Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте

• Название: Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
• Автор: Генрих Хаапе
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0051-3

Ветераны знают: чтобы увидеть подлинное лицо войны, надо побывать даже не на поле боя, а во фронтовых лазаретах и госпиталях, где вся боль и весь ужас смерти предстают в предельно концентрированном, сгущенном виде. Автор этой книги, Oberarzt (старший врач) 6-й пехотной дивизии Вермахта, не раз смотрел смерти в лицо — в 1941 году он прошел со своей дивизией от границы до московских окраин, спас сотни раненых немецких солдат, лично участвовал в боях, был награжден Железным крестом I и II классов, Германским Крестом в золоте, Штурмовым знаком и двумя нашивками за уничтожение советских танков. Из всего его батальона, летом насчитывавшего более 800 штыков, до конца битвы под Москвой дожили лишь 28 человек…

Эта книга — больше, чем очередные мемуары о Второй мировой. Это не только потрясающий рассказ об ужасах войны, о жизни и смерти на Восточном фронте, но и безжалостный, хирургически точный анализ причин поражений Вермахта, горький и честный ответ на вопрос: почему так удачно начавшаяся война завершилась полным разгромом немецкой армии, падением Третьего Рейха и капитуляцией Германии?

---

В одну из таких ночей к нам наконец прибыло подкрепление. Это были люди из строительных частей, из железнодорожных частей, откуда угодно, вплоть до музыкантов из полкового духового оркестра — лишь бы хоть как-то укрепить нашу обороноспособность. Эти «солдаты» не имели абсолютно никакого боевого опыта, а многие из них даже не представляли, как обращаться с оружием. К нам были направлены специалисты по самым разнообразным тыловым работам: инженеры, архитекторы, каменщики, геодезисты и т. д. В качестве пушечного мяса годился любой, лишь бы у него имелась пара неотмороженных ног и пара рук, способных держать оружие: Гридино должно было быть удержано любой ценой.

Моя рана на ноге нагнаивалась, отдохнуть толком не было никакой возможности. Оставшиеся не разрушенными дома в деревне были забиты людьми настолько, что лечь и вытянуться там в полный рост было просто негде. И всегда было полно работы — либо по оказанию первой помощи новой партии раненых, либо по эвакуации «старых», т. е., как правило, вчерашних.

Под покровом предрассветной мглы русские атаковали нас снова, и в бой против них была брошена эта почти не организованная толпа только что прибывших несмышленышей. Все эти высококвалифицированные в своих областях специалисты просто не имели практически никакого шанса на благополучный для себя исход, поскольку не обладали самой главной и единственно необходимой для выживания квалификацией — боевым опытом. Если, например, мы открывали по русским огонь из темноты, то сразу же вслед за этим старались перебежать на другую позицию, пригнув пониже голову. Новобранцы, каковыми они, по сути, и являлись, еще не постигли таких тонкостей ведения боя и проявляли фатальную для себя наивность буквально на каждом шагу. Они отважно отстаивали выбранный ими же самими клочочек земли и упорно стреляли из одного и того же места, обнаруживая свое местонахождение с точностью, достойной лучшего применения, и становясь таким образом удобной мишенью для более опытных красных. Короткая прицельная очередь из русского автомата — и одним нашим новичком меньше. С наступлением рассвета 16 января мы просто выбились из сил, оттаскивая с поля боя четыре сотни русских трупов. Перекличка «подкрепления» показала, что из 130 человек, прибывших к нам двенадцать часов назад, двадцать человек ранено, а 84 (…) убито.

Над Гридино повис еще один короткий день, который был в гораздо большей степени сумрачным, чем световым. У нас почти кончился керосин для ламп, совершенно необходимых на перевязочном пункте. Растворив по совету какого-то химика в бензине побольше пищевой соли, мы попробовали заправить лампы этой хитроумной смесью. Свет они при этом давали довольно скудный, но все же это было лучше, чем совсем ничего. При таком вот неустойчивом мерцании этих ламп мы и производили все перевязки, переливания крови и даже не слишком сложные хирургические операции, с которыми могли справиться своими силами. С возобновлением наших ночных перемещений по дороге Гридино — Малахово мне в помощь прислали молодого врача. Он сообщил мне, что оберст Беккер серьезно болен — по всей видимости, пневмонией. На следующий день, 17 января, я попросил моего молодого коллегу побыть немного моим заместителем на то время, пока я съезжу проведать Беккера. Мороз немного смягчился, и я очень надеялся на то, что мой смертельный номер, состоявший в дневном переходе из Гридино в Малахово, пройдет без встречи с русскими.

По здравом рассуждении мы с Генрихом вначале все же дождались наступления вечерних сумерек и лишь затем отправились в путь. Примерно на полпути по довольно узкой дороге, обрамленной с обеих сторон глубокими сугробами, мы заметили, что со стороны Малахово к нам приближаются по ней санная повозка и пятеро солдат. Мы были уверены, что это не русские, поскольку из Малахово они ехать просто не могли. Однако эти пятеро были вовсе не так уверены в том, что мы — немцы. Остановившись в отдалении, они требовательно крикнули нам: «Пароль!»

