Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

Общеизвестно, что, оставляя врагу ту или иную территорию, советские войска, как правило, использовали тактику «выжженной земли», согласно которой противнику не должно было достаться никаких запасов продовольствия. Это автоматически приводило к тому, что без продовольствия оставалась и значительная часть оказавшегося на оккупированной территории населения.

Положение мирных советских граждан на захваченной врагом земле могло бы выглядеть еще хуже, вступи в действие предложение первого секретаря ЦК КП(б) Украины Н.С. Хрущева, направленное им 9 июля 1941 года в ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову. Никита Сергеевич, в частности, предлагал:

«1) В зоне 100–150 километров от противника местные организации обязаны немедленно приступить к уничтожению всех комбайнов, лобогреек, веялок и других сельскохозяйственных машин. Трактора своим ходом перегонять в глубь страны, остальные трактора, которые не могут быть использованы отступающими частями Красной армии и которые почему-либо нельзя вывезти в этой же зоне, подлежат немедленному уничтожению.

В этой же зоне необходимо немедленно раздавать колхозникам страховые и все остальные зерновые и прочие колхозные фонды.

В этой же зоне немедленно приступить к угону всего скота колхозов, совхозов, волов и молодняка лошадей. Рабочие лошади, которые могут понадобиться отступающим частям Красной армии, подлежат угону тогда, когда противник подошел на расстояние 10–30 километров. Категорически запретить гнать скот по дорогам, где происходит передвижение войск, скот гнать по посевам, по свекле и по дорогам, которые не использует Красная армия.

Свиньи колхозных ферм и совхозов в этой же зоне должны быть забиты. Мясо и сало необходимо передать воинским частям, колхозникам, рабочим в городах, госпиталям, больницам, ученикам ФЗО. Определенное количество свиней подлежит оставлению в этой зоне в живом виде для проходящих частей Красной армии. Птица колхозных и совхозных ферм в этой же зоне также подлежит раздаче в убойном виде воинским частям, колхозникам, рабочим».

Уже на следующий день энергичному Никите Хрущеву ответил более сдержанный Иосиф Сталин.

«10 июля 1941 года 14.00

Киев. Хрущеву

Ваши предложения об уничтожении всего имущества противоречат установкам, данным в речи т. Сталина, где об уничтожении всего ценного имущества говорилось в связи с вынужденным отходом частей Красной армии. Ваши же предложения имеют ввиду немедленное уничтожение всего ценного имущества, хлеба и скота в зоне 100–150 километров от противника, независимо от состояния фронта.

Такое мероприятие может деморализовать население, вызвать недовольство Советской властью, расстроить тыл Красной армии и создать как в армии, так и среди населения настроения обязательного отхода вместо решимости давать отпор врагу.

Государственный комитет обороны обязывает вас ввиду отхода войск, и только в случае отхода, в районе 70-верстной полосы от фронта увести все взрослое мужское население, рабочий скот, зерно, трактора, комбайны и двигать своим ходом на восток, а чего невозможно вывезти, уничтожать, не касаясь однако птицы, мелкого скота и прочего продовольствия, необходимого для остающегося населения. Что касается того, чтобы раздать это имущество войскам, мы решительно возражаем против этого, так как войска могут превратиться в банды мародеров».

Немало хлеба и скота на той же Украине немцам и их союзникам все же досталось — из-за быстроты продвижения германских войск и элементарной трусости отдельных советских и партийных бонз. Один пример. 18 августа 1941 года рабочий сельхозартели им. Горького Иван Ковалев отправил письмо И.В. Сталину, в котором среди прочих были и такие строки:

«Руководители Одесской области создали панику не только в гор. Одессе, но и по всей области. Начали эвакуацию почти всего населения еще 22 июня 1941 года, оставив на полях тысячи гектар нескошенного и неубранного хлеба, с обильным небывалым урожаем, где угроза нашествия врага была еще за сотни километров от Одесской области, можно было убрать хлеб и зерно и вывезти в глубокий тыл страны.

