Александр Елисеев - Мусульманские паломники

• Название: Мусульманские паломники
• Автор: Александр Елисеев
• Издательство: Вѣстникъ Европы", No 6, 1864
• Жанр: Путешествия и география

Из путешествия по Аравии

---

Шерифъ Мекки, духовенство и масса народу провожаютъ караванъ хаджей. Пѣніе молитвъ и зурэ изъ корана, звуки трубъ и добрыя пожеланія напутствуютъ ихъ. Они же, позапасшись святыми талисманами въ родѣ воды изъ источника Магометова, праха съ гроба его, листочковъ священныхъ деревьевъ, кусочка крыши съ Каабы и т. п., съ свѣтлою надеждою идутъ въ обратный путь, громогласно благодаря Бога и пророка, давшихъ имъ свершить паломничество. Громкое «эльхамди лиллахи»! вырывающееся изъ ихъ многострадальной груди, несется къ небу и сливается съ трубными звуками провожающихъ и восклицаніями толпы. Долго еще раздаются въ пустынѣ благочестивыя напутствія, и громкое эвъ-аллахъ (съ Богомъ)! несется далеко во слѣдъ хаджамъ, уже зашедшимъ на окрестные холмы Мекки и вышедшимъ на раздолье пустыни, на тернистый путь всевозможныхъ лишеній. Старымъ, торнымъ путемъ они пойдутъ назадъ черезъ горы, дебри и пустыни, истощенные, исхудалые, худосочные, неся въ себѣ зародыши изнуряющихъ болѣзней, а смерть продолжаетъ вырывать новыя жертвы по дорогѣ, не смотря на то, что караванъ и безъ того порѣдѣлъ уже значительно въ сравненіи съ тѣмъ, какъ вышелъ изъ Дамасска или изъ Каира.

Такъ и прибредутъ они домой, откуда вышли нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Мѣсяцъ саферъ — эпоха возвращенія каравановъ изъ Мекки; онъ потому и носитъ названіе — нислетъ-ель-хаджи — мѣсяцъ прибытія паломниковъ. Съ радостными, хотя и изможденными, лицами при звукахъ трубъ они вступаютъ въ Каиръ: толпы народа встрѣчаютъ ихъ съ восклицаніями — эсъ-саламъ-алейкумъ — (миръ вамъ)! Родственники и друзья бѣгутъ на встрѣчу каравана и ищутъ близкихъ своего сердца, и если Аллахъ сохранилъ ихъ жизни, они присоединяютъ свои благодарныя молитвы къ молитвословіямъ; если же не находятъ въ рядахъ «божьей рати» своихъ, они испускаютъ раздирательные вопли, смущающіе торжественныя минуты возвращенія хаджей. Тотъ, кто остался въ живыхъ, кто перенесъ во имя божіе и пророка всѣ нужды и лишенія, тотъ становится уже выше толпы; онъ получаетъ почетный титулъ хаджи и право носить зеленый цвѣтъ на чалмѣ: на него уже смотрятъ какъ на святого; онъ служитъ отнынѣ ходатаемъ между Богомъ и простыми людьми.

Вотъ почти все, что я узналъ о паломничествѣ мусульманъ и что слышалъ во время своего путешествія на Вокстокѣ отъ самихъ хаджей. Предметъ этотъ имѣетъ особенный интересъ для насъ русскихъ въ виду того, что изъ Россіи ежегодно цѣлыми сотнями ходятъ ваши магометане къ аравійскимъ святынямъ.