— Франкфурт! — выкрикнул я в ответ, прекрасно зная, что это вчерашний пароль, и надеясь на то, что это позволит нам подойти ближе, а там уж объяснить, что сегодняшний пароль нам просто не успели сообщить.

— Поднимите руки вверх! — крикнул один из пятерки.

Мы с Генрихом медленно подняли руки и оказались пленниками парашютистов-десантников. Они приказали нам забраться в сани и повернули обратно на Малахово, недвусмысленно направив два своих автомата прямо нам в животы. Однако когда я ввернул по дороге в свой монолог чрезвычайно грубое и типично немецкое выражение, это вроде бы более или менее убедило их, что мы, возможно, все-таки немцы. В любом случае дула их автоматов были теперь направлены на нас гораздо менее угрожающим образом. Они доставили нас к своему командиру в Малахово, который узнал меня и принес извинения за произошедшую ошибку. Я искренне поблагодарил его за возвращение нам статуса германских граждан, а также за то, что нас подвезли на санях. Если не считать наставленных на нас автоматов, это было все же намного приятнее, чем идти пешком.

Первым же делом я немедленно отправился осмотреть оберста Беккера. У него действительно была пневмония с сильным воспалением левого легкого. Сотояние Беккера было, без натяжек, очень тяжелым. Я обещал зайти к нему еще раз утром.

Когда я появился на пункте боевого управления 3-го батальона, все мои старые друзья крепко спали. Но Ноак и престарелый оберштабсарцт Вольпиус, каким-то образом оказавшийся за время моего отсутствия обратно в батальоне, оказали мне весьма радушный прием. От чашки кофе я отказался, сделал несколько глотков прокипяченной воды из растопленного снега и с огромной благодарностью растянулся на уютно похрустывавшем соломенном тюфяке. Мне необходимо было поскорее забыть о Гридино хотя бы на какое-то время.

Стальные челюсти капкана

Однако когда я внезапно очнулся от мертвецки крепкого сна, Гридино было все еще со мной. Я потянулся затекшими конечностями, прислушался к мирной тишине раннего утра и вдруг резко спохватился, будто ведром ледяной воды окатили: ведь с наступлением темноты я должен снова вернуться в этот эпицентр ужаса и страданий. И все же думать о Гридино сейчас было совершенно не время. Повалявшись еще несколько минут на своем соломенном лежаке, я позволил себе несколько сомнительное удовольствие предаться своим меланхолическим размышлениям. Все они все равно упрямо возвращались к Гридино, к этой полуторакилометровой полоске фронта, на которой начиная со 2 января распрощалось с жизнью более трех тысяч человек — как немцев, так и русских.

Насколько по-другому было все в Малахово, а ведь всего-то пять километров от передовой! Это была какая-то совершенно иная реальность, мирная обстановка которой нарушалась лишь время от времени взрывами разве что нескольких бомб, беспорядочно сброшенных каким-нибудь одиночным русским самолетом. Старый оберштабсарцт Вольпиус мог совершенно спокойно укладываться спать каждый вечер, пребывая в практически полной уверенности, что его храп не будет прерван до самого утра. Он спал сейчас прямо надо мной, удобно устроившись на печи, и пока я пытался справиться со своим довольно мрачным настроением, это происходило как раз под оглушительный аккомпанемент этого самого его храпа — низкого, тяжелого и абсолютно ничем не нарушаемого. Крики «Тревога!», зверские ночные морозы, серебристое сияние осветительных ракет, рукопашные схватки, налитые кровью глаза врага — все это было не для него. Красным, подумал я, сейчас, пожалуй, даже хуже, чем нам. Их снова и снова бросают в атаки по заснеженным полям, и каждый раз они как минимум натыкаются на яростный перекрестный заградительный огонь, а как максимум — встречаются лицом к лицу с решительным противником, с людьми, ставшими теперь умелыми подручными смерти. Решительные лица с застывшим взглядом, зоркие глаза, быстро и умело прикидывающие расстояния и углы прицеливания, — любая встреча с ними сулила мало чего хорошего. Русским приходилось теперь воевать против непоколебимо уверенных в себе солдат, научившихся применять свое оружие не иначе, как с отточенным артистизмом: они, например, с безошибочной холодной расчетливостью держали в своих руках гранаты с уже активированным запалом до тех пор, пока оставалось время только на то, чтобы она долетела до цели, — причем взрывалась она точно над головами русских. И это было уже, пожалуй, не просто умелым, но искусным убийством. Сегодня вечером мне снова предстоит стать частью всего этого. Душное помещение перевязочного пункта наполнится стонами раненых и зловонием, мои руки будут по локти в их крови, которую мне предстоит не раз останавливать в ходе этой моей личной битвы со смертью и болью. А затем я буду с автоматом в руках защищать наш перевязочный пункт с тыла, оттуда, где раньше была конюшня. И кто знает, сколько моих пуль достигнет цели… Одни и те же руки будут бороться за жизнь, а затем убивать, и все это почти одновременно. Но смерть врага больше не отягощает душу, а хорошо перевязанная рана или тем более спасение жизни товарища прекрасно восстанавливают душевное равновесие. Ведь должно же сохраняться хоть какое-то равновесие в мире, в котором, как известно, наблюдается весьма острый его дефицит!