Александр Левинтов - Жратва. Социально-поваренная книга

• Название: Жратва. Социально-поваренная книга
• Автор: Александр Левинтов
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Кулинария
• Год: 2005
• ISBN: 985-6163-07-2

«Жратва» — книга-протест «человека из толпы» против бесконечных социальных экспериментов и опытов, представляющих собой неспровоцированное посягательство на достоинство человека и качество жизни. Это — набор историй и рецептов, по большей части смешных, о том, что и как можно есть. Все эти байки разделены на три части: «Рыба», «Мясо», «Ни рыба, ни мясо».

Текст написан профессиональным ученым, но непрофессионально и неровно: то изысканно-изящные ресторанные пассажи, то грубый общепитовский сарказм, то добродушный домашний юмор — жизнь разнообразна и, по счастью, нелепа, что помогает нам хоть чему-нибудь научиться и хоть что-нибудь понять.

Книга рассчитана на узкий круг читателей, не утерявших аппетита и вкуса к жизни. Широкие слои вегетарианцев, лечебно голодающих, профессионалов жратвы на раутах и официальных обедах, работников частного и особенно государственного сектора общественного питания, а также врачей-диетологов просят не беспокоиться.

---

Речь, разумеется, идет не о новорожденных телятах, которым все-таки положено молозиво. Разновидность тюри — затируха: мучная суспензия слабой концентрации на молоке, воде или на смеси молока с водой. Особый вид тюри, зозникший в недрах тюрем и лагерей, — размоченный в водке черный хлеб. Четвертинка водки и полбуханки черняшки способны свалить достаточно крепкого мужика.

Тюря пошла от древнего хлёбова — жидкого хлеба, которым питались наши далекие предки на жидких полянах укромных лесных речек. То хлёбово пошло одним рукавом в тюрю, другим — в пиво, квас и окрошку.

— И почему я такая несчастная? Вчера принесла платье из химчистки, а пятно так до конца и не вывели. Еще когда на истфаке училась, мне все говорили: «Софа, ты такая красивая, у тебя такой папа, ты-то замуж быстро выскочишь!», а я только в двадцать семь лет — и за кого? Женя так и провел всю жизнь рохлей, лучше б я за Марика вышла. Мама мне всегда: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок!», а у Жени — язва. У нас дома мама от плиты не отходила, только в ванную, для стирки, вы понимаете? И в магазин, конечно. Папа завкафедрой работал, с утра до ночи, а то и по ночам, а мама — но ней весь дом держался. Все всегда блестит, все всегда выстирано-выглажено, все всегда готово и горячее.

А когда я своей семьей стала жить, ну ничего не успевала: по магазинам — три часа отдай очередям, обед приготовить — три часа, не меньше. Посуду помыть — на час, стирка — день. глажка — еще два дня, вы понимаете? Все помою, протру, а все равно — кок чего упустишь, так у него то гастрит, то колики, то несет всю ночь. Котлеты делаю — чесноку ни-ни, чтоб луком не пахло — три раза на мясорубке перекручу, мясо — только рыночная телятина, чтоб воды добавлять в фарш? — только молоко, никогда на сковородке не жарила, только паровые.

Вообще-то он способный, ему все говорили, надо было сразу после кандидатской докторскую защищать. Он в институте истории мирового пролетариата работал, вы понимаете? Тема самая диссертабельная — «Международный опыт социалистического соревнования в странах-членах СЭВ в период между XXVI и XXVII съездами КПСС». Пятилетку бы только поменял да материал обновил — и был бы доктор исторических наук. Ph. D. (history), а теперь ему даже кандидатскую не засчитали. Он хоть и был пару раз парторгом, да какой из него коммунист? Разве настоящие коммунисты такие? Он не то что узкоколейку построить или расстрелять кого — гвоздя в стену за всю жизнь не вбил, тараканов на давал морить, не кусаются, мол, и не пачкают ничего, не за что их, мол, не при Гитлере-Сталине живем, вы понимаете?

И совсем какой-то непробивной: квартиру кооперативную — мой папа нам сделал, заграницу—дальше Венгрии-Болгарии так и не съездили ни разу, на машину семь лет в очереди отстояли, а что толку? Одно только — в дачный кооператив попал, да у них весь институт в тот кооператив попал, даже самые ленивые. И ссуду всем дали, и построились все вместе. Все с этим Дороховым с ума посходили, а я не понимаю, что в нем такого хорошего? На электричке с Белорусского ехать — больше часа, да там пешком по лесу — полчаса, да до вокзала в Москве—два с половиной часа в один конец получается! И зачем? Комаров кормить? Траву из морковки выдергивать? Не понимаю я этого. Ни ванной. Ни нормального туалета. Помыть, постирать — воду на себе таскать надо. Зачем? Вы понимаете?

А у меня с работой — лучше не вспоминать. Я сколько лет проработала — а все старший научный сотрудник, тут этот. Смирнов пришел, без году неделя, только кандидатскую защитил — и ноте вам: завсектором, прошу любить и жаловать. Мои статьи по два года лежали — его сразу печатали, только напишет — и буквально через полгода, и за границей его статьи печатали, хотя ничего там особенного нет, знаем мы, как это делается и почему одних печатают, а других нет. Официально, конечно, никакого антисемитизма не было, но на овощную базу меня почему-то чаще других посылали, путевки бесплатные — либо в мае, либо (вы понимаете?) в октябре: конечно, я понимаю, что у других дети, но почему именно мне а мае, потому что я еврейка?