VII

За интересными разсказами Абдъ-Аллы, Букчіева и Ахмеда, также совершившаго путешествіе въ Мекку, я и не замѣтилъ, какъ солнце начало склоняться къ закату и какъ наступилъ вечеръ. Мы вышли изъ палатки; мусульмане тотчасъ же начали читать молитву — аасръ, съ четырьмя уставными колѣнопреклоненіями за полтора часа др захожденія солнца. Долго я вглядывался въ эти типическія физіономіи хаджей, въ которыхъ трудно что-нибудь прочитать: даже глаза — это зеркало души — были у нихъ спокойны, безстрастны и не выражали ничего, кромѣ самосозерцанія или нежеланія ни на что смотрѣть, хотя и сверкали въ нихъ порою искры того огня, который всегда можетъ вспыхнуть въ душѣ фанатика мусульманина. Въ этихъ неподвижныхъ чертахъ, въ этихъ, какъ бы застывшихъ, формахъ, казалось, отражали весь востокъ застывшій, неподвижный, безстрастный, и вмѣстѣ съ тѣмъ живой, увлекающійся, страстный, живущій иною жизнью, непонятною для насъ европейцевъ; но жизнь эта была знакома всему человѣчеству; всѣ народы прошли такія же ступени въ своей исторической жизни; одинъ Востокъ задремалъ, кажется, и заснулъ уже давно, начиная еле просыпаться въ XIX вѣкѣ подъ ударами вторгающейся насильно европейской цивилизаціи въ его сказочное царство кейфа, гарема и восточной фантазіи. Живая, дѣятельная жизнь Востока умерла уже нѣсколько столѣтій тому назадъ. Тѣ формы и выраженія, въ которыя тогда отлилась жизнь восточнаго человѣка подъ ферулой деспотизма, ислама и азіатской роскоши, остались и понынѣ таковыми. Сколько вы ни очищайте сына востока, чтобы снять съ него толстую кору, подъ которою кроется нѣчто общечеловѣческое, что составляетъ божью искру отличающую въ человѣкѣ его человѣчность, вы не очистите его, если не съумѣете взяться за дѣло, потому что въ фанатичномъ сынѣ Востока нѣтъ современнаго человѣка, какимъ вы себя считаете. Много есть достойныхъ чертъ въ мусульманинѣ, которыхъ нѣтъ въ насъ самихъ — цивилизованныхъ людяхъ; но зато, все-таки, въ немъ нѣтъ того, чѣмъ движется человѣчество, нѣтъ свободы воли и ума. Она скована исламомъ, какъ желѣзными оковами, и пока не спадутъ тѣ цѣпи, пока живетъ и стоитъ исламъ, до тѣхъ поръ не проснется Востокъ; онъ будетъ всегда Востокомъ, а сынъ Востока — отлитою пять вѣковъ тому назадъ формою, не лишенною впрочемъ извѣстіой доли гармоніи и совершенства…

Наступалъ вечеръ, — тихій, чудный, располагающій къ бесѣдѣ и нѣгѣ, и волшебная чарующая лунная ночь — это лучшее время въ пустынѣ. Не даромъ сынъ пустыни поетъ: «Яхъ-тейли! яхъ-тейли! О, ночь! о, ночь, несравненная ночь! Какъ объятія черноокой красавицы, я жду тебя, вожделѣнная ночь! Обойми ты меня страстными объятіями твоими, задуши поцѣлуями твоего, нѣжно-ласкающаго щеки, вѣтерка, погляди мнѣ въ очи серебристыми глазками твоихъ дѣтокъ — воздушныхъ звѣздъ, и возьми меня со всѣмъ, что есть во мнѣ, въ твою темную обитель, покрой меня душистымъ покровомъ твоимъ и усыпи ласкою твоихъ поцѣлуевъ! Яхъ-тейли, яхъ-тейли!»

Кажется, солнце еще не успѣло спрятать на горизонтѣ свои золотые лучи, какъ въ воздухѣ поплыла легкими незримыми струйками живящая прохлада невѣдомо откуда налетѣвшаго вѣтерка. И люди, и животныя, повеселѣли сразу. Весь многочисленный лагерь нашъ словно проснулся; вездѣ образовались живописныя группы, вездѣ слышались разговоры; верблюды забродили снова, и легкимъ, не особенно благозвучнымъ, фырканьемъ изъявляли свое удовольствіе послѣ перенесенной дневной страды.

