Владимир Канивец - Кармалюк

• Название: Кармалюк
• Автор: Владимир Канивец
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Перед вами биография легендарного Устима Кармалюка. Он был повстанцем, предводителем  крестьянского движения в Подольской губернии на Правобережной Украине. Родился на Подолии в семье крепостного крестьянина. За неоднократное «неповиновение» в 1812 был отдан помещиком в солдаты, но бежал. В начале 1813 года организовал повстанческий отряд из крепостных крестьян. Повстанцы громили помещичьи усадьбы, забирали имущество, деньги и раздавали их крепостным. Наивысшего размаха борьба с помещиками достигла в 1832-1835. За всё время в ней приняли участие не менее 20 тыс. крепостных крестьян, а также городской бедноты, беглых солдат. Неоднократно Кармалюк попадал в руки царских властей, сидел в тюрьмах, был на каторге в Сибири, но после успешных побегов возвращался на родину и возобновлял борьбу. В 1835 году был предательски убит в с. Каричинцы-Шляховы. Ещё при жизни Кармалюк стал героем украинских песен и легенд.

---

«На разбоях не бывал, — записывал канцелярист Какурин, косноязычно пересказывая ответы Устима, — про разбойников неизвестен, как равно, кто ограбил Базилицкого и Опаловского, коих не знает, вовсе неизвестен. Устимом Кармалюком не есть и не называется и о таковом не знает».

— Ну наговорил семь бочек арестантов! — покрутил головой исправник, вытирая платком вспотевшую жирную шею. — Ну навертел, мерзавец! Эх, не моя на то воля, а то бы я тебя, гайдамаку, на первом же суку повесил! Хорошо! Посмотрим, что ты запоешь, когда я тебя поставлю перед женой и детьми! Перед всем селом, где тебя знают, как облупленного!

Вернулся исправник в село Овсяники и послал за Марией солдат.

— Со всем гайдамачьим выводком представить! — приказал унтеру.

— Связанную или так?

— Болван! Куда же она убежит с детьми?

— Слушаюсь, ваше благородие!

Унтер налетел на дом так, точно крепость штурмом взял. Выволокли Марию, не дав даже головы покрыть платком, вынесли перепуганных сыновей Остапа и меньшего Ивана. Старший Иван, оттолкнув солдат, сам полез на телегу. Услышав крик и плач, к хате побежал народ. Бабы запричитали, будто из хаты выносили покойника. Дети завторили им. Мария, думая, что ее увозят куда-то в Сибирь — а ее этим не раз пугали, — умоляла, чтобы ей разрешили хоть для ребят что-нибудь взять. Но унтер неумолимо твердил:

— Приказано без всего доставить!

Но бабы, не слушая солдат, вытаскивали из хаты тряпье и кидали в телегу. Унтер принялся было выбрасывать обратно, тогда возмущенно загудели мужики, плотным кольцом обступая телегу. Унтер, махнув рукой, приказал:

— Трогай!

В это время из Литина везли в Овсяники Устима. В кандалах, прикованного цепью к возу, под конвоем тех же 60 человек. Исправник решил устроить ему очную ставку с женой, детьми и односельчанами. Но прежде чем поставить Кармалюка перед женой, он принялся допрашивать ее. Пригрозив, что если она не скажет правду, то ее и домой уже не отпустят, а отправят прямо в Сибирь, он спросил:

— Бывал муж у тебя?

— Бував, — тихо ответила Мария.

— Этого с ним прижила? — указал исправник на младшего Ивана, которого Мария держала на руках.

— 3 ним, ваше благородие, — со вздохом отвечала Мария, будто признавалась в чем-то греховном.

— Да как же ты смела! — загремел исправник. — Да за одно это под суд, на каторгу! Ну, что молчишь? Отвечай!

— Вин же мий чоловик…

— Преступник! Каторжник! Гайдамака! Вот кто он прежде всего! И не детей приживать с ним, а властям доносить о нем — вот что ты должна была делать! Кто с ним еще переховывался у тебя? Каких преступников ты еще кормила и поила? И не крути и не винти! Я все равно обо всем дознаюсь, и тогда еще хуже будет! У кого из жителей села он бывал?

— Того вин не видкрывав мени. Тилькы сам Василь Тимков казав, що Устим часто заходыв до його.

— Какурин, записал Тимкова?

— Так точно, ваше благородие! Но он давно в рекруты отдан!

— А-а, так вот почему ты назвала его! Говори, у кого он бывал из тех, кто сейчас в селе живет! Где скрывался?

— Не знаю.

— Куда дела то награбленное добро, которое он тебе приносил?

— Ничого вин не приносыв. Дав дитям тилькы чоботы, яки сам шыв…

Против этого исправнику нечего было возразить: он от многих уже слышал, что Кармалюк мастер на все руки. Это и помогает ему проходить по чужим местам, так как он всюду может заработать кусок хлеба. Но одного исправник понять не мог: куда же он девает те деньги, что отбирает у панов? Семье он явно ничего не приносил: исправник сам делал несколько раз обыски и видел, в какой нищете живут его жена и дети. Но неужели народная молва правду говорит, что он все добро раздает бедным? Это совсем непонятно: отбирать только затем, чтобы отдавать другим — черт знает что!

