Сергей Сартаков - Гольцы

• Название: Гольцы
• Автор: Сергей Сартаков
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

---

Анюта стояла лицом к востоку. Алексею Антоновичу было видно ее необычно серьезное и осунувшееся лицо Как всегда, непроизвольно шевелились ее губы. И слова шептали они: «Вот я и вся теперь тут. И мне идти больше некуда».

Алексей Антонович хотел сказать как-то по-иному, но получилось только:

Нюта… жена моя…

И после этого они долго молчали. Не отрываясь смотрели в глаза друг другу. Капли росы, обрываясь с мохнатых ветвей сосенок, падали им на плечи, обнаженные головы. Торжественная в лесу стояла тишина.

Пойдем домой, — наконец сказал Алексей Антонович.

Анюта чуть отступила.

Куда? — спросила она;

Домой. Ко мне.

Нет, — решительно покачала головой Анюта и повторила: — Нет.

Нюта, родная, разве ты не согласна?

Согласна… Алеша… да… Буду жена твоя, но не теперь.

Почему? — подавленно спросил Алексей Антонович, чувствуя: она что-то решила.

Я не хочу остаться такой — глупенькой, необразованной, только украшением для дома, — сказала Анюта тихо и пошла вперед, ступая по жесткой зелени толокнянки. — И пока я не стану вровень с тобой, женой твоей я не буду.

Она пошла быстрее, Алексей Антонович едва поспевал идти рядом с ней.

Нюта, но этого можно добиться и потом. Мы будем вместе, и я стану тебе помогать учиться.

Нет, Алеша, нет… Я не могу… я должна сама… — Анюта наклонилась, подняла с земли маленький пестрый камешек. — Я уже твердо решила. Хотела тебе только об этом сказать, а получилось… Ну ничего, все равно я уеду.

Нюта! Но куда? Ты подумала: куда? Как все это не просто!

Анюта остановилась, принужденно улыбнулась.

Уеду в Петербург. Там живет мамина сестра, старушка. Она одна, я буду жить у нее. Мама, умирая, просила меня, чтобы я уехала к ней. Ты не беспокойся, я устроюсь. Видишь, как надежно у меня в Петербурге.

Но зачем все это, когда мы объяснились? Зачем тебе уезжать теперь? И еще за тысячи верст от меня…

Алеша, именно теперь и должна я уехать. Учиться здесь и служить горничной невозможно, а зависеть от тебя и пользоваться твоей помощью я не хочу. Не уговаривай меня. Я должна уехать. Я все обдумала…

Нюта, ты не представляешь, как трудно то, что ты затеяла.

Ничего. Пусть трудно…

Родная, останься! Я сам возьмусь учить тебя. Мама поможет. Не надо нам расставаться.

Нет, нет… Алеша! Я хочу, чтобы ты не только любил меня, я хочу, чтобы ты меня уважал. Если любишь, Алеша, то не отговаривай меня.

Пока говорила Анюта, лицо Мирвольского становилось все сумрачнее, грустнее. Он понимал, что больше уговаривать Анюту бесполезно и что она, пожалуй, права.

Тогда вот что, — посветлев от неожиданно пришедшей ему мысли, сказал Алексей Антонович, — последняя просьба: ты в Петербург поедешь с одним моим хорошим другом. Он… художник. Я попрошу его заботиться о тебе в дороге и помогать в Петербурге. Он ночевал у меня и сегодня уезжает. Нюта, не отказывай мне хотя в этом!

Анюта разжала ладонь, посмотрела на повлажневший пестренький камешек, перевела взгляд на Алексея Антоновича. Как тяжело все-таки расставаться! Как тяжело…

Хорошо, — сказала она, — я поеду с ним.

И не возвращайся сейчас к Василевым.

Хорошо, — повторила Анюта, — я к ним не вернусь. А с тобой, Алеша, давай простимся здесь. Мне будет стыдно прощаться при людях… — Она на цыпочках приподнялась, чтобы обнять его.

…Они подошли к спуску с Вознесенской горы. Анюта машинально перекладывала камешек из ладони в ладонь. Алексей Антонович отобрал его.

Что это такое?

Так просто… галька…

Дай мне, — сказал Алексей Антонович, — это будет моим обручальным кольцом.

Да ведь это же камешек!

Все равно. Я сберегу его как кольцо. — Он завернул его в платок и положил в карман.

Слева, под горой, торопливо и бессвязно стрекотала сорока.

Лебедев с готовностью согласился взять Анюту с собой, когда Алексей Антонович рассказал ему все.

Это отлично, Алеша, — сказал он, поблескивая веселыми черными глазами, — я одобряю. Девушка хочет повторить путь Ломоносова. Только не из Холмогор, а из Сибири. Замечательно!

Миша, — не решаясь сразу раскрыть тревожившую его мысль, проговорил Алексей Антонович, — конечно, путь Ломоносова — хорошо. Но я боюсь… другого пути… пути, скажем, Перовской… Сейчас такое время… А в Петербурге сейчас это особенно.

