Этьен Жильсон - Бытие и сущность

• Название: Бытие и сущность
• Автор: Этьен Жильсон
• Жанр: Философия

Все неудачи метафизики происходят от того, что философы-метафизики подменяют бытие, как первое начало своей науки, одним из частных аспектов бытия, изучаемых различными науками о природе

---

Задав этот вопрос, мы неизбежно должны покинуть пределы граматики и даже логики, чтобы выйти на уровень ноэтики. В ходе предыдущих рассуждений мы это уже делали, и если посчитали нужным временно отойти от ноэтики, то именно для сохранения, по мере возможности, специфики логического порядка. Но это возможно лишь ценой абстракции, законной самой по себе, однако насилующей психологический опыт, а потому оправданной только в определенных границах. Сама по себе логика никогда не была безразличной к истинности высказываний. Напротив, она обычно определяется как органон, т. е. инструмент, позволяющий (благодаря предварительно полученному знанию мыслительных операций) достигнуть истинного и избежать ложного. Заметим, однако, что это искусство нахождения истинного и избежания ложного не выходит за рамки формальных условий истинного познания вообще, как они проявляются в природе и в самой структуре разума. «Логик, — справедливо говорят нам, — не задается вопросом, истинно или ложно данное утверждение само по себе, т. е. отвечает оно или не отвечает некоторой внеположной разуму реальности — вернее, может ли оно быть подтверждено или опровергнуто некоторым последующим опытом или действием. Ибо суждение может оказаться истинным в силу случайного совпадения, а не рациональной необходимости»[1097].

Итак, логическое искусство опирается на знание формальных условий истинности наших суждений. Однако психологически его применение неотделимо от спонтанной веры в истинность или ложность высказываний самих по себе. Даже названия, которые логик дает предложениям, разделяя их на утвердительные и отрицательные, наводят на мысль, что это в самом деле так. Нам трудно воообразить утверждение, которое в первой интенции не было бы истинным. Предложение «все люди смертны» предстает в форме утвердительного суждения именно в силу того глубокого убеждения, что в реальности все люди в конце концов умирают. Всё, что утверждается, утверждается в качестве истинного; и всё, что отрицается, отрицается в качестве ложного. Вот почему логики так явно колеблются в отношении самой природы исследуемых фактов. Те же самые люди, которые начинают с констатации безразличия своей науки к фактической истиности высказываний, затем силятся показать, что если она и не гарантирует такой истинности, то, по крайней мере, предполагает ее. Например, некоторые говорят, что всякое логическое утверждение заключает в себе некоторое предварительное гипотетическое экзистенциальное суждение, которое, однако, не считается нужным сформулировать. Таким образом, в нашем классическом примере на самом деле мыслится следующее: «Если есть люди, они все смертны». В действительности, если людей нет, всякое утверждение на их счет лишено смысла. Другие сперва заявляют, что логика не требует иного существования, кроме существования понятий как таковых, т. е. просто их абстрактной возможности; а затем добавляют, что «всякое суждение претендует на истинность» и в этом качестве утверждает существование (в каком бы то ни было смысле) субъекта или отношения между субъектом и атрибутом. Например, если я говорю: «Петр болен», я имплицитно утверждаю существование Петра: ведь его определение в качестве больного не имело бы смысла, «если не предположить, что Петр существует»[1098].

Никто не собирается оспаривать, что именно так обстоит дело в опыте конкретного мышления. Несомненно, в обиходном языке предложение «Петр болен» нагружено экзистенциальным смыслом, причем двойным. Ибо, произнося его, мы не только мыслим существующим Петра, в отношении которого утверждаем болезнь, но и саму болезнь мыслим существующей существованием субъекта, который страдает от нее. Таков реальный и, если можно так выразиться, жизненный смысл этого рода предложений. Но отсюда еще не следует, будто для логика оно содержит в себе этот двойной смысл или даже только один из двух смыслов. Сам факт, что логик может вполне корректно использовать его в качестве логического примера, служит тому подтверждением. Ведь всё наше обсуждение предполагает, что данное предложение — не просто используемый логиком пример. Если же оно не более чем пример, то в действительности не заключает в себе никакого реального существования. Более того, оно не заключает в себе (если говорить с точки зрения психологии) даже понятия возможного существования. Конечно, для того, чтобы высказывание было истинным, Петр должен существовать. Но какой логик станет утверждать, будто используемые им примеры суть истинные высказывания? Пока его мысль удерживается на уровне логики, существование в ней отсутствует: логик его не мыслит[1099].

