Всеволод Иванов - Московские тетради (Дневники 1942-1943)

• Название: Московские тетради (Дневники 1942-1943)
• Автор: Всеволод Иванов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

8 февраля. Понедельник

Написал статью для "Учительской газеты" о профессоре Бочкареве.

[...] Звонит Войтинская. Просит статью: "В чем сила советского народа?" Я говорю:

- Русский народ задним умом крепок.

Она не понимает и говорит:

- Нет, нам нужно о советском народе. Оказывается, товарищи обижаются, что мы пишем - русский, да русский.

- Им полезно, чтоб они обижались. Есть по кому равняться.

Здесь она стала говорить о том, что идут бои на улицах Ростова. Похоже. В сегодняшней сводке есть намек, что за Азовом наши перешли Дон и, значит, зашли в тыл Ростова. Взятие Краматорской, с другой стороны, указывает, что наши врезались в Донбасс. Когда немцы нас бьют, они кричат, что бьют русских, потому что бить советских не так лестно. Когда немцев бьют наши, они кричат, что их бьют советские, так как это и страшно, и необычайно.

Мы, кажется, поступаем вроде них. Когда нас бьют, мы кричим, что гибнет Россия и что мы, русские, не дадим ей погибнуть. Когда мы бьем, то кричим, что побеждают Советы и, хотя мы не проповедуем советской власти во всем мире, но все же... от этих намеков у наших союзников мороз идет по коже и морды цепенеют, так что их приходится уговаривать, что мы-де, не желаем никому советской власти, кроме самих себя. (Читай фельетон "Шулера и шуты" в сегодняшнем номере "Правды").

И хорошо писать, и хорошо лавировать умел Ленин. А мы, боюсь, хорошо плаваем по знакомому фарватеру и лавируем всегда плохо, в особенности против ветра. Впрочем - "в придачу нам всегда удача".

Сообщение о взятии Курска.

9 февраля. Вторник

Шумит голова: как будто что-то вылили, а нового нет еще...

Поэтому - не работал. А, может быть, потому что и не хочется работать - и откладываешь под любым предлогом. Двадцать пять лет тому назад я занимался наборным делом. Опротивело до тошноты. Сейчас мне кажется, что я опять стою у кассы. Если б статьи мои были стружкой с большой доски, которую я обстругивал для чего-то большого, тогда, понятно, они нравились бы мне. А сейчас я остругиваю рубанком доску в одни только стружки.

Прочел пять томов оккультной серии романов Кржижановской (Рочестер). Первые романы "Эликсир жизни" и "Маги" интересны, хотя с художественной стороны ценности не имеют. Но дальше - повторения. Герой Супрамата превратился в мага - существо всесильное, всезнающее, - и бесстрастное оттого. Естественно, что делать с таким героем нечего. Многие герои наших советских романов имеют чин "мага".

Любопытно вот что. Роман "Маги" написан в 1910 г. Предчувствие войны и революции было столь велико, что даже такой тупой, в сущности, автор, как Кржижановская, знавшая, несомненно, только азбуку оккультизма - если он вообще существует - могла кое-что предсказать. [...]

"Несколько гуманных попыток погасить пламя войны кончились полной неудачей. Два раза мир был залит кровью и усыпан трупами. В одну из этих губительных кампаний побежденная Англия потеряла часть своих колоний, к выгоде Америки, которая подобно пауку всюду протягивала нить своей ненасытной алчности".

Напоминаю, что написано в 1916 году, а предсказание относится к 40-му! Особенно удивительно, конечно - две войны, что же касается английских колоний, то предсказатель, кажется, ошибся.

Роман мой, как бумеранг, прилетел из "Комсомольской правды". Впрочем, я уже потерял все надежды на роман.

Сообщение о взятии Белгорода.

10 февраля. Среда

Дома. Статья для "Известий". - "Все силы советского народа".

Сводка, между прочим, довольно ясно намекает, что идут бои на улицах Ростова.

[...] Сегодня звонили из "Гудка" и сказали, что к концу недели мне будет пропуск на фронт, с эшелоном танков.

Сообщение о взятии Чугуева. Мы в 25-30 км от Харькова, в дачной местности. Превосходно!

11 февраля. Четверг

Во сне - рыбачил, на удочку. Клевало хорошо. Сначала натаскал много мелких рыб, а затем поймал огромную. Так как сны, да еще такой резкой отчетливости, вижу редко, и так как в голове пустой шум, мешающий сосредоточению и работе, и так как несчастья приучают к суеверию, и так как нет для семьи денег и не знаю, где их достать, словом - достал "Сонник", едва ли не первый раз в жизни, и прочел. Увы, сонник ответил мне с двойственностью, обычной для оракула. Рыбу удить плохо. Но, поймать большую рыбу - хорошо. Не удочкой, а сетью очевидно. А коли удочкой, то, стало быть, ни богу свечка, ни черту кочерга!

Статья в "Известиях" не напечатана. Да, и ну их к лешему, устал я от этих статей!

