Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

— Значить, не согласен?

— Нет.

— Ладно, пока оставим этот разговор. Не торопись, думай. Мы подождем… Те-перь слушай, что я скажу. Вот тебе бумага, садись за тот стол и пиши подробную объяс-нительную о "Сюрпризе". Где, когда, как задумал, как писал, что на тебя повлияло, по-чему рассказ уничтожил — короче, все с чувством, с толком, с расстановкой. Понял? Пиши так, чтобы потом лишний раз тебе не пришлось переписывать. И мне голову не морочил. Давай, иди садись и пиши. Я отлучусь на часок. Час тебе достаточно?

— Наверное.

— Давай. Так… Что-то я еще хотел у тебя спросить?.. Да, вспомнил. Анчуткин Владимир Борисович — тебе эта фамилия о чем-нибудь говорит?

— Анчуткин, Анчуткин… Нет, впервые слышу. Среди моих знакомых фамилия с шипящей буквой есть только у одного человека — у Шорохова Николая Дмитриевича, — сказал Нетудыхин и посмотрел на Зуева.

— При чем здесь Шорохов? — сказал Зуев, поняв, на что намекает Нетудыхин.

— При том же, что и Анчуткин. Только у одного с буквой шипящей буквой обра-зуется закрытый слог, а у другого — открытый.

— Не понял, — сказал Зуев, заморгав веками.

— Потом поймете, — ответил Нетудыхин и пошел с бумагой к столу.

"Нет, такого человека нельзя упускать", — подумал Зуев. И закрыв кабинет на ключ, куда-то поспешил.

Тимофей Сергеевич задумался.

Объяснительная записка заняла не час, а целых полдня. Зуев, вернувшись и про-читав то, что написал Нетудыхин, потребовал, чтобы объяснительная была переделана и носила покаянный характер.

— В чем, в чем я должен раскаиваться? — спрашивал Нетудыхин.

— В том, что ты посмел включить в свой фарс вождя.

— Но он там присутствует постольку поскольку. Парадокс состоит в том, что ге-рой мой, играющий Ленина, верит, будто искусство способно преобразовать жизнь.

— А разве нет?

— Нет. К сожалению, простому люду не до искусства. Он живет заботами о куске хлеба.

— Странный ты человек, Тимофей Сергеевич. Для кого же тогда писатели пишут книги?

— Для таких же идеалистов, как и они сами. Это одна из возвышенных мнимо-стей, которые свойственны творческим людям. Из этой ложной убежденности в рассказе и возникает фарсовые ситуации.

— Но ведь там и чекисты были! — повторил свой прежний упрек Зуев.

— Были. А как же? Кому же ловить лжевождя, как не им?

— И ты паясничал над ними!

— Не больше, чем над своим главным героем. Это тот смех, который считается, что он оздоровляет.

— Есть вещи, Тимофей Сергеевич, исключенные из области осмеяния. Как при-знанные всеми святыни. Как Бог у верующих. — ("Ого!") — Иначе это уже получается святотатство. Что-то должно оставаться неприкосновенным. А такой смех подобен ржав-чине, разъедающей устои общества. Ты далеко зашел, дружок. Жаль, что нет текста. Впрочем, возможно, тогда бы тебе и не пришлось писать объяснительную…

— Начинается! — не сдержался Нетудыхин, — Опять вы мне угрожаете.

— Нет, я тебе говорю по-дружески. Чтобы ты впредь думал, прежде чем что-то писать. И кому читать, — добавил Зуев, плутовато зырнув на Нетудыхина.

Тимофей Сергеевич моментально уловил, к какому откровению склоняет его Зуев.

— Рассказа нет, — сказал он. — И то, что я его сжег, есть, по существу, призна-нием ошибочности моей точки зрения. У всех случаются неудачи. Почему же за писате-лем вы не оставляете такого права?

— Ты меня не припирай. Ты давай там доказывай свою правоту — в объясни-тельной. Я тебе советую: интонация ее должна быть кающейся. Ошибся, мол, опыта ма-ловато, в дальнейшем исправлюсь. Понял? Ведь не я же один решаю твою судьбу!

Зуев вернулся с большой папкой, и теперь перебирал бумаги, сидя у себя за сто-лом.

— Давай кумекай пошустрей, — сказал он. — Сегодня нам надо закруглиться.

У Нетудыхина даже мелькнула мысль: а не нужна ли КГБ именно такая объясни-тельная для того, чтобы в случае нового возбуждения дела против Тимофея Сергеевича, она могла быть использована как обвинительный материал, написанный самим обвиняе-мым; не приговор ли он себе сочинят? Ведь может статься, что портрет его висит на мес-те, а предложенная работа — это всего лишь розыгрыш. Но неужто Зуев столь блестя-щий и коварный актер?

Однако кое в чем Зуеву пришлось уступить. Мотив покаяния в объяснительной местами проступал, рассказ представлялся как творческая неудача.

После неоднократных переделок и препираний объяснительная наконец была за-кончена. Зуев внимательно вычитал ее, покривился, недовольный, видимо, тем, что не выжал из Нетудыхина большего, и сказал:

— Ладно, остановимся на этом варианте. Распишись и поставь число.

