Этьен Жильсон - Избранное: Христианская философия

• Название: Избранное: Христианская философия
• Автор: Этьен Жильсон
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Философия
• Год: 2004
• ISBN: 5-8243-0497-1

Этьен Жильсон (1884–1978) — один из виднейших религиозных философов современного Запада, ведущий представитель неотомизма. Среди обширного творческого наследия Жильсона существенное место занимают исследования по истории европейской философии, в которых скрупулезный анализ творчества мыслителей прошлого сочетается со служением томизму как величайшей философской доктрине христианства и с выяснением вклада св. Фомы в последующее движение европейской мысли. Интеллектуальную и духовную культуру «вечной философии» Жильсон стремится ввести в умственный обиход новейшего времени, демонстрируя ее при анализе животрепещущих вопросов современности. Опираясь на экзистенциальное прочтение томизма, Жильсон акцентирует мысль о свободе выбора, дарованной человеку, и предназначении его как продолжателя дела божественного Творения. В данный том вошли работы: «Учение Декарта о свободе и теология», «Бытие и сущность», «Бог и философия», а также ряд статей последователей и учеников Жильсона, посвященных его разностороннему творчеству.

---

Первая выгода, извлеченная отсюда Декартом, — это ценное подтверждение оснований для отказа от конечных причин и исключения их из истинной физики. Когда в «Четвертом размышлении» и в «Первоначалах» он опирается на непостижимость Бога, чтобы запретить нам исследование его целей и обосновать физику действующих причин, то с его стороны это не простая уловка; для него это действительно одно из оснований истинной физики. Бесконечность Бога не позволяет человеку, конечному творению, рассуждать так, будто он был соучастником творения. Возможно, этот довод не является ни самым глубоким, ни самым решающим из используемых Декартом; в частности, он оставляет без ответа вопрос о том, ставит ли сам Бог цели для своих действий. Но этот довод не является внешним или вспомогательным; если предположить, что эти цели существуют, природа Бога такова, что они необходимо должны ускользать от нас[194].

Одновременно физика освобождается от целой серии бесполезных вопросов, в которых она до сих пор погрязала. Поскольку в силу самой своей природы бесконечное ускользает от нашего постижения, мы должны удовольствоваться признанием его, навсегда отказавшись от попыток его объяснить[195]. Такая сдержанность значительно облегчает построение науки. Оно заранее исключает всякие бесполезные диспуты, в которых ученые люди тратили часть своего времени. Мы знаем, что мы конечны: этого достаточно, чтобы отвратить нас от проблем, решение которых предполагало бы постижение бесконечного[196]. От каких же именно вопросов относительно бесконечного Декарт стремится избавиться? Это именно те темы бесконечных схоластических дискуссий, о которых один из современников, сам вполне придерживающийся учения Аристотеля, говорил, что они надоели ему до предела[197]. В самом деле, Декарт был не единственным, кто отмечал то странное противоречие, что конечный разум занимается объяснением бесконечного, идея которого «является вещью столь же тщетной, поверхностной и непостоянной, как и сама концепция нашей души; якобы она, участвуя в божественном, которое бесконечно, имеет и вправду как бы бесконечные стремления, чувствуя свой исток: однако, возвращаясь к самой себе, она их сдерживает; если же она будет им нескромно следовать, то после этого утратит самое себя»[198]. Но далеко не все в ту эпоху были столь же осторожны в дискуссиях такого рода. Так, о. Мерсенн в 1630 г. направил Декарту образчик подобных рассуждений. Совсем не случайно, что Декарт, отвечая на рассуждения Мерсенна, первый раз объявил ему о зависимости вечных истин от Бога. Мерсенн спрашивал, как можно обосновать понятие бесконечной линии. В самом деле, такая линия должна была бы содержать бесконечное число футов и бесконечное число туазов; но фут равен шести туазам; следовательно, пришлось бы признать, что бесконечное число футов в шесть раз больше бесконечного числа туазов. На что Декарт отвечает: «Concedo totum»[54*]. Ибо совершенно очевидно, что эта предполагаемая бесконечность рассматривается как конечная, потому что ее собираются умножать на шесть, что совсем не подходит для подлинной бесконечности. Если же, напротив, мы хотим рассматривать это бесконечное как настоящее бесконечное, данный вопрос не имеет ответа, потому что «оно перестанет быть бесконечным, если мы сможем его познать»[199]. Надлежит воздерживаться от ответа всякий раз, когда заходит речь о бесконечном. Невозможно ответить на вопросы типа: «Является ли бесконечной половина данной бесконечной линии?» или «Четно или нечетно бесконечное число?» и другие вопросы того же рода, «quia de iis nulli videntur debere cogitare, nisi qui mentem suam infinitam esse arbitrantur»[56*][200]. Предоставим тем умам, которые полагают себя бесконечными, заботу о разрешении проблем бесконечности.

