Карен Бликсен - Семь фантастических историй

• Название: Семь фантастических историй
• Автор: Карен Бликсен
• Жанр: Современная проза

Карен Бликсен (1885-1962) - классик литературы XX века, знаменитая датская писательница, баронесса, чье творчество любимо в англоязычном мире, где она известна под псевдонимом Исак Динесен. Бликсен - лауреат многочисленных литературных премий, член Датской академии словесности (1960), почетный член Американской академии искусств и литературы (1957). В книгу вошли самые значительные ее произведения - автобиографическая книга `Из Африки` (создана на английском языке, в датском варианте - `Африканская ферма`(1937), сборник новелл `Семь готических историй` (1934-1935), `Зимние сказки` (1942) и `Роковые анекдоты` (1958). Известный режиссер Сидней Поллак снял о баронесе Бликсен полнометражный фильм `Из Африки`, который получил сразу семь `Оскаров`.

---

Долго смотрела она на них. Потом опять побернулась к зеркалу и принялась себя разглядывать. Она не хуже дядюшки чувствовала искусство, и еще не испытанное ощущение великой гармонии сошло на ее душу.

Она поняла, что в мире у нее есть друзья. Она по праву могла вы ступить в потоки медового света, под сизые тучи и лазоревые невеса, в густые тени долин и масличных рощ. Сердце у нее зашлось от восторга и благодарности — здесь она была вы своя. Ее приняли бы и признали, как блудную дочь. Сам бог Дионис, тут как тут, смеясь смотрел ей в лицо.

Она огляделась и вдруг увидела в стеклянных шкапах то, чего никогда прежде в Ангельсхорне не видывала: женские платья, всера, драгоценности, вальные туфельки. Все это принадлежало ее прабабушке. Ибо, как это ни дико звучит, у графа имелась бабушка. У него даже мать имелась, и в свое время волей-неволей он тесно соприкасался с телом юной прекрасной женщины. О бабке, которая угощала его розгами в детстве, сохранил он нежные воспоминания. И в своем монастыре он оставил нетронутым ее будуар. Здесь витал еще тонкий дух розового масла.

Калипсо провела в будуаре всю ночь. Она примеряла и снимала одну за другой дворцовые робы, жемчуга, бриллианты. И косилась из зеркала на кентавров — в каком-то виде она им больше по нраву? Тут у нее не могло быть сомнений.

Наконец она вышла из будуара и направилась в покои хозяина замка, но прежде чем затворить за собою дверь, она перецеловала тех нимф, до которых могла дотянуться, с нежностью верной подруги.

Тихо-тихо она поднялась по ступенькам, вошла в графскую опочивальню и приблизилась к дядюшкиной постели. Он лежал под желтым шелковым балдахином, закрыв глаза и нос устремив в потолок. Калипсо осталась в парчовом, золотом, затканном зеленью платье и стояла над постелью, как липа в цвету, как Психея над ложем Эрота. Психея боялась увидеть чудовище, а обнаружила живой образ любви. Калипсо считала дядю глашатаем истины, законодателем вкусов, самим Аполлоном — и что же увидела? Несчастную, набитую опилками куклу, окарикатуренный череп. Она вся залилась краской. И такого бояться? Ей — сестре нимф, подруге кентавров? Да она его в тысячу раз была сильней. Проснись он тогда, обнаружь у своей постели ее, да еще с топором в руке, он бы, верно, умер со страху, а нет — все равно ему это было б не вредно. Но он спал себе мирно — бог весть какие такие сны держали его в своей власти вместе с шелковым ложем, — и она не отрубила ему голову. Нет, она только прочитала над ним эпиграмму из французского учебника. В свое время ее сочинили про короля, которому тоже казалось, что все его любят.

Ci-git Louis' ce pauvre roi,
L'on dit qu'il fut bon — mais a quoi?[70]

И она на него не держала зла, вот уж нет, она ведь была не отпущенная на волю рабыня, но юная, грозная победительница и могла позволить себе эту роскошь — простить.

Она вышла из спальни так же тихо, как туда вошла, и задула свечу, ибо летнее небо светлело. Вокруг тихо спал сераль. Лишь проходя мимо одной двери, она услышала, как двое юношей спорят о любви небесной. По ней, пусть бы они перемерли все и уже оказались на небе. Подняв тяжелый средневековый засов, она будто стряхнула их всех, весь их груз со своих плеч.

Снаружи шел дождь. Сама ночь льнула к ней, хотела к ней прикоснуться.

Она брела по вересковой пустоши, строгая, как Церера сама, помахивающая взятой взаймы у Юпитера молнией, как Церера, что, даже и хмурясь, пахнет клубникой и медом. Над горизонтом в ее честь играли зарницы. Платье волочилось по вереску — что было ей в том? Встреться ей на пути юный разбойник, она вы тотчас стала женой ему, пока смерть не разлучит, или отхватила вы ему голову, — и одному вогу известно, какая судьба для него была вы завидней.

Ей было весело, но не то чтоб веселая песенка была на устах. Ее воспитали как добрую протестантку, а жизнь не ее легкомыслию. Она шла и твердила про себя Пауля Герхардта.[71] изменив только личное местоимение на первое лицо:

Кто против меня устоит,
Когда молнии я мечу?
Кто накажет и устрашит,
Когда миловать я хочу?