Диссертация у меня была на стыке научного атеизма и западноевропейской истории — кому нужны эти стыки? Папинхороший знакомый (мой папа спас его тем, что за год до борьбы с космополитами не дал рекомендации в партию, а когда Сталин умер, то дал, ну, вы поняли?), был завкафедрой научного атеизма, и потому у меня получилась такая тема — «Исторические особенности и закономерности католического папства как идеологического оружия господствующих классов в Западной Европе». Тема, конечно, очень актуальная и с научной новизной, но очень скучная: представляете, за тысячу девятьсот лет сменился двести шестьдесят один папа, их же всех надо как-то периодизировать, типологизировать, а тут папин хороший знакомый возьми и помри на первом году аспирантуры, так у меня ничего и не вышло.

Когда все посыпалось с этой перестройкой, мы сначала думали: то ли в политологию, то ли в культурологию, то ли вообще в Израиль, а потом нам посоветовали в Америку.

И ничего в ней нет хорошего. Конечно, в магазинах выбор получше, но от их мяса я в первый же год столько фунтов набрала, что пришлось всю одежду поменять, так что это еще как сказать, что здесь цены низкие, вы понимаете? Английский я и в школе не любила, а здесь без языка никуда в хорошее место не устроишься, вэлфер маленький, не разгонишься, чего мы сюда уехали? Там им сейчас не до погромов, я слышала, у них минимальная зарплата теперь шестьдесят четыре тысячи — вы не знаете, сколько это будет по-нашему? — но все равно это очень большие деньги.

А Женя, представляете, через полгода сбежал. Можно сказать, я его сюда вытащила, никакой он не еврей — у него мать русская, из-под Пензы, руссее не бывает, а он через полгода — фьюить! — и с этой самой. Чего он в ней нашел? Она же на два года старше меня и страшненькая! Не поймешь вас, мужчин, да и не найдешь теперь. Все чего-то боятся, никому слово не скажи, сразу «а я, между прочим, женат». И чего это я с вами разболталась? У вас там, наверно, телефон служебный? — Со своего-то столько не поговоришь. Ну. ладно. Ну, до свидания. Позванивайте, я всегда рада, я всегда дома. Что мне еще тут делать? Ну, до свидания, привет передавайте, ну, все, ну, пока, созвонимся еще как нибудь? Хорошо? Ну, я рада, что вы мне, наконец, позвонили, а то совсем никто не звонит, ну, все, а то вы никогда не расплатитесь за телефон.

Окрошка

Окрошка — летний холодный суп, где в качестве бульона выступает квас, хлебный, яблочный или любой другой, но, желательно, несладкий (более всего подходит знаменитый когда-то квас «кислые щи») и шипучий, а в качестве заправки — обыкновенный летний салат: зеленый лучок, редиска, не повредит и даже может заменить редиску молодая редька, огурчик, укропчик, прочая зеленушка, крутое яйцо, отварная картошка, сосиски, колбаса или мясцо, любое мясное крошево, все подряд и что под руку подвернется, со сметаной, разумеется. Окрошка необыкновенно сытна и, если ее переесть (а попробуй не переесть!), слегка даже пучит или, говоря осторожно и по-медицински, окрошка способствует метеоризму.

Некоторые раскладывают крошево по тарелкам, а потом заливают квасом. Это принципиальная ошибка. Заправку, сметану и квас надо смешать в большой кастрюле, добавить слегонца горчички и — не бойтесь! — хренку и дать настояться в холодильнике до пены и хмельной сыти, хотя бы полчаса.

Никому в голову не придет есть окрошку нелетом — осенью, весной или зимой, на нее нелетом и не тянет, а если вспомянется, то «вот лето придет, окрошки поедим!» При всей обычности и простоте, при всей летней каждодневности, окрошка — веселый праздник лета, радость первым овощам вперемешку с прошлогодними, что, вот и встретились старый урожай с новым, сытое зелье семейного стола.

— И все, блин, — как вихрь, как смятение. Я, когда Жеку в первый раз увидела в Стэнфорде, на русском семинаре, сначала испугалась: «Танька! Он же — сумасшедший!» Он был в каком-то самом дешевом вьетнамском костюме, и от него несло кухонной кислятиной. Меня он так и не заметил, хотя я специально села рядом с ним. Ну очень противно он вонял какой-то кислятиной, не то спинкой минтая, не то тефтелями. Я и не думала, а отбила его у Софы, которую в глаза ни разу не видела и знать не хочу — такого мужика замурыжила!

На другом семинаре он сам со мной познакомился, а вечером я опрокинулась, и мы с тех пор на всех с высокой колокольни и больше никогда не расстаемся. У него до меня была женой эта Софа, тоже, кажется, не то философ, не то историк, но ведь по-настоящему он только мой, блин. Подумаешь, и у меня раньше другой был, и все было хорошо, но теперь это все не в счет. Жека — такой страшный бабник, только он не знал этого раньше, не догадывался. Пишет он классно — всякие статьи, или непонятные или смешные, потому что он очень умный, особенно когда в очках, но баламут, каких свет не видывал.