Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

Николай Близнюк, боец артполка 79-й горнострелковой дивизии:

«С ранеными обращались вежливо, участливо, а вот с обмороженными — грубо и со злобой. Много было обмороженных солдат из среднеазиатских республик — они отливали «лишки воды» в брюки, намокала обувь, отмораживали ноги. Над ними издевались, приравнивали к самострелам».

Ольга Подвышенская, старшина первой статьи:

«Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов (туалетов). Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгаю прямо за борт и плаваю. Они кричат: «Старшина за бортом!». Вытащат. Вот такая мелочь. Но какая это мелочь? Я потом лечилась».

Далеко от войны

Тяготы военного времени усугублялись нехваткой жилья, ставшей невероятно острой вследствие массовой эвакуации. К февралю 1942 года только в 40 областях и автономных республиках РСФСР разместилось около 6 млн переселенцев. В итоге миллионы людей жили в бараках, общежитиях, неприспособленных служебных помещениях, даже в палатках и землянках. Обычной стала ситуация, когда на одного работника, проживающего в общежитии, приходилось 1,3–2,2 кв. м жилплощади. Причем большая часть рабочих была вынуждена ютиться в землянках и бараках.

Из докладной записки председателя профкома танкового завода на Урале в ЦК профсоюза рабочих и танковой промышленности (1942 год):

«В землянках ютятся 8500 человек, в неблагоустроенных каркасных бараках — 12 500 танкостроителей. Зимой стены бараков из-за осадки засыпки промерзают. В поселках на 15 тыс. населения есть всего шесть водопроводных колонок. Детские сады и ясли, поликлиники, клуб, дом отдыха не присоединены к канализационной сети».

Подобная ситуация складывалась и в других регионах страны, принимающих беженцев. В Бийске, куда один за другим приходили эшелоны с эвакуированными с запада оборонными предприятиями, не было ни достаточного количества помещений для размещения прибывшего оборудования, ни жилья для специалистов и рабочих. По решению горисполкома для эвакуированного населения в кратчайшие сроки были построены 252 землянки и 7 бараков. Подобное происходило и в других городах Алтая, где размещали людей из западных районов страны.

Здания многих городских школ в срочном порядке отводились под госпитали, сами школы переводились в другие, зачастую мало приспособленные для этого помещения. Время вводило в обиход новые условия жизни.

В своей книге «В тыловом городе» Василий Гришаев приводит рассказ директора 1-й средней школы Бийска в годы войны Надежды Мирошниченко об условиях, в которых приходилось тогда заниматься ее ученикам:

«Отвели нам бывший купеческий дом на улице Льва Толстого, тесный, холодный. Но об удобствах тогда никто не думал. Удобства были нужнее раненым. Наши ребятишки даже говорили: «Хоть этим поможем фронту».

Занимались в три смены. Последний урок кончался в половине двенадцатого ночи. Учебников не хватало. Класс разбивался на группы по числу учебников, занимались по очереди. Свет часто выключали — его не хватало для предприятий, работающих на оборону, для госпиталей. Учились при свечках и керосиновых лампах. Почти не было бумаги. Писали на старых газетах, книгах, журналах — на чем придется.

Но больше всего страдали от холода. В классе порой чернила замерзали. Знаете, как выглядел класс военного времени? Представьте себе мохнатые от инея окна, съежившихся за партами учеников, без конца кашляющих и чихающих, учительницу в телогрейке и подшитых валенках, с красными от холода руками и посиневшим лицом — вот примерная картина.

Дрова, заготовленные на зиму, мы оставили госпиталю. Первое время ученики, идя в школу, несли с собой по одному — два полена из дому. Но это был не выход. Дровами в то время никто не обеспечивал. Каждый заготавливал для себя и возил, как мог».

Не многим «теплее» (и в кавычках и без кавычек) была в те годы и жизнь в наших деревнях.

«Мама на нашей кормилице-корове от темна до темна пахала вместе с другими женщинами и стариками землю, перевозила грузы, работала на полях. А мы оставались дома одни и были самостоятельными, — вспоминает жительница села Табуны Лидия Белая. — Я и сейчас помню, как нам было страшно ночью. Была коптилка (из фуфайки рвали вату, делали фитиль, в пузырек наливали сусличий жир). Коптилка горела слабо, тухла от нашего дыхания, и тогда все плакали. Спичек тоже не было. Я высматривала, когда у кого-то из соседей пойдет дым из трубы, хватала «страшненькое» ведерко и бежала туда, просила жар, а затем бегом возвращалась домой, чтобы быстро зажечь печь.

