашечка трубки, вырезанная в виде человеческой головы с вытянутой острой бородкой и глубоко срезанным теменем, куда и засыпался табак. И я сразу представил, как мою голову забивают одуряющим зельем, и чуть не свалился в обморок. Профессор политэкономии говорил, что у меня чересчур развито воображение, и никогда больше трояка не ставил. Иногда, лёжа на кровати в общаге, я до того впадал в образ, что сдавал нелюбимый экзамен нелюбимому преподавателю с такими деталями и подробностями, что потом искренне удивлялся необходимости повторной сдачи.

— Знатная штучка, — со знанием дела похвалил трубку я, никогда раньше не обращавший внимания на снобистские никотиновые отравители.

Молча согласившись, Горюн вдавливал в деревянное темечко крупнолистовой табак, пахнущий не менее ароматно, чем его чай, совсем не так, как вонючая махра бичей.

— Удобное средство для молчания, когда говорить, кроме как о погоде, не о чем.

Это он сказал в общем или конкретно о нас?

На всякий случай решил похвалить себя:

— Я тоже не из болтливых.

Пыхнув полупрозрачным дымком, Горюн опять одобрил:

— Самое необходимое качество характера в наше время.

А я бы и не прочь порой поболтать, но как-то так получается, что всякая последующая мысль, торопясь выскочить, опережает и перебивает предыдущую, в результате на выходе моего мозгового лабиринта образуется свалка, а изо рта помимо воли прёт речевая абракадабра, которая мне и самому не понятна. Преподавательница основ марксизма-ленинизма, одного из основных предметов геологии, Софья Израилевна, сдерживая мой, хаотично брызжущий во все стороны, фонтан, убеждала: «Вы не на революционном митинге, не мелите всё подряд, что плохо знаете и что совсем не понимаете!» А если хочется?