Владимир Казаков - Голубые капитаны

• Название: Голубые капитаны
• Автор: Владимир Казаков
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Детские остросюжетные
• Год: 1984

В книгу включены остросюжетные повести «А-7 уходят в ночь», «Время в долг» и роман «Тревожный колокол», объединенные главными героями — летчиками войны и мирного труда. Трилогия о капитанах неба выходит в серии для подростков.

---

«Вот так голубой Василек!» — заулыбался Романовский, казалось, что пригоршни солнечных брызг, прорвавшись сквозь облака, рассыпались в широко открытых глазах командира. Он протянул руку к приборной доске и включил секундомер.

— Будешь фиксировать каждые пять минут и докладывать мне.

— Зачем?

— Нужно!

Нелегко отсчитывать время по секундной стрелке, да еще когда ведешь самолет на одном моторе в мощно-кучевых облаках. Стрелка скачет быстро, минуты надо складывать в уме.

— Пять минут… («Скорей бы догорела эта чертова папироса!»)

— Устал?

— Нет! — Василий открыл форточку и с гримасой отвращения выплюнул окурок. — Десять… Пятнадцать… Двадцать.

— Не надо больше считать.

Пролетели еще немного, и Василий с удивлением заметил, что держит штурвал одной рукой, не чувствуя напряжения. Романовский вынудил его без задержки искурить две папиросы и отвлекаться на подсчет времени, расковал его, снял какие-то путы с рук и мышления, заставил отдавать пилотированию не все силы, а только часть. И этой части хватило для трудного полета. Несмотря на то что от курева его слегка подташнивало, Василий легко управлял машиной: стрелки приборов замерли, держа заданные параметры. Вот стрелка высотомера хотела переместиться на развороте — Василий тронул штурвал, и она покорно осталась на месте. У него появилась душевная ясность, словно в погожий день, когда из кабины видно на много километров.

— А ты ведь не петух! — тепло сказал Романовский и положил руку на штурвал. — Дай я!

Василий выпустил управление и впервые за время поле та посмотрел на командира. И удивился: Романовский не вел самолет, не боролся с машиной при отказе двигателя, но лицо его казалось усталым, на бровях блестели капельки пота… Василий ладонью вытер свой мокрый лоб.

— Спасибо, Борис Николаевич!

— Не за что, Вася. Бери карту, выходим на визуальный полет.

Когда они вернулись на аэродром и зарулили на стоянку, Василий сошел на землю и, вытянувшись по-курсантски, приложил руку к козырьку фуражки:

— Товарищ командир, разрешите получить замечания? Романовский подал руку.

— Поздравляю! Теперь ты настоящий рабочий. Василий смотрел недоуменно.

— Да, да. Его Величество Рабочий. Разве, придя из школы в авиаотряд, ты не писал в анкете: социальное положение — рабочий?

Василий рассмеялся неожиданно звонко, заливисто.

— А знаете, Борис Николаевич, я всем девушкам говорил, что я летчик, именно летчик, не хуже Чкалова!

— И верили?

— Еще бы! А скажи — рабочий, не поверят!

— Пожалуй, не поверят.

— Ну и черт с ними! — Василий махнул рукой и уже скупо, с достоинством улыбнулся.

Это была улыбка снова нашедшего себя, поверившего в свои силы человека, в котором воскресли радужные мечты и любовь к опасной, трудной работе.

* * *

«Вася Туманов удивился, когда я напомнил, что по социальному положению он рабочий. А правильно ли в Аэрофлоте заполняют эту графу? Создают ли пилоты материальные ценности, как это делают рабочие заводов и фабрик?

Рабочий часового завода, например, из деталей, сделанных кузнецом-штамповщиком, токарем, гранильщиком, собирает новую материальную ценность — часы. Они помогают нам контролировать время. В наш век Время особенно бесценно.

Как создать запас, избыток времени — вечная проблема для человечества. В решение этой задачи внесла свою лепту авиация. Она стала покорять расстояния, а значит, и время.

Пилоты внесли в жизнь новый качественный термин — «перелет».

Крылья санитарной авиации выигрывают минуты, секунды у смерти, и сохраняется жизнь человека для многих лет плодотворного труда. Приборы, установленные на вертолетах, сквозь чащобу тайги высматривают алмазные залежи, под болотами Самотлора видят нефть — люди берут эти ценности, и промышленность делает скачок во времени. Время материализуется в гигантских электростанциях, оросительных каналах, космических кораблях и межпланетных станциях. На его избытке расцветают литература и искусство, повышается культура народа.