Выгоняемый скот с колхозов Одесской области так же без учета, на произвол судьбы брошен и перегонялся на Мариуполь. Для групп дойных коров не позаботились предоставить походные агрегаты с необходимым оборудованием и посудой, чтобы можно было производить дойку коров и вырабатывать масло и творог и по пути сдавать в любом населенном пункте заготовительным или торгующим организациям. Этого не проделывалось, и дойные коровы в дороге портились, а наша страна в продуктах нуждается»

У руководителей Третьего рейха на этот счет имелось собственное мнение. В июле 1941 года министр пропаганды нацистской Германии Йозеф Геббельс записал в своем дневнике:

«Мы не придаем значения тому, что большевики уничтожают урожай, мы можем обойтись и без сбора его в этом году, в наших расчетах он не учтен, но зимой в России разразится такой голод, какого еще не знала история. Не наша забота, сколько миллионов вымрет русских, это только поможет нам в продвижении до Волги, Урала и Сибири. Каждый создает себе такой рай, которого он желает».

На оккупированных территориях для селян были введены ежегодные нормы обязательных поставок. К примеру, в Смоленской области они были такими: 60 % урожая всех сельхозпродуктов, 500 л молока с коровы, 35 яиц с курицы, 50 кг мяса, независимо от наличия или неналичия скота. (Все это не считая большого количества разнообразных сельхозналогов, о которых речь пойдет позже. — Авт.) Летом 1943 года оккупанты и вовсе приняли решение, по которому употребление в пищу сельским населением растительного и животного масла, лука, картофеля, птицы, молока запрещалось. Эти продукты подлежали немедленной 100 %-й сдаче. За невыполнение — порка и расстрел, как повезет.

Но тяжелее всего по обе стороны окопов пришлось жителям сел прифронтовой полосы, к ведению сельского хозяйства не располагающей. Во время боев на харьковском направлении в июне 1942 года был захвачен дневник капитана (гауптмана) немецкой армии, командира батальона 294-й пехотной дивизии вермахта, который занимал село Песчаное. Запись от 3 мая 1942 года об обстановке в селе такова:

«Хотя мы и находимся здесь на самой передовой линии, все же в селе имеются несколько русских гражданских лиц. Мужчин мы из соображений безопасности выгнали, за исключением одного старика, который одновременно является старостой. Мы оставили только несколько женщин, которые стирают нам белье, шьют, штопают и производят домашние работы. Они получают за это немного еды для улучшения своего скудного питания. В качестве пропитания им досталось по бочке соленых огурцов и подсолнухи, которые они жуют целыми днями. Определенно у них есть еще и другие запасы. Как это, однако, будет в следующем году, трудно сказать. Плодородные черноземные поля лежат незасеянными. Нет семян, и там, где были раньше золотые поля, будет теперь черная пустота».

Василий Свиридов о весне 1942 года и более поздних оккупационных временах на курском хуторе Опушино пишет так:

«Гадали-рядили, будем ли сеять? Прошел слух: верные люди советуют по возможности сеять, немцы-то у нас не вечно будут, а нам жить надо.

Пахали и сеяли сообща, но больше старались на своих огородах посеять ячмень, а то и пшеницу, благо огороды в то время были по целому гектару.

Продукты иссякали и тайники пустели, стали экономить на хлебе. На ветряных мельницах уже редко кто размалывал зерно, перешли на ручные мельницы, звали их крупорушками. Мука получалась крупная, грубейшего из грубейших помолов. Просеивали, добавляли вареный или тертый картофель. Соли в хлеб не клали — берегли для варева. Но как бы ни экономили, а запасы с довоенного времени кончались.

После весенних работ ходили на поле, где в прошлом году был посажен колхозный картофель, так и не убранный. Зимой он замерз, весной оттаял и погнил в земле. Но, как говорится, голь на выдумки. Узнали ведь, что крахмал остается целый.

Копали мы эту картошку, приносили домой, сушили, толкли в ступе, смывали водой и получали крахмал, правда, черный какой-то, но ничего. Если сварить с сушеными фруктами, то есть можно, даже вкусно.

А потом повадились ходить на молоканку. В соседних селах немцы организовали прием молока от населения. После переработки молока оставалась сыворотка, и ее продавали населению по марке (немецкими) или десять рублей (советскими) за ведро. А очередь! Бывало, и не всегда возьмешь, а если возьмешь, принесешь домой, мать картошки сварит, зальет сывороткой — и на стол. Ешь, аж за ушами потрескивает. Деликатес, скажу я вам!

Где-то в августе ходили на поля, на которых в прошлом году были посеяны ячмень или пшеница. Издавна известно, что как бы качественно ни убиралось, зерно все равно осыпается и на следующую весну прорастает, вот мы и собирали уже созревшие колоски. Сушили, обмолачивали и, пропустив через ручную мельницу, пекли небольшие лепешки, «лупежаками» их у нас называли. Ходили в лес, собирали дички-яблоки, груши, ягоды терновника.