Конечно, можно страдать, мучиться потому, что нельзя напечатать роман, или что статьи твои хвалят - не хвалят. Но, все же обычная, рядомшная жизнь куда страшнее всех твоих страданий. [...] В вагоне две кондукторши - одна толстомордая, молодая и ужасно расстроенная, а другая тощая, еле двигающаяся. Вот эта тощая и разъясняет кому-то: "Пища у кондукторш плохая, холод, работа на ногах - они и мрут. И перемерли. Тогда провели мобилизацию - толстомордых - из булочных, столовых. Ишь, паникуют!" [...]

Иду по улице Горького. Впереди, мелкими, старческими шажками, одутловатое лицо, на котором пенсне кажется капелькой... Боже мой, неужели Качалов!

- Василий Иванович, здравствуй!

- А, Всеволод... чеславич - забыв отчество, пробормотал он что-то неясное и подал мне, тем смущенный, руку в вязаной перчатке. - Как живем?

- Хорошо.

- Да, хорошо. Думаете, что теперь... Москве авиация грозить не будет... Немцы...

- Куда идешь, Василий Иванович?

- А в аптеку. Вот из аптеки в аптеку и порхаю.

- Почему же сюда? Надо в Кремлевскую?

- В Кремлевской того, что здесь есть, нет... Например, одеколон. А здесь я всегда найду, всегда. Прощай, Всеволод!

И он снял перчатку и действительно вошел в аптеку.

Если бы ему нужен был одеколон для туалета, он мог бы послать кого-нибудь. Значит, для питья? Ну тогда я не алкоголик! И с этой глупой мыслью я бодро зашагал по ул. Горького к Красной площади.

12 февраля. Пятница

Кружится голова. Сижу дома. Нельзя ни писать, ни читать. Принял какие-то лекарства, прописанные года два тому назад, и вроде стало легче. [...]

13 февраля. Суббота

Чувствую себя несколько лучше.

[...] Ночью зашли Михайлов и Федин. Длинная, до двух часов ночи беседа. Михайлов - о пленении Паулюса, о немце-снайпере, которого разорвали на куски наши, когда узнали, что тот убил 320 русских. Прогнозы Михайлова: победит Америка и, может быть, мы. Англия развалится или, во всяком случае, даст трещину. Мы, инспирировав статью Дюранти, напечатанную в американских газетах, высказали свои желания: нет претензий к Западу, а на Востоке желаем получить Порт-Артур, Маньчжурию, Шанхай и еще какую-то провинцию с советскими районами. В Касабланке велись переговоры о мире - Гитлер предлагал замириться за наш счет, со счетов Америки желает сбросить Италию и Финляндию. Внутреннее положение у нас остается такое же, только будет реорганизация промышленности. Мужик, увидав, что от немца нечего получить, стал нас поддерживать. Это не лишено правды. Кто-то, кажется Асеев, выразил это более красочно. Мужик бросил шапку оземь и сказал:

- Э, все равно пропадать, туда-то их!.. - и пошел бить немцев. [...]

15 февраля. Понедельник

Комка так рад жизни, что от плесени, которая в их комнате покрыла не только стены, но и абажур - в восторге: "Красивые пятна".

А здесь - смотрят на небо - и думают о весне.

Рисунок победы: заняли Сталинград. Немцев пленили. Фронт прекратился. Пустынный, холодный, одни стены - город. Жгут фюзеляжи немецких самолетов. Костры. Выдали водки много - по 100 гр. полагается, но т. к. выдавали по спискам, а не по фактическому числу (много раненых и убитых), получили по поллитра. Выпили. Сидят у костров. И скучно. Взяли в руки немецкие ракетницы и начали для развлечения пускать ракеты. Всю ночь над Сталинградом горели разноцветные ракеты.

Прелесть Диккенса, особенно юмористическая сторона его, в том, что он подсмеивается над неподвижным и косным бытом. Натурализм этот юмор принял как форму и тем самым уничтожил юмор и создал роман, которому скоро будет уже сто лет. Быт нашей страны почти лишен косности (кроме, конечно, косности бюрократической, но кто позволит об этом писать?), и, следовательно, натурализму, я даже бы сказал, реализму, нет места. То, что мы натуралисты - это не доказательство потребности, а доказательство трусости современного писателя, - и меня в том числе. Нужно отбросить все лишнее - описание портянок, которых, кстати сказать, мало, рукавиц, шинели. Лохмотья так однообразны! И так они похожи на шинели! Нужно оставить чувства, страсти, столкновения... Нужно создать романтизм. И без этого не обойдутся, так как и натурализм и реализм явления критические (Флобер, Золя, Чехов, Горький, даже Л.Толстой - все писали критику на существующий строй и человека), а надо искусство проповедническое, и значит романтическое. Шатобриан, а равно и немецкие романтики, были проповедниками. "Все это, допустим, верно, - возразят мне. - А как же проповедь? Ведь проповедь всегда и прежде всего что-то обличает, указывает на какие-то пороки и недостатки, которые надо искоренить. А ведь у нас, по мнению бюрократов, которые управляют искусством, нет пороков, а недостатки столь ничтожны, что лучше - прямо приступить к описанию добродетели". Я замолчу, ибо, по совести говоря, не знаю способа уничтожения бюрократов. [...]