Это правда, что с психологической точки зрения всякое утверждение относится к существованию. Но нельзя ввести существование в логику, не смирившись со смешением порядков. Признаемся также, что подобного смешения трудно избежать, поскольку оно проистекает из уже указаной фундаментальной двойственности глагола есть. Но на сей раз такая двойственность ставит новую проблему. Почему этот глагол, исходно обозначающий существование, спонтанно приспособился к функции связки, которую он выполняет в стольких языках? Дело в том, что способ образования языков определяется не задачей облегчить составление трактатов по логике, а потребностью выразить реальное содержание мысли. Но переживаемая мысль действительно мыслит свои высказывания как истинные или ложные; и в конечном счете их истинность или ложность действительно определяется существованием или несуществованием объектов или отношений, которые утверждаются или отрицаются в высказываниях. Прошли века с тех пор, как было замечено (и это замечание до сих пор остается в силе): суждение в конечном счете имеет в виду не сущность объекта, а его существование; именно это существование служит основанием истинности суждения[1100]. По этой причине многие языки превратили глагол есть в связку; и в этом смысле вновь будет верным сказать, что даже в качестве связки он сохраняет экзистенциальный смысл — или, как утверждают некоторые логики, даже атрибутивные суждения являются экзистенциальными. Добавим только, что данное положение истинно везде, за исключением именно логики. Будучи наукой и искусством формальных законов мышления, логика не достигает существования, потому что не достигает реальных условий истинности или неистинности высказываний. Так что в логике нет экзистенциальных суждений. А те из них, чье присутствие порой констатируется логиком, когда он случайно их обнаруживает, не играют в ней никакой роли: они исчезают, как только их опознают.

Поистине достоин размышления тот факт, что грамматика ставит нас перед суждениями, не ассимилируемыми логикой. Коль скоро тут возникает онтологическая проблема, нужно определить ее параметры в терминах, заимствованных из самого живого языка, т. е. попытаться схватить мысль в ее истоке, где она спонтанно отливается в словесную форму. Метафизику часто упрекали в том, что она представляет собой всего лишь анализ языка и некритически перенимает все иллюзии наивного сознания; но, может быть, здесь всё лишь иллюзия. Напротив, ничто не доказывает a priori, что мышление не обладает всей полнотой прав на то, что составляет наиболее устойчивое ядро реальности. Быть может, метафизика и здравый смысл обладают не двумя разными истинами, а одной и той же, только более или менее глубоко схваченной и по-разному выраженной. Нет ничего невозможного в том, чтобы дважды обнаружить одно и то же существование: до понятия и после понятия, в обиходном языке и в языке метафизики.

К несчастью, довольно трудно следовать здесь за подсказками языка, потому что они не обязательно совпадают в разных наречиях, и даже в одном наречии, нам известном изнутри, первоначальный смысл корней часто ускользает от нас. Языки имеют позади себя века развития логики, и даже их грамматики, как мы видели, подверглись глубокой логизации. Нет ничего удивительного в том, что они несут на себе логическую печать. Сам глагол есть, чья экзистенциальная функция несомненно предшествовала копулятивной, так часто использовался в роли связки, что некоторые современные языки уже колеблются относительно его смысла. «Я есмь» без каких-либо колебаний означает «я существую»; но уже «он есть» кажется менее очевидным — как если бы мы ожидали здесь услышать некий случайно забытый предикат. Любопытный парадокс заключается в том, что глагол est сам по себе утратил способность означать существование, так как обычно его заменяют во французском языке либо безличным выражением il у а, либо личной формой глагола existe[1101]. Сам факт, что мы обычно говорим существование, существовать, чтобы указать на то, что в норме должен был бы обозначать глагол быть, достаточно свидетельствует об экзистенциальной девальвации, которой подвергся этот глагол. Ведь его собственная функция заключается в том, чтобы говорить: то, что есть, есть; а то, что не есть, не есть. Что же касается глагола exister, он обозначает в первую очередь не то, что мы сегодня называем существованием, а первоисток существования. Итак, когда мы хотим сказать, что некоторое сущее поистине есть, и говорим, что оно существует, мы замещаем слово, исходно обозначавшее то, что мы хотим сказать, словом, исходно обозначавшим нечто другое. Поэтому не приходится ожидать, что, даже если удастся отыскать первоначальный смысл корней, это позволит коснуться их самого глубокого и самого подлинного смысла. Только свободная рефлексия над языком, сбросившая путы как лексикографии, так и логики, позволяет вернуться к первичным ориентациям мышления, сохраняющим свою устойчивость под всеми флуктуациями слов.