Нашъ кружокъ, окончивъ свои частныя занятія, опять разсѣлся около востра, который развелъ Юза, чтобы сварить намъ по чашечкѣ чайку, чуть не въ десятый разъ сегодня; при обиліи чудной воды, въ продолженіе длиннаго дня въ пустынѣ, какъ бы для того, чтобы вознаградить свои потери въ водѣ, мы любили баловаться душистымъ напитеомъ, и надо сказать, что едва ли въ любомъ московскомъ трактирѣ русскій чай пьется съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ Аравійской пустынѣ. За чаемъ, притомъ, даже говорилось какъ-то веселѣе, что замѣтно было, въ особенности, на Букчіевѣ. Вчера была ночь афритовъ, сегодня день благословенный — эль-мубаракъ (четвергъ); сегодня же и добрая ночь на счастливѣйшій и лучшій день для мусульманина въ недѣлѣ — фаделихъ (пятница). Въ эту ночь ни одинъ афритъ не посмѣетъ выйти изъ своего мрачнаго убѣжища, потому что Аллахъ не разрѣшилъ имъ въ ночь на фаделихъ смущать правовѣрныхъ, и если кто-нибудь изъ этихъ «трижды проклятыхъ» афритовъ покажется на землѣ, то съ неба полетитъ огненная стрѣла, которая загонитъ его снова въ его потаенное убѣжище. Поэтому, мои собесѣдники были смѣлѣе и болтали, не боясь, что ихъ подслушаетъ шайтанъ или саахръ.

Ночь обѣщала быть еще лучше, чѣмъ вчера, потому что прохлада ощущалась сильнѣе, и первыя, показавшіяся на небѣ, звѣзды почти не мерцали, что служить для сына пустыни добрымъ признакомъ. Мусульмане уже совершили свою вечернюю молитву — морхребъ, и высчитали по три земныхъ поклона, какъ положено кораномъ.

— Добрая ночь будетъ сегодня, эффенди, — началъ Абдъ-Алла, — смотри, какъ мерцаютъ глаза небесной газели на голубомъ небѣ. А вонъ загорается красноватымъ огонькомъ рукоятка меча пророка; онъ встанетъ скоро на защиту правовѣрныхъ; его мечъ уже заблестѣлъ… Не всегда видѣнъ тотъ благословенный мечъ; не всегда онъ блеститъ такъ ярко, какъ сегодня. Я думаю, эффенди, много крови мусульманской прольется…

Старый шейхъ, произнеся это пророчество, замолчалъ. Я невольно вглядывался въ чудное созвѣздіе, выкатывавшееся надъ темными силуетами восточныхъ горъ; оно отсвѣчивало дѣйствительно красноватымъ свѣтомъ и было похоже на рукоятку меча. Абдъ-Алла, минуту посмотря на меня испытующимъ взглядомъ и замѣтивъ, что его прорицанія не произвели на меня никакого дурного впечатлѣнія, смѣло продолжалъ:

— Много лѣтъ я живу на свѣтѣ, но никогда мечъ Магомета не былъ такъ ярокъ, какъ въ эту ночь. Не возстаетъ ли пророкъ (да будетъ трижды благословенно имя его). Горе тогда невѣрнымъ!.. Долго терпитъ Аллахъ гяуровъ, чтобы испытать правовѣрныхъ. Смотри, господинъ, они завладѣли совсѣмъ страною мусульманъ. Франки царятъ въ Египтѣ, франки царятъ въ самомъ Стамбулѣ, и тѣнь Аллаха на землѣ — повелитель правовѣрныхъ опутанъ ихъ коварными сѣтями… Но скоро будетъ конецъ тому… Правовѣрный уйдетъ отъ франковъ; онъ броситъ имъ великодушно Стамбулъ, какъ собакѣ обглоданную кость, потому что ту кость онъ отнялъ давно отъ франковъ. Самъ пророкъ станетъ тогда на защиту ислама: и правовѣрный подъ защитою его уйдетъ въ страну, гдѣ издревле обитали его предки, и сюда уже не пріидутъ франки. Да проклянетъ ихъ Господь!