Для своего времени путь Перовской был неплохим. Сейчас, ты говоришь, «такое время». Да. И потому нельзя, чтобы люди кончали, как Перовская. Нам надо беречь

людей.

Миша, — просительно сказал Алексей Антонович,—

ведь я отдаю Анюту в твои руки. Я так люблю ее! Как друга прошу: помоги ей во всем. И главное., ну… мне ее жизнь дороже… дороже моей.

Лебедев прошелся по комнате, остановился у комода, потрогал пальцами вышитую салфетку.

Алеша, если ты мне веришь, ты можешь быть спокоен за девушку, я сделаю для нее все, что смогу. Но не следует чересчур обольщаться и надеяться, что Анюта вскоре поступит на какие-либо официальные женские курсы. Одно я твердо обещаю: Анюта будет учиться. Но ты сам знаешь, я опять повторю твои слова: теперь такое время, — Лебедев улыбнулся, — и потому не жди, что Анюта научится хорошо гладить воротнички.

Алексей Антонович подошел и крепко пожал ему руку.

Спасибо, Миша! — сказал он. — И за Анюту, и за откровенность твою. Спасибо.

Он хотел закончить разговор на этом, но заколебался и сказал еще:

Ты так умешь доказывать, убеждать. А мне это всегда трудно дается.

Крепко верю в то, что защищаю, вот и умею убеждать.

19

Упал первый осенний утренник. Острыми иголочками торчали на листьях кристаллы инея. Трава, как восковая, ломалась под ногами. В воздухе носился пряный запах

осени.

Ильча встал, как всегда, на рассвете. Подмотал сухие онучки и натянул залатанные ичиги.

Пятнай его, не, сдюжат до зимы, — поцарапал он ногтем подошвы. — Для промысла, в тайгу, надобно новые заводить. А как?

Клавдея, закутанная полотенцем, гремела у печки посудой. У нее болела голова. Охая и вздыхая, она поднялась с постели еще раньше Ильчи — надо было постряпать на завтрак. Ильча, прежде чем уехать в тайгу белковать, хотел привезти из лесу дровишек, чтобы меньше забот было бабе.

Ты вот что, Клавдея, — сказал Ильча, поднимаясь со скамьи, — больно не спеши. Приляг, отдохни. Есть мне не хочется. Пойду промнусь, приведу Игреньку да передки подмажу. Ты куда оброть вчера девала? — остановился он у порога.

В предамбарье висит, — ответила Клавдея, смачивая холодной водой полотенце.

Ильча перекинул оброть через плечо, вышел за деревню и пошел вдоль поскотины. За березничком вчера он оставил спутанного Игреньку. Застывшая трава хрустела под ногами, иней осыпался; сзади, как лыжница, оставался черный след. На опушке пожелтевшего березника он огляделся. Поляна была пуста.

Уплелся, пятнай его! — с досадой сказал Ильча. — Чем ему не корм здесь? Все лучше ищет. Вот, говорят, животина не смыслит. Все смыслит. — Он прислушался: не брякнет ли ботало на шее коня? Было тихо. — В которую сторону идти?

В конце поляны встретился свежий след. Он кружился по траве, обрывался; иней был запылен землей, выброшенной на бегу из-под копыт.

«Черти его тут гоняли, — подумал Ильча и вдруг разглядел рядом с широким следом Игреньки легкую побежку зверя. — Не волк ли, пятнай его?»

След уходил с поляны в мелкий осинник. Рубиновые листья, оборванные с жиденьких сучьев, устилали землю. Кусфрник был обтрепан, помят. На сухом сучке прилепился клок рыжей шерсти. Немного дальше, откинув голову назад, лежал Игренька с разорванным брюхом. Ильча обошел вокруг и скрипнул зубами. Горло Игреньки было перехвачено острыми клыками. В траве, у головы, скопилась лужа густой, черной крови.

Э-эх! — только сказал Ильча и медленно побрел домой.

Клавдея испуганно отступила, увидев его бледное лицо. Ильча молча прошел к столу и лег прямо на пол, устланный свежей соломой.

Ты что, Ильча? — спросила Клавдея, морщаясь от жуткой боли в голове. — Что с тобой?

Волки… проклятые… Игреньку зарезали… Как в тайгу пойду?..

Клавдея слабо охнула и опустилась на колени.

…Ждать помощи неоткуда. Приближался покров, пора в тайгу выезжать, белковать. Время упустишь — станешь потом голодать. Где промышленный человек, кроме тайги, на хлеб добудет?

Ильча обошел все село, хотя и с трудом, а нашел человека, взял у него взаймы коня под будущую добычу на промысле.

А тут, как на грех, кобель Соболько напорол где-то лапу, прыгает на трех. Ильча и водой ему промывал больную лапу, и подорожник парил, привязывал — не помогает, гноится нарыв, не дает ходить собаке.

После первого зазимка Ильча стал торопиться со сборами.

От света до ночи копался, налаживая сбрую, сумы, готовя припас. В тайгу, на промысел, ехать — надо изладить все как следует.