Забирались на лежанку, там выгревались сами и малыша согревали. Постелью служила зимой солома, а летом — полынь. В такой лежанке заводились блохи и сильно нас донимали. Вместо дров топили печку кизяком и остатками соломы. Помню, дули мы на эту сырую «топку», пока голова не закружится. Долго загоралось и быстро прогорало это топливо, совсем не давая тепла».

* * *

Из «Доклада о работе главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД СССР за годы Отечественной войны»:

«В результате проведенных мероприятий жилая площадь в настоящее время доведена в среднем до 1,8 кв. метра на одного заключенного, в то время как в первый период войны жилая площадь составляла менее 1 квадратного метра на человека. Лагерные подразделения и колонии обеспечены банями, прачечными, дезкамерами, сушилками и другими коммунально-бытовыми объектами.

К началу войны 80 % заключенных размещались на сплошных двух-трехъярусных нарах; в настоящее время более половины лагерей и колоний полностью закончили переоборудование сплошных нар на двухъярусные вагонного типа, обеспечив каждого заключенного индивидуальным спальным местом.

Жилые помещения, как правило, оборудованы столами, скамейками, тумбочками, бачками для кипячения воды и другим хозяйственным инвентарем. Организованы камеры для хранения личных вещей заключенных. Для заключенных-рекордистов и отличников производства во всех лагерях и колониях выделены специальные бараки из расчета 3 кв. метра жилой площади на человека, оборудованные койками с комплектом постельных принадлежностей».

Из книги немецкого военнопленного Клауса Фритцше «Шесть лет за колючей проволокой» (лето 1943 г.):

«Лагерь Табалла располагался непосредственно на берегу главного русла Волги в ее дельте. Зона лагеря ограждена колючей проволокой только по суше. Доступ к воде свободен. В зоне четыре здания: большой рубленый дом с большим и единственным помещением, где живет сотня румын, две будки из досок, каждая с нарами на 8 человек; в них живут немцы, к которым теперь присоединяемся и мы. Кроме того, есть рубленый дом поменьше, в котором находятся кухня, столовая и медпункт.

Будки сбиты из голых досок, так что сквозь щели и оконные проемы постоянно дует. Стекол в окнах нет, а только марля, которая призвана мешать комарам проникать внутрь. Но их численность в будках является доказательством того, что эффективность применения марли равна нулю. Единственный способ защиты от этих нежеланных гостей — вечернее задымление будки тлеющим сушеным навозом коров и верблюдов. От резкого дыма можно задохнуться скорее самому, а не комарам. Наступление их полчищ затихает только с приходом утренней прохлады. На нарах — тонкие рогожки из камыша и простыни. Последние предназначены для защиты тела от комаров и сохранения тепла. Одеял нет».

Выжженная земля

Но как бы ни трудны были условия проживания для жителей дальнего тыла (в том числе заключенных ГУЛАГа и немецких военнопленных), они обычно не шли ни в какое сравнение с тем, что пришлось в этом плане пережить людям, находящимся в ближнем, прифронтовом тылу либо на оккупированной нацистами территории нашей страны. Не говоря уже о наших военнопленных.

16 декабря 1941 года Гитлер отдал приказ войскам группы армий «Центр» (отступающим от Москвы. — Авт.) держаться до последней возможности. Все имеющиеся силы должны быть отправлены на Восточный фронт: у военнопленных и местного населения отбирали зимнюю одежду, на оставляемой территории уничтожали жилые дома.

Правды ради следует признать, что зимой 1941 года на оставляемой фашистами территории крестьянское (и не только) жилье требовали жечь и уничтожать и наши.

Директива Сталина от 17 ноября 1941 года диверсионным отрядам прямо предписывала уничтожать жилые дома с находившимися там гитлеровцами, а также любые иные хозяйственные постройки, дабы «выкурить из помещений и заставить мерзнуть под открытым небом». То, что под этим самым небом придется мерзнуть и самим хозяевам построек, то есть русским крестьянам, во внимание не принималось.

Сегодня вполне обоснованно можно считать такие действия жестокими в отношении собственного народа, но тогда шла, пожалуй, самая страшная в истории человечества война, «работающая» по своим законам. Немцы стояли в нескольких десятках километров от Москвы, и чтобы убрать их оттуда и сохранить тем самым советское государство, использовались крайние методы. Это, конечно, не оправдывает, но по крайней мере объясняет действия пошедшего ва-банк руководства страны.