Старший сын Иван — ему шел пятнадцатый год — повторил все то, что сказала мать. Когда спросили, у кого из жителей села отец бывал, он назвал того же Василия Тимкова да Максима Варака, «ушедшего со всем семейством сего года в марте месяце». Это больше всего взбесило исправника.

— Ты что же, гайдамацкий выродок, называешь только тех, кого в селе нет? Кто тебя научил? Батько? Мать? Да я сейчас же прикажу снять с тебя штаны и всыпать розог!

Но угрозы исправника не испугали Ивана. Нахмурив такие же широкие брови, как и у отца, он упрямо молчал. Потом сказал еще, что отец «несколько разов ночевал в доме, а другие разы хотя и бывал, но скрытно от него, показателя, и после о том, что было, мать не сказывала».

Запер исправник Марию в хате-пустке и поставил стражу. Сделал он это не потому, что боялся, как бы Мария не убежала, а чтобы припугнуть ее. Пусть, мол, почувствует, каково-то сидеть под ружьем. Пусть увидит, что он не бросает слов на ветер, и если сказал, что упрячет под замок, то так тому и быть. Может, у нее под арестом язык развяжется. А то свыклась с тем, что ее только пугают, но не сажают, розгами не порют. Вот и отпирается от всего. Нет, на этот раз розог ей не миновать!

Канцелярист Какурин так записал сцену очной ставки Кармалюка с сыновьями: «Не только показатель вышеизъясненный Иван, еще и другие два сыновья — Остап лет восьми и третий, Иван лет пяти, в глаза отцу своему Устиму Кармалюку (он же Василий Гавриленко) уличия делали. Первый из них повторил показание свое, а последние, целуя отца в руки и лицо, утверждали, что он есть в действительности их отец родной… противу чего сей последний, хотя с изменением себя в лице и дрожавшим голосом, чинил запирательство…».

На очной ставке с женой Устим просто молчал, «упорно оставаясь на своем показании». Вызвали протоиерея Григория Левицкого и с его «духовным увещеванием» начали опять допрос. Но Устим почти слово в слово повторил то, что показал на первом допросе. Раз приняв какое-то решение, он, как и всегда это делал, уже не отступал от него.

Пригнали мужиков из Головчинцев и Дубового. Они тоже заявили, что знают «показанного им ныне налицо человека, именующегося Василием Гавриленком, знают довольно, яко он есть по имени Устиян, а по прозванию Кармалюк, родился, взрос и женился в селе Головчинцах. В продолжение жизни его худых поступков не приметили за ним…»

Но когда мужиков спросили, где Кармалюк «после последнего побега имел пристанище и производил ли с кем-либо какие грабительства», то все в один голос ответили, что не знают.

На том допросы да очные ставки и закончились. Под охраной солдат и конной шляхты Кармалюка повезли в Каменец-Подольск.

БУНТ В ТЮРЬМЕ

Бережiться, пани-дуки,

Буде, буде бiда,

Прийде, прийде Кармалюка,

Вiн вас ся навiда…

Всем казалось странным: почему Кармалюк и после того, как его опознали, продолжал утверждать, что он Василий Гавриленко. Многие это считали глупым упрямством. А между тем Устим делал это с расчетом. Он не сомневался в том, что его опознают, но ему нужно было другое: затянуть, запутать следствие и выиграть время для подготовки побега. Он изучил уже все законы и знал: кто бы ни доказывал, что он Кармалюк, а не Гавриленко, канцелярия будет делать свое. Пойдет запрос в Белозерский полк — был ли у них Василий Гавриленко и когда убежал? Там «учинят выправку по делам», и пока та выправка доползет до Каменец-Подольска, можно сто раз убежать.

И Кармалюк не ошибся. Прошло лето, наступила осень, а писаря все скрипели и скрипели перьями, «учиняя выправки по делам». Устим еще в прошлый раз, сидя в Каменец-Подольской крепости, был избран старостой. И когда его вновь посадили туда, «все поклялись ему в безусловном повиновении. Не прошло нескольких дней, как у него был готов план побега».

Следствие было закончено в декабре. Устим все лето тяжело болел, а потому и не мог бежать. И теперь, чтобы оттянуть время, он, «посредством правящего должность каменецкого поветового стряпчего, входит к губернскому правлению с прошением, домогаясь оным возврата восьми рублей серебром, отобранных у него при задержании». Начинаются опять запросы: кто отобрал? да куда дели? Из Литина ответили, что исправник употребил деньги «на сделку железных ручных и ножных с ошейниками кандалов, которые и поныне на нем находятся». И если, дескать, суд оправдает Кармалюка и определит, кто должен возместить ему убыток, то «в таком разе собственность его пополнится».

На выяснение этого дела ушел месяц. Но не успели объявить это решение Кармалюку, как по инстанции пошла вторая бумага. Кармалюк утверждал, что эконом селения Французовки Вишниовский должен ему пятьдесят рублей серебром, которые он требует вернуть. А главное: в том селе он «повстречался с товарищем своим, тоже беглым рекрутом, по прозванию Черноморцем». Суд сразу же клюнул на это, и, «желая и сии предметы присовокупить к делу о Кармалюке, приостановился с решением такового». Эта новая задержка вызвала гнев генерал-губернатора Бахметьева, на которого сыпались нарекания от панов за то, что он в прошлый раз отменил смертный приговор Кармалюку.