Бумага уплыла в стол. Зуев опять заговорил о работе Нетудыхина в КГБ. И снова они ходили кругами, то, казалось, приближаясь к согласию, когда Нетудыхин признавал необходимость такой службы в государстве как КГБ, то вдруг отдаляясь от него. Зуев никак не мог согласиться с тем, что Нетудыхин работать в КГБ не хочет по моральным соображениям. Подобная позиция представлялась Зуеву чистоплюйской и злила его.

— В таком случае, тебе и в школе нет места, — подытожил он.

— Это почему же? — спросил Нетудыхин.

— Ты человек чуждых нам убеждений.

— У нас нет еще закона о запрете на профессию.

— Да, такого закона нет. Но чистоту нашей идеологии мы обязаны блюсти. По-шлем в облоно представление на тебя, что ты не соответствуешь занимаемой должности. И иди паши работягой — слесарем, грузчиком, сторожем, — где ты будешь ограничен в своем влиянии на других.

— Это шантаж! — сказал Нетудыхин, снова не сдержавшись.

— Нет, Тимофей Сергеевич. Это определенный порядок. Тут я поступаю так, как мы обычно поступаем в подобных случаях. Хотя, для тебя лично, есть еще один вариант. Но о нем я пока воздержусь говорить.

— Какой?

— Я воздержусь. Думай. Твоя воля. На обдумывание тебе отпущен месяц. Ты сейчас в отпуске. Вот в течение этого времени ты должен решить, принимаешь ты наше предложение или нет.

Наступила зловещая тишина.

"Да, это, конечно, не игра. И не покупка. Разговор, оказывается, идет всерьез. Зна-чит, портрет действительно исчез".

— Ну что ж, подумаю, — сказал после долгой паузы Нетудыхин. — Надо все взвесить, обмозговать.

— Это другой разговор, — сказал Зуев. — Вот тебе два телефона моих — рабочий и домашний. Если надумаешь, звони. Домой звони после восьми вечера, раньше я не бы-ваю. Сюда можешь звонить в течение всего рабочего дня. Ты мне, Тимофей Сергеевич, еще будешь благодарен. А года через полтора-два смеяться будешь над своей интелли-гентской брезгливостью. Попомнишь мое слово… Теперь насчет бумаг. Мы там, у тебя на квартире, изъяли твою писанину. Пересмотрели. Кое-что еще читают. Заберешь в сле-дующую нашу встречу. А это бери сейчас, — и он подал большую зеленую папку.

Принимая от Зуева свои бумаги, Нетудыхин мысленно благодарил Бога за то, что Тот вовремя надоумил его убрать опасные рукописи из дома.

— Так, — сказал Зуев, — кажется, все. Хотя ты и доставил мне кучу неприятно-стей, а все-таки мне было интересно с тобой работать… Выписываем пропуск и идем пить пиво — сегодня суббота. Я надеюсь, ты меня рыбой угостишь?

— Если там что-то осталось, — ответил Нетудыхин, расчехляя рюкзак.

— Ну, Тимофей Сергеевич, опять ты о нас дурно думаешь! Что за предвзятость? У нас работают порядочные люди… Смотри, ничего не забывай. Бери свои манатки и от-чаливаем. Вперед!

Нетудыхин шел с Зуевым по коридору и не верил, что через несколько минут он будет на свободе. Он все еще подозревал подвох: сейчас, у парадного подъезда КГБ, его сунут в "воронок" и повезут в местную тюрьму. Элементарно.

Но спустились как ни в чем не бывало на первый этаж, сдали пропуск дежурному, который принял его без всякого интереса, и вышли на улицу.

"Воронка" не было. Никто их не поджидал. Улица жила в своем привычном рит-ме.

— Куда же нам податься? Пойдем, наверно, вниз, — сказал Зуев. — Там, против универмага, новый бар открылся. И пиво там подают без булды.

— У меня вид бродяги, — сказал Нетудыхин, полагая, что собственной небрито-стью он не вписывается в общество Зуева.

— Да, видок у тебя, конечно, не интеллигента, — подтвердил Зуев, отстраненно глянув на Тимофея Сергеевича. — Плевать! Кто что знает? Может, человек решил боро-ду отпустить. Потопали.

Пришлось идти. По дороге в бар Тимофей Сергеевич подумал: "С пива началось — пивом заканчивается. Странная рифмовка…"

Рифмовка однако была лишь чисто внешним фактором. А событийный ряд этот начинался не на вокзале, где они с Рамоном пили пиво, но в день поступления в КГБ первой информации о неблагонадежности Нетудыхина. С течением времени ряд удли-нялся, пополняясь новыми сведениями, сосуществовал с бытовым рядом его жизни. И неожиданно, с момента появления портрета Нетудыхина на Доме быта, стал основным, определяющим. Теперь он продолжал плестись потихоньку дальше. Возникали новые соображения, новые мотивы, и Нетудыхину надо было держать ухо востро.