Иэн Макюэн - Черные собаки

• Название: Черные собаки
• Автор: Иэн Макюэн
• Издательство: Россмэн-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-353-03053-9

Когда-то они были молоды, полны грандиозных идей, и смысл жизни был виден в очищении человечества от скверны в огне революции… Но зло неуязвимо, если пребывает в надежном прибежище — в человеческом сознании, в душе. И сумма несчастий не уменьшится, пока оно обитает там. Без революции во внутреннем мире, сколь угодно долгой, все гигантские планы не имеют никакого смысла. Автор романа предоставляет героине понять это тогда, когда ее вселенная сузилась до стен палаты дома для престарелых.

---

Мы только-только начали просыпаться навстречу приливу наслаждения и двигаться сильнее и резче, чтобы помочь друг другу, как на ночном столике затрезвонил телефон. И что бы нам не сообразить и не выдернуть заранее шнур! Мы обменялись взглядами. И молча согласились, что час еще достаточно ранний для случайных звонков: а вдруг что случилось?

Вероятнее всего, звонила Салли. Она уже дважды перебиралась к нам жить, но нагрузка на наш семейный быт оказывалась слишком сильной, и долго мы были не в состоянии ее переносить. Несколько лет тому назад, в двадцать один год, она вышла замуж за человека, который бил ее, а потом сделал ей ребенка и исчез. Два года спустя Салли лишили материнских прав за жестокое обращение с сыном, который теперь жил у приемных родителей. За несколько лет ей удалось справиться с алкогольной зависимостью — только для того, чтобы еще раз выйти замуж, примерно с тем же успехом. Теперь она жила в общежитии, в Манчестере. Ее мать, Джин, умерла, и за советом и родственной поддержкой, кроме как к нам, обратиться ей было не к кому. Она никогда не просила денег. А я так и не смог отделаться от ощущения, что все ее несчастья на моей совести.

Дженни лежала на спине, так что за трубкой тянуться пришлось мне. Но это была не Салли, это был Бернард, и первую фразу он уже успел договорить до середины. Впрочем, он даже и не говорил, он вопил в трубку. Где-то у него за спиной я услышал еще чей-то возбужденный голос, который заглушила полицейская сирена. Я попытался вклиниться, назвав его по имени. Первая более или менее внятная фраза, которую я сумел разобрать, звучала так:

— Джереми, ты меня слышишь? Ты на проводе?

Я почувствовал, как опадаю внутри его дочери. И постарался сделать так, чтобы голос мой звучал как можно более естественно.

— Бернард, я ни слова не понял. Давай сначала, только медленнее.

Дженни делала знаки, предлагая взять у меня трубку. Но Бернард уже начал сначала. Я покачал головой и уставился прямо перед собой в подушку.

— Мальчик мой, включи радио. Или телевизор, так даже лучше. Они сквозь нее буквально валом валят. Ты не поверишь…

— Бернард, кто валом валит — и сквозь что?

— Я же только что тебе все сказал. Сносят Стену! В это трудно поверить, но я сейчас вижу это собственными глазами, жители Восточного Берлина проходят сквозь…

Моя первая, эгоистическая мысль была: слава богу, от меня прямо сейчас ничего не требуется. Не придется выскакивать из постели, из дома и мчаться на помощь. Я пообещал Бернарду, что перезвоню ему, положил трубку и сообщил Дженни новости.

— Поразительно.

— Невероятно.

Мы изо всех сил старались удержать всю значимость свершившегося на расстоянии вытянутой руки, ибо в полной мере еще не принадлежали к миру, к исполненному внутренних противоречий сообществу одетых людей. На карту оказался поставлен наш первопринцип: личная жизнь прежде всего. Исходя из этого, мы и приняли решение. Однако чары уже были разрушены. Сквозь утренний полумрак нашей спальни валом валили восторженные толпы. Мы оба были где-то не здесь.

В конце концов Дженни сказала:

— Пойдем вниз и посмотрим, что там такое.

Мы стояли в гостиной, в халатах, с чашками чая в руках, и смотрели в телевизор. Жители Восточного Берлина в нейлоновых и выцветших джинсовых куртках, толкая перед собой детские коляски или держа детей за руки, шли через контрольно-пропускной пункт «Чарли»,[13] и никто не проверял у них документов. Камера подскакивала и старалась попасть в очередные широко раскрытые объятия. Какая-то рыдающая женщина, которую свет телевизионного прожектора превратил в подобие призрака, раскинула руки в стороны, начала было что-то говорить, но так и не смогла произнести ничего внятного. Толпы западников радостно вопили и дружески похлопывали по крыше каждого отважного и нелепого «Трабанта», который рвался к свободе. Две сестры обнялись так тесно, что разлепить их не удалось даже для того, чтобы взять интервью. У нас с Дженни тоже выступили на глазах слезы, и когда прибежали дети, соскучившиеся по маме, маленькая драма воссоединения, объятия и возня на ковре в гостиной преисполнились остротой ощущений, заимствованной у радостных событий в Берлине, так что в конце концов Дженни расплакалась уже по-настоящему.