Рано поутру она пришла к дому, где гостила я. С нее капало, как с промокшего дерева. Она меня знала, ведь я ей крестная, и она чувствовала, что я накоротке с нимфами и кентаврами. Я как раз садилась в карету, чтобы отправиться в Нордерней. Так судьба привела ее сюда, как и вас, господин Тимон, лечиться соленой водою. Вот и вся история.

И сиять над водами, — сказал кардинал с той нежностью, с какой он слушал весь рассказ фрекен Малин, — звездою Марии во тьме нашего сеновала.

Господи Боже, ваша милость, — сказал Йонатан. — Пpaвo же, не знаю, вы, верно, удивитесь, но я вот сейчас только, слушая вас, сообразил, что и красивые женщины могут страдать. Я считал их драгоценными цветами, на которые можно только любоваться.

Ну, а теперь, когда я вам это все рассказала?

Ваша милость, — сказал молодой человек, немного поразмыслив, — я понял, как плодотворна мысль о том, что все мы в долгу перед женщинами.

Вы честный молодой человек, — сказала фрекен Малин, — Вот бок у вас и свервит в том месте, где когда-то у вас ребро удалили.

— Да будь я в этом замке Ангельсхорн, — продолжал он в глубоком волнении, — я вы с радостью умер за эту женщину.

— Послушайте, Йонатан и Калипсо, — сказала фрекен Малин, — грех и кощунство будет, если вы умрете невенчанные. Вас сюда привело из Ангельсхорна и из Ассен друг к другу в объятия. Вы принадлежите ей, она вам, а уж мы с его преосвященством вам здесь за родителей и дадим наше благословение.

Молодые люди молча смотрели друг на друга.

— Если кто-нибудь посмеет сказать, — объявила фрекен Малин, — что вы не ровня ей по рождению, я отвечу, что оба вы принадлежите высокому рыцарскому ордену, который зовется Рыцари Сеновала в Нордернее и который запрещает своим членам брак на стороне.

Девушка в смятении поднялась со своего места и преклонила колени.

Видела ты, Калипсо, — обратилась к ней фрекен Малин, — как он увязался сюда за тобой и как, когда он услыхал, что ты здесь остаешься, никакими силами нельзя было заманить его в лодку? Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.

Это правда? — спросила девушка, устремив на молодого человека такой отчаянный взгляд, будто вея жизнь ее зависела от его ответа.

Правда, — сказал Йонатан. Правды в этом было немного. Он прежде просто не замечал Калипсо. Но сила воображения фрекен Малин могла хоть кого увлечь. Лицо девушки при этих словах вдруг побледнело, все просияло жемчужной бледностью. Глаза у нее стали больше, темней. Они взошли над Йонатаном, как две звезды, во влаге более драгоценной, чем слезы, и при виде этого овновленного лица он упал перед ней на колени.

Ага! Йонатан, — сказала фрекен Малин, — готовы ли вы на коленях благодарить барона Герсдорфа за предпринятые ради вас труды?

— Да, — сказал молодой человек.

— А ты, Калипсо, — спросила она девушку, — хочешь ли ты, чтобы он вот так и глядел на тебя во веки веков?

— Да, — сказала девушка.

Фрекен Малин посмотрела на них с торжеством.

— А теперь, ваше преосвященство, — сказала она кардиналу, — согласны ли вы оввенчать этих двоих, которые так в этом нуждаются?

Глаза кардинала испытующе вглядывались в лица двоих, пламеневшие, будто вблизи большого костра.

— Да, — сказал он. — Поднимите меня.

Будущий жених помог ему встать на ноги.

Вас обвенчает кардинал, — сказала фрекен Малин, — и Нат-ог-Даг на вашей свадьбе — подружка невесты, а такого больше уж никому не дождаться. Ваш брак будет покрепче скучных союзов, какие то и дело заключаются вокруг. ибо вы будете смотреть на нее, слушать ее, понимать со всей той силой, которую намеревались вложить в свой прыжок с Лангевро. Одного поцелуя довольно, чтобы зачать двойню, а к рассвету вы сможете справлять золотую свадьбу.

Ваше преосвященство, — сказала она кардиналу, — обстоятельства несколько необычны — ведь едва ли стоит нам заботиться о продолжении рода, раз лодка все равно больше народу не выдержит, да и опасность нарушения супружеской верности тут, мне кажется, невелика, что же до совета не разлучаться — едва ли мы могли бы его преступить, если в даже и захотели, — а потому, я думаю, вам придется сочинить новый чин венчания.

— Да, видимо, так, — сказал кардинал.

Чтоб расчистить место посредине, фрекен Малин подняла в своей костлявой руке фонарь, а Калипсо отодвинула в сторону хлеб и кувшин. Пес встал при этих перемещениях, беспокойно всех обошел и в конце концов решил обосноваться у ног молодой невесты.

— Встаньте на колени, дети мои, — сказал старик священник.

Он поднялся. Он казался очень высоким в сумраке сеновалa. И тут они услышали вздохи и пение волн, ибо усилился ветер.

— Нынче ночью, — очень медленно проговорил кардинал, — я не могу призвать величавый храм и благочестивое собрание во свидетели совершаемого таинства. У меня нет времени вас наставить и приготовить к обязанностям супружества. А стало быть, вы должны принять на веру все, что я вам сейчас сообщу. — Он помолчал немного и продолжал: — В обоих вас, я заметил, пошатнулась вера в справедливость и разумность жизни. Имейте же веру в меня. И я помогу вам. Есть у вас кольцо?