Так Вася рабочий или нет? Рабочий. Он создает для людей бесценную частицу материальной ценности — Время, а вернее, возмещает вечный недостаток его…

Эти мысли, пожалуй, могут быть отправными для большой статьи. Тороплюсь, записываю, и почему-то из головы не выходят слова Семена Пробкина, что наши рты иногда походят на приборы для вещания прописных истин, — это заставляет за каждым словом лезть в свою душу и чувствовать, как еще мало заполнен твой жизненный сундучок…»

После полета, присев в пустой курилке, Романовский заполнил мелким почерком два листа в блокноте и поспешил к автобусной остановке, чтобы в город попасть к обеденному перерыву.

* * *

Романовский шел по Советской улице, поглядывая на номера, домов. Вот нужный номер. Открыв покосившуюся скрипучую калитку, вошел во двор. Дворик чистый, посыпанный песком, в середине большая клумба, засаженная красно-бархатными цветами. Вокруг нее разноцветные скамейки, вкопанные ножками в землю. На одной из них девочка.

— Ты не подскажешь, где квартира восемь?

Девочка указала кивком.

Романовский поднялся по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Постучался в обитую серенькой рогожкой дверь. Открыла женщина лет сорока. Черты лица мягкие, румяная, черная коса уложена на затылке. Испачканные мукой руки она держала перед собой, оберегая цветастый яркий сарафан. В комнате стоял запах свежеиспеченного хлеба.

— Добрый день! Вы Анна Родионовна?

— Да, я.

— Вы работали в дни войны на эвакопункте детприемника?

Женщина непроизвольно поправила волосы, чуть выбелив их мукой.

— А в чем, собственно, дело?

— Извините за вторжение, Анна Родионовна. Меня направили из горотдела милиции. Да нет, ничего особенного! Только несколько вопросов в частном порядке. Давайте познакомимся: Романовский Борис Николаевич.

— Проходите в комнату.

Через несколько минут они пили чай с горячими пирож ками и неторопливо беседовали.

— Да, Борис Николаевич, я хорошо помню то время. Разве можно забыть? Детей привозили в холодных вагонах и на открытых автомашинах. Они уже не плакали. Они выплакали все… Были, много было из Ленинграда. Без волнения мы на них не могли смотреть! Ужас!

— Как определяли имя, фамилию ребенка?

— Если группа доезжала без особых приключений, у сопровождающих были списки.

— А самые маленькие?

— Некоторым в одежду вшивались пластмассовые солдатские патрончики. В них все данные. У других бирочки на шее, на запястьях. Но попадались и безымянные. Ведь в такой ужасной дороге терялись не только бирочки…

— И много безымянных?

Анна Родионовна задумчиво помешала ложкой в стакане.

— Были! Особенно малыши. Не все даже помнили имя.

— В этих случаях…

— Мы придумывали сами.

— Не помните ли, как попал к вам Семен Пробкин?

— Вы его знаете? — вскинула густые брови Анна Родионовна. — Ах да, вы же говорили, что работаете в аэропорту. Вместе с Сеней?

— В одной эскадрилье.

— Сеня и еще Вася Туманов — мои любимчики. Особенно Вася. А Сеня ершистым рос мальчиком, непослушным. Зато за все время нашего знакомства ни разу не соврал! Вася, тот ласковый был, его все любили. Навещают они меня и сейчас, только Вася реже. Оба мои крестники. Это я дала Семену такую неблагозвучную фамилию. И теперь, когда он вырос, казню себя. — Анна Родионовна взглянула на Романовского виновато. — Но если бы его тяготило, он мог сменить… Правда?

— Значит, Пробкин — не настоящая фамилия Семена?

— Вот Вася совсем не говорил…

— Извините, меня интересует сейчас Семен.

— И имя, может быть, у него неточно… В тот вечер пришло несколько машин. Ребята дышали на ладан. Их нужно было поскорее пропустить через регистратуру, баню, накормить и уложить. Мы смертельно устали…

Романовский слушал не перебивая. Он представил плохо протопленную тесную комнату детского приемника. Наскоро помытые и накормленные дети подходят к сестре Ане и протягивают бирочки.

Сестра списывает с них данные в журнал.

Вводят мальчика лет трех-четырех. В руках у него ничего нет. Ане все понятно. Она уже знает историю автоколонны, перевозившей этих детей через Ладожское озеро. Две машины ушли под лед.

Немногих удалось спасти. И у этих немногих в глазенках непогасший страх. У некоторых провал памяти.

— Как тебя зовут? — спрашивает она мальчика.

— Се-а-ня, — кривит он губенки, обметанные лихорадкой.

— А как фамилия твоя, Сеня?

Мальчик молчит, угрюмо сверкая белками из-под белесых бровей.

— Говори, Сеня. Хочешь конфетку?

На ресничках у малыша закипают слезы.

— Зачем же плакать? Ведь ты мужчина! Вспомни, какая фамилия у твоей мамы? Как звали папу?