Через час еще раз позвонил Бернард. Называть меня «мальчик мой» он начал около четырех лет тому назад, подозреваю, что с тех примерно пор, как вступил в Гаррик-клуб.[14] «Такова дистанция, — заметила как-то раз Дженни, — пройденная с тех пор, когда близкие люди именовались „товарищ“».

— Мальчик мой, я хочу как можно скорее попасть в Берлин.

— Прекрасная идея, — тут же подхватил я. — Езжай, конечно.

— Билеты сейчас на вес золота. Ехать хотят все. Мне удалось ухватить два места на сегодняшний рейс, после обеда. И я должен подтвердить заказ в течение часа.

— Бернард, я же собирался во Францию.

— Будет приятное разнообразие. Это же исторический момент.

— Я подумаю и позже тебе позвоню.

Выражение лица у Дженни было язвительнее некуда.

— Он просто обязан съездить и посмотреть, как будет исправлена его Великая Ошибка. И ему нужен мальчик, чтобы таскать чемоданы.

При такой постановке вопроса я внутренне согласился с необходимостью сказать «нет». Но во время завтрака, возбужденный потрескивающими в динамиках восторгами маленького переносного черно-белого телевизора, который мы водрузили на край раковины, я начал чувствовать этакое нетерпеливое возбуждение, потребность в приключении после стольких дней сплошных домашних обязанностей. Вот опять телевизор зашелся триумфальным шепотом, и я почувствовал себя мальчишкой, которого в день финального матча на Кубок Англии не пустили на стадион. История меняла ход без моего участия.

После того как дети отправились кто в садик, кто в школу, я снова заговорил с Дженни на ту же тему. Ей нравилось возвращаться домой. Она ходила из комнаты в комнату, перенося с собой радиотелефонную трубку, и приводила в порядок увядшие при моем попечении комнатные растения.

— Езжай, — было ее резюме. — Не слушай меня, я просто тебя ревную. Но прежде чем уехать, закончи то, что начал.

О лучшем компромиссе можно было и не мечтать. Я позвонил в авиакомпанию, чтобы договориться о перелете в Монпелье через Берлин и Париж, и подтвердил сделанный Бернардом заказ на билеты. Я позвонил в Берлин и спросил у Гюнтера, моего тамошнего друга, можем ли мы пожить в его квартире. Я позвонил Бернарду, чтобы сказать, что заеду за ним на такси в два часа дня. Я отменил назначенные встречи, отдал распоряжения и собрал сумку. По телевизору показывали двери банков и растянувшиеся на полмили очереди восточников; каждый хотел получить свою сотню дойчмарок. Мы с Дженни вернулись на часок в спальню, потом она подхватилась и убежала на какую-то встречу. Я пошел на кухню, разогрел какие-то вчерашние остатки и сел за ранний ланч. По переносному телевизору показывали, как ломают в разных местах Стену. Люди стекались в Берлин со всех концов света. Намечалось грандиозное празднество. Журналисты и группы телевизионщиков не могли найти свободного места в гостиницах. На верхнем этаже, стоя под душем, воодушевленный и промытый насквозь недавним сексом, вопя во всю дурь отрывки из Верди, которые смог припомнить по-итальянски, я поздравил себя с тем, какая у меня насыщенная и интересная жизнь.

Полтора часа спустя я оставил такси ждать на Аддисон-роуд и взлетел по лестнице к квартире Бернарда. Он уже стоял у двери, держа в руках пальто и шляпу, а под ногами — сумки. С недавних пор в нем начала сказываться суетливая старческая пунктуальность, необходимая мера предосторожности для того, чтобы хоть как-то приноровиться к памяти, которая того и гляди норовит подставить тебе ножку Я подхватил сумки (Дженни была права) и уже совсем было собрался захлопнуть дверь, но тут он нахмурился и поднял палец:

— Гляну в последний раз, все ли в порядке.

Я поставил сумки и пошел за ним следом — как раз вовремя, чтобы заметить, как он сгреб с кухонного стола ключи от дома и паспорт. И протянул их мне с выражением на лице, которое следовало интерпретировать как «я же тебе говорил» — как будто это я их забыл, а он, молодец, вовремя вспомнил.

Мне уже приходилось ездить с Бернардом в лондонских такси. Ноги у него едва не упирались в перегородку Мы только-только успели тронуться с места, водитель еще не успел переключиться с первой скорости, а Бернард уже выстроил у себя под подбородком колоколенку из пальцев и начал:

— Все дело в том…

Голосу его, в отличие от голоса Джун, не была свойственна резковатая аристократическая манера дикторов военного времени, он говорил тоном выше, излишне четко выговаривая каждый звук, — подобный голос мог, наверное, быть у Литтона Стрэчи[15] или у Малькольма Маггериджа,[16] так раньше говорили отдельные хорошо образованные валлийцы. Если вы не были предварительно знакомы с Бернардом и не успели проникнуться к нему теплыми чувствами, вам этот голос вполне мог бы показаться манерным.