Но, избавившись таким образом от бесполезных дискуссий, не был ли Декарт тем самым втянут в новые трудности? Физика, которую он хотел изложить в своих «Первоначалах», заменяла никогда не увидевший света «Мир»: она объясняла не отдельные феномены, но мир в целом. Но можно ли было говорить о мире, не решив, конечен он или бесконечен? Кажется, что и тут у Декарта уже было решение проблемы. Поскольку он объявил себя некомпетентным в вопросах бесконечного, ему не оставалось ничего другого, как оставить данную проблему в неопределенности. Благодаря этому он избегал бесполезного конфликта со схоластической философией и избавлялся от всех трудностей. Так бы он и сделал, если бы между ним и схоластической философией не стояло его определение материи. Ведь материя для Декарта — это протяженность трех измерений: длины, ширины и глубины. В самой этой материи невозможно допустить никакой пустоты, потому что мы не можем представлять себе пустоту иначе, как имеющей три измерения, следовательно, протяженной и материальной[201]. Такое определение материи лежит в самом основании системы Декарта, так что он не мог бы уступить в этом вопросе[202]. Но проблема в том, совместима ли с таким определением протяжения концепция конечности мира? Ведь очевидно, что нет. В самом деле, представим себе, что мир конечен. Тогда что за его пределами? Каким бы образом мы в своем воображении ни полагали пределы мира, мы тут же будем представлять себе за этими пределами другие пространства, столь же протяженные и, следовательно, материальные. Другими словами, мы можем ограничить материю только другими частями материи, и это означает, что мы не можем ее ограничить[203].

Правда, можно было попытаться уйти от этой трудности в воображаемые пространства, предполагавшиеся схоластической философией. Там различали реальное пространство и пространство, воображаемое нами за пределами нашего конечного мира[204]. Но это воображаемое пространство, которое всегда считали пустым, должно быть отброшено по тем же самым основаниям. Как, в самом деле, спрашивает Декарт, можно не признавать эти пространства, воображаемые нами за пределами реального мира, реальными? Ведь они так же имеют три измерения. А раз они протяженны в длину, ширину и глубину, то не являются ли они реальной материей, выходящей за пределы любой полагаемой нами границы мира[205]?

Остается гипотеза бесконечности мира. Она дает возможность превознести в полную меру величие и могущество Бога, но зато связана со многими серьезными затруднениями. Первое затруднение, которое нельзя сбрасывать со счетов, состоит в том, что подобное учение противоречит учению схоластики в пункте, в равной мере важном и для философии, и для теологии. Возможно, учение о бесконечности мира не было прямо еретическим, но считалось опасным и плохо совместимым со строгой ортодоксией. И в этом плане Декарт чувствовал себя не очень уверенно. Кардинал <Николай> Кузанский, на чей авторитет он ссылался, чтобы доказать, что ортодоксальный католик, строго говоря, может учить о бесконечности мира, не был для него достаточной защитой, ибо этот философ пользовался весьма ограниченным доверием, и к тому же сомнительно, чтобы он вообще учил об этом. Скорее, в его трудах можно найти набросок учения, которого будет придерживаться сам Декарт, т. е. что мир не конечен и не бесконечен, но что его надо рассматривать как нечто промежуточное между бесконечным и конечным. Может быть, Декарта ввели в заблуждение относительно этого момента неточным пересказом; может быть также, что Декарт сам прочитал «De docta ignorantia»[62*] слишком бегло, как, возможно, он вообще читал многие книги, и был введен в заблуждение некоторыми пассажами, которые, как кажется, подразумевали это учение. Как бы то ни было, но остается фактом, что Кузанский, собственно говоря, подобного учения не придерживался. Когда он, в духе неоплатонизма, сравнивает мир с бесконечной сферой, центр которой находится повсюду, а поверхность — нигде, он в тот же самый момент утверждает, что центром мира является сам Бог и что не следует искать другой поверхности мира, как того же Бога, который этот мир поддерживает и содержит[206]. Но он весьма далек от утверждения бесконечности мира в строгом смысле; приписываемый ему пантеизм несовместим с текстами, показывающими неустранимый дуализм в его учении. Приписывая творениям атрибуты Творца, надо, согласно Кузанцу, сокращать и ограничивать их масштабом этих творений, ибо они произведены в порядке конечного и являются ослаблениями божественных атрибутов. Так, Бог совершенно Един и Бесконечен; Вселенная тоже едина и бесконечна, но ее единство умерено множественностью, а ее бесконечность сжата конечностью[207]. Вселенная бесконечна, потому что для любой вещи всегда можно представить себе другую, превосходящую ее совершенством или количеством. А для Вселенной невозможно представить себе ничего подобного, ибо, хотя божественное могущество могло бы создать еще большую Вселенную, чем любая данная, тем не менее материя не может актуально простираться до бесконечности и потому Вселенная не может быть больше, чем она актуально есть. И поскольку она не ограничена ничем, ибо она является самой большой из возможного и потому что нельзя представить себе ничего другого, что бы ее ограничивало, то Вселенная действительно не имеет конца, т. е. она бесконечна[208]. Понятно, сколь мало годится подобное учение для оправдания утверждения, что мир актуально и позитивно бесконечен.